14

Следующие четыре года Йон Петерсен избегал неприятностей, по крайней мере с маковыми девушками, хотя в остальном он отнюдь не превратился в образец добродетели. Он нашел работу в Вичите, ему нужен был свежий воздух, простор, а главное, безвестность, и поэтому он стал служащим в промышленной прачечной. Возможно, он бессознательно хотел отмыться от своих эротических фантазий, и это неплохо работало. Когда он понимал, что давление вот-вот вырвется наружу, он ехал к вокзалу и снимал проститутку, одну из тех, что в поисках клиентов ошивались в прокуренных барах. Чаще всего он даже не удосуживался отвести девушку в номер дешевой гостиницы, его вполне устраивало сиденье собственной машины, он засаживал свое сливное устройство в рот и давил им на затылок до тех пор, пока проститутка не начинала задыхаться от забивавшего все горло сока. Чтобы они закрывали глаза на его жестокое обращение, приходилось увеличивать счет на несколько долларов, но Йон быстро научился выбирать подходящих ему девиц: самых отчаявшихся, зачастую самых молодых, наркоманок с блуждающим взглядом, готовых на все, лишь бы получить деньги на дозу. Когда он всаживал свой член им в глотку, они задыхались – сперма текла прямо в горло, но они молча терпели. В этом и была разница между людьми и отбросами общества, не имевшими даже чувства собственного достоинства, чтобы протестовать.

Ничего хорошего в таком образе жизни не было, разве что Йон не подвергал себя риску угодить в тюрьму, и какое-то время он так и перебивался. Он попытался снять жилье в Вичите, сырую квартиру на берегу реки Арканзас, но шум, тесное соседство с семьями эмигрантов из Европы и та сумма, в которую оно обходилось, заставили его вернуться к Ингмару и тетке Ракель. Каждое утро путь в прачечную занимал немногим менее часа, и столько же поездка домой вечером, но ему нравилось водить машину, так что дорога ему не досаждала, а галлон бензина в то время стоил меньше, чем галлон молока.

По вечерам Йон пропускал стаканчик в каком-нибудь баре, где чувствовал себя не лучшим образом: он считал, что город обостряет ощущение одиночества, и все эти люди, все эти залитые светом места лишь еще больше подчеркивали, что любой из посетителей был никем и ничего не имел; тамошние завсегдатаи обладали столь малой частью общественного пирога, что больше всего походили на голодных нищих, заброшенных в продуктовый магазин без единого доллара в кармане. Но если желудок Йона исправно получал пищу, то этого нельзя было сказать о его душе. Поэтому он шел прямиком в бар, подходил к стойке и, желая избежать слепящего света этой цивилизации из папье-маше, начинал искать затенения в алкогольных парах нескольких стаканов пива и уверенно заканчивал в потемках неумеренности. В лучшие дни такие вылазки не раз заканчивались потасовками, пьяный он становился еще злее, и последствия бывали налицо. Несколько раз Йон просыпался в участке, пропуская, соответственно, работу в прачечной, но так как работал он хорошо, его начальник ограничивался тем, что удерживал несколько долларов из его еженедельного заработка и отчитывал его для проформы.

Йон по натуре своей всегда старался найти в окружающих его людях пусть небольшую, но слабину. Каждое человеческое существо рождается с определенными способностями или приобретает их по мере взросления, в зависимости от своего характера, опыта и желаний. В целом большинство людей обладает средними способностями, и это их полностью устраивает, некоторые же компенсируют лакуны особыми талантами. Йон, например, ничего не смыслил во многих областях, начиная с общения, но он не имел себе равных в выявлении слабостей других. Как те большие кошки в саванне, что замечают раненое или уставшее животное посреди стада и начинают прицельно за ним охотиться. Ему понадобилось не слишком много времени, чтобы навесить ярлык каждому работнику прачечной, запоминая в уме трещинки, через которые можно проникнуть в них и сломать. Постепенно Йон понял, как надо оказывать давление на одних и на других, самых слабых, как натравливать их друг на друга, и иногда, лишь ради собственного удовольствия, унижал одного или двух сверстников, потому что глумление над ними давало ему ощущение могущества и превосходства, воли к существованию. Среди работников попадались личности совершенно бесхарактерные, строгого уверенного тона и пары-другой затрещин было достаточно для управления ними; трусливыми он помыкал, избивая их палкой, которой пользовались, чтобы вешать и снимать белье со штанг высоко у них над головами; тех, кто по глупости доверил ему свой секрет, он держал за яйца; а на раздолбаев доносил начальству и заодно выслуживался сам. Таким образом, довольно скоро Йон окружил себя фаворитами, полностью подчинив их себе, и никогда не упускал возможности присвоить частицу их труда, чтобы поддерживать свой статус наиболее полезного сотрудника. В конце концов его стали так сильно ненавидеть и бояться, что придумывали всевозможные уловки, лишь бы не оказаться в одной смене с Йоном Петерсеном. Но начальство его ценило, а для него это был главный результат, остальное в расчет не шло.

