12

За несколько дней снег выпал во всей южной части штата. Ветер вздымал снежные вихри, и из-за плотных туч, пропускавших очень мало света, они казались серыми. Похоже, для всего мира началась новая эра, эра пепельного апокалипсиса, который неустанно обрушивался на землю, чтобы задушить цивилизацию. Однажды вечером отключилось электричество и вновь включилось только спустя два дня, заставив человечество вспомнить все свои первобытные страхи и животные инстинкты. Собирались вокруг пузатых печек, а свечей за эти две ночи сожгли больше, чем во всех церквях штата за месяц. В Карсон Миллсе понимали, что спустя девять месяцев в городе наверняка родится младенцев больше, чем обычно; впрочем, так всегда бывает во время отключений. Джарвис опасался, что отключение электричества сыграет на руку насильнику, свирепствовавшему в городе. Желая успокоиться, он бросил взгляд в окно, за которым порывисто свистел ветер, наметая сугробы: даже самый извращенный ум вряд ли отправится на улицу в такую погоду.

Джарвис много размышлял о своих делах. После беседы с Эзрой Монро сомнений не осталось: у него на руках дело о маньяке-садисте, насильнике-рецидивисте, на счету которого по меньшей мере две жертвы. Это уже не пустяк, не вечерняя пьяная драка с расквашенными физиономиями, а преступления человека извращенного, и шериф опасался, что маньяк снова возьмется за свое. И кроме того, у него было ощущение, что убийство Терезы Тернпайк также как-то связано с происходящим, но в чем состояла эта связь, он понять не мог. Тот, кто убил библиотекаршу, настолько ненавидел ее, что изуродовал ей лицо и даже затушил сигарету об ее лоб. Ее не изнасиловали: медицинское заключение не оставляло сомнений. И никаких похожих окурков не нашли ни вокруг дома Мэки, ни в поместье Монро. Убийца же Терезы не лишил себя удовольствия покурить вволю, в частности после того, как перешел к действию. Джарвис не знал, что и думать, ведь с обеими девочками-подростками, подвергшимися нападению, Тереза не имела ничего общего ни внешне, ни по возрасту, ни по психологической уязвимости – ничего. Разве что Тереза считалась доверенным лицом детей города. Проблемных детей. Неужели она что-то узнала или услышала? Чтобы до чего-нибудь докопаться, бесполезно спрашивать Луизу или Эзру. Джарвис перерыл кабинет библиотекарши, побывал у нее дома, но ничего интересного не нашел.

В следующую пятницу, когда дороги расчистили, он отправился в методистскую церковь и нашел пастора Алеццу на заднем дворе, где тот, закутавшись в шерстяной плед, сидел на перевернутой коряге, записывая мысли для своей будущей проповеди. Пар от его равномерного дыхания заменял ему шарф.

– Уверен, – произнес он, завидев Джарвиса, – если уж сам шериф пришел ко мне, значит, в воскресенье наша церковь пустовать не будет.

– Что вы такое говорите, Азиэль, я не из тех, кто последним приходит к вам по воскресеньям!

– Я не обольщаюсь: если бы не Эмма, разве стали бы вы приходить так часто?

Джарвис поджал губы, отчего усы его затопорщились, и он уже собрался уверенным тоном опровергнуть предположение пастора, как вспомнил, что обман служителя культа, возможно, не лучший поступок.

– Как вы можете работать на воздухе при таком холоде? – спросил он, уклоняясь от ответа.

– Холод благотворно действует на кровообращение и активизирует мышление. Вы пришли исповедаться, шериф?

Смущенный, Джарвис подернул плечами.