В течение четырех лет он искал девушку, способную раз и навсегда направить его на путь истинный и полностью избавить от давления, но достойной так и не нашел. Ни в прачечной, ни в барах, ни на танцах. Словно ее не существовало вовсе. Разумеется, он пытался знакомиться с некоторыми, и с ними Йон Петерсен вел себя, скорее, учтиво, хотя и на свой манер: ухаживал за ними как положено, водил в кино к Миллеру или в ресторан к Сэнди, где гамбургер стоил всего пятьдесят центов (два он брал редко, в зависимости от настроения и потребностей своего желудка), но ни у одной не нашел такой жаркой киски, что была бы достойна адского пламени, сжигавшего его. Слишком жеманные, слишком болтливые, слишком уродливые, слишком напуганные его сексуальной жестокостью – с девушками всегда что-то не ладилось. Йон уже начал отчаиваться, но тут он встретил Джойс Фланаган. Это произошло неожиданно, в совершенно неподходящий момент посреди рабочей недели, когда Йон решил остаться на несколько ночей в Вичите и зашел в одну из прачечных-баров, что располагались в каждом квартале.

Обычно когда ему нужно было постирать собственные вещи, Йон втихаря делал это за счет прачечной, где работал (не сам, а заставлял одного из своих прихвостней), но с некоторых пор он заметил, что начальник пристально за ним наблюдает, видимо, что-то подозревая, и стал действовать осмотрительней. В тот вечер Йон вошел в «Поттер Лондри-бар», затолкал в машину свою одежду после ночной и дневной смен и, оставшись в майке и джинсах, босиком направился к стойке, намереваясь скоротать время за пивом «Лонг Стар». В такого рода барах, где часть клиентов в нижнем белье и с бутылками в руках пребывала в ожидании, всегда происходило что-нибудь забавное. Однако женщины, как существа более стыдливые, выглядели вполне прилично, ибо не раздевались до исподнего – как и та девушка, что села на табурет возле Йона. Невысокая блондинка с непокорными кудрями, забранными в узел и упорно из него выбивавшимися, с высоким лбом, светлой кожей и большими кукольными глазами, которые, как разглядел в полумраке Йон, оказались зелеными, обладала чудным курносым носиком, придававшим ей задорный вид, и пухлыми губами, призывавшими к поцелуям. Йону она сразу показалась шикарной. Она потрясла его своим изяществом, какого он никогда не видел ни у одной женщины, да, собственно, и ни у одного человеческого существа.

Когда он попытался с ней заговорить, ему пришлось начинать трижды: сначала, чтобы не заикаться, а потом, чтобы она поверила, что он обращается к ней. Йон не отличался красотой, но четыре года, проведенные в Вичите, благотворно подействовали на него, и теперь он казался немного старше своего возраста, что делало его более привлекательным. Йон не умел флиртовать: не умел ни смешить, ни рассказывать истории, от которых у девушек загорались глаза, равно как и не умел скрывать свои недостатки и подчеркивать достоинства. Но Йон обладал инстинктом хищника. И он, в отличие от других, легко разглядел слабые места Джойс Фланаган. Он знал, хотя и не мог объяснить откуда, что эта девушка до боли застенчива, догадался, что она не знала, как она красива, ибо считала себя, скорее, дурнушкой, что она потерялась в городе, потерялась по жизни, и одиночество уже подкосило ее. Короче говоря, Джойс терпела кораблекрушение посреди океана из-за вселенской грозы, которая ежедневно поднималась у нее в голове. Естественно, Йон развенчал каждый недостаток, он неспешно вел разговор, отпуская комплименты ее внешности, стараясь выглядеть убедительным, сильным, даже где-то властным, чтобы она могла положиться на него, и уже скоро она видела в нем стабильное пристанище, где можно укрыться.