– Нет, но в связи с этим я задался вопросом…

Алецца догадался, что его гость что-то замышляет, и, сунув в карман пальто блокнот и ручку, поднялся навстречу шерифу. Пастор являл собой обаятельного мужчину, которому навскидку можно дать не больше сорока, с тонким, всегда аккуратно прочерченным боковым пробором, делящим его черные как вороново крыло волосы на две неравные волны, с зелеными, внушающими доверие глазами и квадратным подбородком, всегда безупречно выбритым. Злые языки – главным образом среди лютеран – говорили, усмехаясь, что он заполняет свою церковь прежде всего благодаря своему обаянию и не случайно среди его паствы гораздо больше женщин, чем мужчин.

– Итак, чем я могу вам помочь?

– В последнее время вы, случайно, не слышали… ну, такие вещи… которые вряд ли приятно выслушивать? Я хочу сказать, может быть, какой-нибудь надломленный прихожанин, к примеру, захотел облегчить свою совесть?

Алецца нахмурился.

– У вас есть какие-то зацепки, которые приводят к церкви?

– Я решил обратиться к человеку, который связует Господа с нашими душами. Я говорил себе, что, возможно, во время исповеди вы услышали…

– Вы прекрасно знаете, что если бы это и случилось, я бы все равно ничего вам не сказал, – отрезал пастор. – Все, что говорится на исповеди, не выходит за пределы исповедальни.

Джарвис почувствовал, как что-то внутри него внезапно обрушилось. После долгих размышлений он пришел к выводу, что человек, которого он выслеживает, должен метаться, чтобы не сказать разрываться, между своими зловещими желаниями и добропорядочным видом, который он наверняка сохраняет на публике, чтобы не вызывать подозрений. Такое напряжение должно камнем лежать на его совести, а кто лучше церкви способен частично освободить его от морального бремени? Господь умел прощать, даже самое худшее, лишь бы на него уповали и желали исправиться. Джарвис делал ставку именно на эту версию.

– А если признаются в преступлении?

– Я этого боюсь.

– А если бы вы узнали о нечестивом деянии, которое можно было бы предотвратить, вы бы все равно ничего не сказали?

– Речь идет о завете, шериф, который всех нас связывает с Богом. Как врач и врачебная тайна: ничто не позволяет ее нарушить без согласия пациента.

Джарвис прищелкнул языком.

– Так, значит, вы ничего не могли бы сделать? Вы останетесь здесь, будете сидеть дома, ожидая, когда преступление повторится?

– Ну… это дело меня и моей совести, но я ни в коем случае не могу предупредить вас.

Джарвис покачал головой.

– Бывают случаи, когда подобная логика от меня ускользает.

– А вы считаете, что существование Бога вписывается в рамки логики?

Джарвис сделал глубокий вдох и перевел взгляд на простиравшийся вокруг белый пейзаж. Будет о чем подумать в день Страшного суда. Если вдруг весеннее солнце больше не вернется, все так и останется недвижимым, закутанным в ледяную оболочку или снежный саван и навсегда сохранится для вечности. Даже звуки людские, заглушенные снегом, звучали искаженно.

– Не будем лгать друг другу, и вы, и я – мы оба знаем: если бы не моя жена, а, главное, мои мальчики, конечно, я бы вряд ли верил в существование некой божественной логики, превосходящей наше разумение. Но у меня дети, и я очень люблю жену, это правда, и ради этого я не могу не верить. Должно быть что-то, у всего этого должна быть причина и продолжение, так или иначе. Это необходимо. Чтобы не сойти с ума.

– Как вы только что сказали, это необходимо, согласен, но из любви.

Джарвис фыркнул и повернулся лицом к пастору.

– Полагаю, у лютеран также соблюдается тайна исповеди?

– Да. Почему вы спрашиваете, хотите поменять приход?

– Отнюдь… Особенно пока вы продолжаете смешить нас время от времени по воскресеньям. Дело в том… я знаю одну девочку, которая ходит к лютеранам, и я почти уверен, что она рассказала то, что знает, вашему тамошнему коллеге.

– Почему бы вам не пойти к ней и не поговорить с ней напрямую?

– Потому что она отказывается говорить со мной.

– Тогда дайте времени сделать свое дело, шериф. Время – это голос Господа. Достаточно уметь слушать его.

Вдалеке несколько козодоев завели свою сухую скрипучую трель. В ту минуту это были единственные голоса, раздававшиеся в радиусе многих километров.

Шериф вел свой пикап по снегу, машину заносило, и чтобы не сойти с дороги, ему приходилось постоянно маневрировать. Так и не встретив никого на своем пути, он выжал газ и взобрался на холм, за которым открывались владения Петерсенов. Армия кривых дубов, с ветвями, напоминавшими когти хищной птицы, занимала горбатую вершину холма, и густые нижние ветки, согбенные под тяжестью снега, царапали крышу автомобиля. Он припарковался перед деревянным домом, из трубы которого шел густой дым, похожий на длинный черный шлейф, враставший в низкий потолок серых туч, словно ферма пыталась вырваться из земли, чтобы улететь куда-нибудь подальше отсюда.

Джарвис осмотрел окрестности: скелеты деревьев, запасы дров, прикрытые непромокаемыми чехлами, с которых уже смели свежевыпавший снег, шаткий сарай и скованный зимой участок земли на склоне, служивший огородом. Не самое плохое место для взросления ребенка, хотя, конечно, немного унылое, да и уединенное расположение могло удручать. Но Йон Петерсен, похоже, из тех, кто ценит одиночество.

Прежде чем постучать в дверь, Джарвис решил быстренько обойти ферму и нашел Йона за домом сидящим на сломанных санях с сигаретой в руке. Несмотря на скрип снега под ногами шерифа, мальчик обернулся только тогда, когда шериф подошел к нему почти вплотную.

– Твоему деду не кажется, что ты еще слишком молод, чтобы курить?

– В городе он видел в журналах рекламу, там говорится, что иногда курение полезно для здоровья, так доктора утверждают.

Джарвис покачал головой. В конце концов, если реклама позволяет, они вполне могли ей доверять. Все эти эксперты, профессионалы и врачи знали о курении гораздо больше, чем горстка деревенщин из затерянного городка Среднего Запада. Джарвис повернулся в ту сторону, куда смотрел мальчик. Поле сбегало по пологому склону площадью явно больше пяти акров и упиралось в опушку темного леса: оно напоминало огромный ковер, раскатанный там по зимнему времени.

– Наверное, зима здесь кажется тебе слишком длинной?

– Немного.

– И чем ты занимаешься, когда не в школе?

Йон в первый раз посмотрел на шерифа. В подростке чувствовалась какая-то жесткость, тени под черными глазами и бездонные зрачки придавали его взгляду несвойственную возрасту взрослость: взгляд великовозрастного нелюдимого одиночки. Высокий для своих пятнадцати лет, необычайно сухощавый, с тонкими сальными волосами и длинными прядями, спадавшими ему на щеки словно когти.

– Я жду, – ответил он холодно.

– И как это происходит? Что ты при этом делаешь?

– Ничего не делаю.

– Ты сидишь здесь просто так, скрестив руки, куришь и ждешь теплых дней?

– Можно и так сказать.

Решительно, странный мальчик. Джарвис сменил тактику:

– Ты любишь животных, Йон?

– Не очень.

– Ты никогда не хотел иметь собственную собаку?

– Нет.

– Почему? Все мальчишки в твоем возрасте хотят собаку.

– Потому что мне это не нравится, разве этого мало?

– Это твое право. Ты их недолюбливаешь?

– Возможно.

– А почему?

– Однажды меня укусила собака.

– Сильно?

– Довольно сильно, я хромал недели две.

– А где?

– Там, где икра.

– Нет, я хотел сказать, где это с тобой случилось?

– Возле старой мельницы.

– Там, где земля Стюартов?

– Да, где-то там.

– Раньше у них была собака, ты знал об этом? Это она тебя укусила?