Джойс Фланаган не очень-то везло в жизни – а те, кто знал Йона Петерсена как вы и я, могли бы сказать, что встречу с ним вряд ли можно считать удачей. Дочь проповедника-алкоголика, сбежавшего из семьи, когда ей исполнилось десять лет, она осталась с необразованной и депрессивной матерью, пока какой-то бродячий торговец не поселился у той между ног. А когда она стала казаться ему слишком сухой, он неоднократно попытался водрузить свой флаг в «болоте Джойс», как он любил говорить. Девушка его отшила и, устав от апатии матери и все более яростных атак отчима, однажды утром направилась на север. Покинув Миссисипи, она нашла работу на винокуренном заводе в Теннесси, откуда вскоре ей пришлось убраться, потому что управляющий чуть ее не изнасиловал. Джойс пользовалась поддержкой пасторов, великодушием жителей маленьких городков, понемногу помогавших ей и иногда требуя взамен, так сказать, расплату натурой, что она отвергала сразу. Она пересекла два штата автостопом, во время которого снова едва не подверглась нападению, и спасением была обязана только своей счастливой звезде и паре сильных ног, способных бегать на дальние расстояния. В Талсе, в общежитии Ассоциации молодых христианок она встретила Кандис Коппен, молодую музыкантшу, уверенную в своем звездном будущем, и та увлекла ее за собой в путешествие с гитарой в руках, сделав своим доверенным лицом, своей первой поклонницей и своим будущим менеджером, когда карьера ее пойдет в гору. Джойс не возражала, во-первых, потому, что музыка Кандис ей нравилась, во-вторых, путешествовать вдвоем оказалось легче и не так опасно. Кандис часто выступала как на улицах, так и в барах, и они осели в Вичите, где встретили двух «продюсеров», обещавших пустить в ход все средства, чтобы прославить их. А на самом деле первый попытался изнасиловать Джойс, в то время как второй соблазнял Кандис. Не получив поддержки от подруги, Джойс решила с ней расстаться. Кандис же влюбилась в Гордона, переставшего выдавать себя за продюсера. Он предложил ей другой путь к счастью, подсадив ее на наркотики, и она, окончательно опустившись, вышла на панель. Слушая эту историю, Йон посмеивался про себя, прикидывая, что, быть может, он изливался в рот этой девицы, не зная, что скоро встретит ее бывшую лучшую подругу.

Джойс поведала Йону, что пока она росла в Миссисипи, никогда не думала, что мир может быть таким жестоким, а все мужчины такими озабоченными, ибо почти все, кого она знала, пытались овладеть ею силой. Она же вовсе не так представляла себе влюбленность, и ее постигло очень сильное разочарование, но она каждое утро старается выбросить из головы мечты маленькой простодушной девочки, и, принимая предложенное Йоном за стойкой прачечной-бара пиво, она с гордостью заявила, что жизнь в большом городе закалила ее характер и нрав и ее не так легко довести до слез, как раньше, что произвело на внука фермера Йона Петерсена огромное впечатление. Может быть, в глубине души, там, где хранятся наши самые приятные детские воспоминания, обитало еще немного надежды, последняя струна романтизма, которую у него не хватило духа оборвать.

Вот уже несколько месяцев, как Джойс устроилась на работу продавщицей в бельевом отделе магазина Генри и снимала крохотную меблированную квартирку в восточном квартале. Это не панацея, но впервые за два года у нее появилась хотя бы какая-то стабильность, крыша над головой и возможность каждый день платить за еду. В заключение она призналась Йону, что после расставания с Кандис чувствует себя ужасно одинокой. Она говорила с тягучим южным акцентом, чем окончательно очаровала Йона.

Через три недели после их встречи он попросил ее руки, и они сочетались браком в Вичите, в лютеранской церкви Реформации, на углу Келлог Драйв и Мишн Роуд. Йон отказался торжественно отмечать их союз в Карсон Миллсе, ему не нравилась мысль, что разносчики сплетен и другие остряки, которых он знал с детства, могли заявиться к нему на свадьбу. Присутствовали Ингмар и Ракель. Ханну пригласили, но, к великому сожалению Йона, она не появилась, а так как Джойс не имела никаких предубеждений против лютеран (она вообще не имела предрассудков относительно религии: Бог всегда был Богом, как бы его ни толковали, но она остерегалась распространяться на эту тему), ее тут же приняли в семью.

Два года Йон жил вместе с женой в Вичите, и все это время любви, которую он питал к ней, хватало, чтобы делать его счастливым. Словно ее присутствие направляло давление в нужную сторону, и, еще лучше, словно того, что она давала ему, хватало, чтобы заполнить место в его голове. Однако ангелом Йон не стал, и Джойс научилась остерегаться его по вечерам, когда у того портилось настроение. Нежного мужа из него не получилось, он часто бывал с ней груб, а когда нервничал, отпускал в ее адрес колкости и щипал до крови, хотя она была ни при чем, и с течением времени жестокости в их отношениях становилось все больше. Но он придавал Джойс ощущение надежности, казался человеком, на которого она могла опереться. С Йоном она чувствовала, что с ней больше ничего не может случиться, он защищал ее от нападений извне.

Все изменилось следующей весной, когда Йон ехал в Карсон Миллс к своему заболевшему деду. Он двигался вдоль нескончаемого поля, заросшего высокой изумрудной травой, расцвеченного там и здесь вкраплениями золота и ляпис-лазури. Затем появился другой цвет. Когда Йон впервые увидел их после долгой разлуки, он почувствовал мурашки внизу живота. Бабочки с трудом отрывали свои крылышки от его внутренних стенок, словно пытались отклеиться от жвачки, и, как только им это удавалось, они тотчас начинали бешено трепетать крыльями, восполняя упущенное.

Да вот же они! Огромные, роскошные маки, распустившись, танцевали на теплом майском ветру…