– Не знаю.

– А что ты делал у Стюартов?

– Я не сказал, что меня укусили у них.

– На их земле, это то же самое. Если собака тебя укусила, ты наверняка находился недалеко от их фермы. Ты ходил повидаться с одной из дочерей Стюарта?

– Нет. Они даже не знают о моем существовании.

– Тогда что ты там делал?

– Уже не помню. Гулял.

– Ты любишь ходить по полям просто так, в одиночку?

– Да.

– А зачем?

– Ни за чем. Просто чтобы размять ноги.

Йон выдержал взгляд шерифа с такой стойкостью, какую тот редко встречал у подростков. Джарвису даже стало не по себе. Насколько он помнил, собака Стюартов пропала одной из первых.

– С тех пор ты снова ходил туда?

– Нет, не думаю.

– Не думаешь или уверен?

– Я уже не помню.

– Не помнишь, где ты гуляешь? В твоем возрасте у тебя уже такая плохая память?

– Я хожу всюду, мне сложно вспомнить, где конкретно.

Джарвис поморщился, тяжело вздохнул и перевел взгляд на снежный ковер, раскинувшийся у них под ногами.

– Йон, – произнес он строгим голосом, – тебе, случайно, не приходила в голову мысль отомстить этой собаке?

– Нет.

Зрачки, обрамленные зеленой радужкой в окружении лопнувших от времени сосудов, повернулись в сторону мальчика, но Йон так посмотрел в ответ, что ему пришлось добавить взгляду жесткости.

– Не ври мне, – понизив голос, холодно приказал шериф.

В ответ Йон неподвижно уставился на него, закованный в броню надменности и безразличия.

– За последнее время в здешней округе исчезли несколько кошек и собак, ты ничего не можешь мне об этом сказать?

– Нет.

Он ответил, не моргая, растягивая слово, чтобы лишний раз подчеркнуть его. Джарвис вздрогнул, сам не понимая отчего: то ли от холода, то ли от досады, то ли от непонятного страха перед тем, что он угадывал в этом мальчишке, который своим равнодушием наводил ужас. И впервые ему в голову закралось подозрение. Йону всего шестнадцать, ну или около того, и у него нет таких широких плеч, как у его ровесников, сыновей фермеров, однако в нем чувствовалась такая сила характера, что когда он злился, явно не следовало попадаться ему под руку. Тому свидетель Тайлер Клоусон, у несчастного парня до сих пор не зажили шрамы, оставшиеся после той драки. Внезапно Джарвис спросил себя, мог ли Йон Петерсен изнасиловать женщину? Позволял ли ему возраст? Разумеется. Были ли у него силы? Вполне вероятно. Но неужели это настолько его изводило, что он сумел проникнуть к этим девушкам и заставить их подчиниться его извращенным желаниям?

– Йон, ты знаешь семью Мэки?

– Нет.

– Ты что, смеешься надо мной? Это твои соседи!

– Ах, эти.

– Ты знаком с их дочерью?

– С которой?

Наконец-то. Значит, он их прекрасно знает.

– Видишь, ты даже знаешь, что у них несколько дочерей. Не советую хитрить со мной. Почему ты мне врешь?

– Не хочу неприятностей.

– Что ты сделал?

– Ничего. Но слышал, что недавно у Мэки произошел скандал.

– Знаешь, из-за чего?

– Ничего толком, впрочем, меня это не интересует. Просто не хочу, чтобы меня обвиняли, вот и все.

– Почему тебя могут обвинить?

– Когда в школе что-нибудь пропадает или разбивают окно, все всегда сваливают на меня.

– Ты знаешь старшую, рыжую красавицу?

– Я бы не сказал, что она красива.

– Ты ее знаешь?

– Я видел ее, и все.

– Ее зовут Луиза. Скажи мне, Йон, не гулял ли ты у их дома недавно вечером?

– Нет.

– Ты уверен?

– Я бы вспомнил.

– А эта Луиза не кажется тебе привлекательной? Хотя бы чуть-чуть?

– Лучше уж обжиматься со свиной задницей!

Джарвис напрягся. Мальчик произнес эти слова с такой ненавистью, что ее хватило бы не только на Луизу, но и на всех женщин, подумал Джарвис, но тут же сам себя одернул. Иногда он склонен увлекаться в своих суждениях. Тем не менее Йон явно источал ненависть и презрение.

– А Монро? Полагаю, ты понимаешь, кого я имею в виду?

– Богатеи из сельскохозяйственного кооператива?

Шериф кивнул.

– Ты уже встречал их дочь Эзру?

– Все знают, кто она.

– И ты считаешь ее красивой?

– Недурна.

– Ты уже знакомился с ней?

– Я? – изумленно спросил Йон, словно услышал забавную остроту. – Она не разговаривает с такими деревенщинами, как я.

Похоже, в этот раз он ответил откровенно.

– В Карсон Миллсе все друг друга знают, так что, возможно, вы с ней где-то сталкивались.

– Да, но для таких девушек, как она, я пустое место.

– И за это ты злишься на нее?

Йон помолчал, словно и вправду задумался, а потом пожал плечами.

– Ну и что из этого? У каждого свои проблемы, разве нет?

– Думаю, ты прав, – согласился Джарвис. На этот раз ответ подростка показался ему искренним.

Насколько Мэки жили близко, отсюда сразу по прямой, настолько Монро в своем роскошном жилище были недоступны, и Джарвис с трудом представлял себе, как Йон, не привлекая к себе внимания, мог разгуливать по улицам ухоженного буржуазного квартала Карсон Миллс. Нет, не клеилось. Разве только он обладал хитростью Макиавелли, предусмотрительностью и талантом становиться неприметным, но это уж слишком для мальчишки-подростка, даже если его зовут Йон Петерсен.

Йон хотел затянуться сигаретой, но она потухла, и, чтобы убедиться, он поднес ее к носу, а потом сунул в карман. У Джарвиса хватило времени рассмотреть, что это не «Герберт Тарейтон». Он понимал, что больше ничего не вытянет из Йона Петерсена ни о животных, ни об изнасилованиях, однако не мог так просто завершить беседу. Тут он вспомнил о Терезе Тернпайк. Почему убили именно ее? Откуда столько агрессии к бедной женщине? Ее убийство и оба изнасилования имели слишком много общего, и шериф не мог не видеть их явную связь. Серьезные происшествия в Карсон Миллсе за последний десяток лет можно пересчитать по пальцам одной руки, так что сразу три, друг за другом, с разницей в несколько дней, просто не могли не переплетаться между собой. Но что там делала Тереза? Дети, подростки, попавшие в трудное положение, изливали ей душу, и именно здесь следовало искать ключ. Она что-то знала. Или же что-то сделала. Этот вопрос постоянно вертелся у Джарвиса в голове. Такого рода сомнения давно терзали его, и хотя уверенности у него не было, тем не менее следовало попытаться выяснить хоть что-нибудь. Стараясь как можно лучше сформулировать свой вопрос, но так и не придумав как, он просто спросил Йона:

– Ты ведь знал Терезу Тернпайк?

– Ту, что умерла? Да, все дети в Карсон Миллсе ее знают. Ее ведь убили? И вы знаете как?

Вопрос удивил Джарвиса. Все последние дни, когда вспоминали об убийстве библиотекарши, люди спрашивали, кто ее убил, иногда почему, но никогда как. И он отнес вопрос на счет нездорового любопытства.

– Ты уже бывал у нее, Йон?

– Нет.

– Ни разу?

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Но в школе ты наверняка слышал о ней? О ней ведь говорили только хорошее?

– Вроде да.

– А ты никогда… (Джарвис поражался собственному любопытству, однако он должен был рассмотреть эту версию для того, чтобы хорошо выполнить свою работу, и он мысленно повторял это, заставляя себя продолжать, облекая в слова свою заинтересованность) никогда не слышал о ней ничего подозрительного? Мальчики и девочки, которые ходили к ней, потом не рассказывали ничего… необычного?

– Нет, не думаю.

Джарвис с облегчением вздохнул. Хотя шериф и жил в глухой дыре, он не считал себя глупцом. Он слишком хорошо изучил человеческую природу и знал, что иногда даже самые лучшие люди могут утратить свою точку опоры – а на что же тогда способны самые худшие? И хотя он ненавидел эту мысль, ему следовало исключить версию о том, что Тереза, окончательно потеряв надежду, связалась с одним из своих маленьких протеже. Версия ничем не подтверждалась, но проверить такое предположение необходимо.

Он потер руки, согревая их. Ему казалось, что он уже пустил здесь корни.

– Ладно, я, пожалуй, пойду. И последнее, Йон. В округе пропало много домашних животных.

– Вы это уже говорили, шериф.

– Смотри в оба, и если что-нибудь заметишь, дай мне знать, идет? Я тоже займусь этой проблемой. Мы же не хотим, чтобы исчезновения продолжались? Ты и я, нам обоим надо быть особенно бдительными.

Двое мужчин сверлили один другого угрожающим взглядом, две пары пустых зрачков вперились друг на друга.

– Можете на меня рассчитывать, – неохотно выдавил Йон.

Джарвис, привыкший устанавливать со всеми тактильный контакт, не наградил Йона дружеским похлопыванием по плечу, у него даже не было такого желания, словно малейшее прикосновение к мальчику его напрягало. Повернувшись спиной к подростку, он направился к своему пикапу, не заметив, что за окном фермы Ингмар не пропустил ни секунды из их встречи.

Обратно Джарвис ехал осторожно, но все же дважды чуть не съехал с дороги и не угодил в кювет. Ему осточертели бесконечные зимы, осточертел холод, пробиравший до костей. Зима создавала одни проблемы. Вот уже много лет – исключительно с ноября по март – он мечтал перебраться на юг, хотя знал, что слишком любит свой город, чтобы навсегда его покинуть, и только пять холодных месяцев заставляли его задумываться об отставке, однако он до сих пор не мог сделать решающий шаг. У него болели суставы, каждое утро ломило спину, а шея становилась столь же несгибаемой, как дух участников пикета, возглавляемого лично Джимми Хоффа. Поэтому он больше всего любил ощущать нежное солнечное тепло на своей коже и лениво греться под легким теплым ветерком, сидя в кресле-качалке и зажав между коленей банку рутбира. Он создан для юга, для Аризоны или Флориды, хотя, на его взгляд, во Флориде лето излишне влажное. Да, в один прекрасный день он должен решиться, послать все к черту и, взяв с собой Рози, уехать в Феникс или Талахасси, даже если жена и слышать об этом не хочет. Для нее вся жизнь сосредоточена здесь, невзирая на не самый лучший климат. Именно она всегда отказывалась обсуждать, как они, выйдя на покой, переберутся в теплые широты. Учитывая, что настанет день, когда встанет вопрос о его отставке, он понимал, что придется выбирать между зимами округа Самнер и женой или же заставить свою упрямую голову уступить.

Джарвис Джефферсон вцепился в руль, от его дыхания на ветровое стекло летели крошечные льдинки, и последние километры, отделявшие его от дома, он ехал, кляня снег на чем свет стоит. Со всеми дорожными происшествиями, случившимися из-за снега, у Дуга и Беннета никогда руки не дойдут до интересующего его дела.

Когда он переступил порог кухни, его жена сидела и, слушая по радио рассказы по комиксам Марвел, чистила на пластиковой скатерти картошку. Она подняла на него глаза, и ее улыбка навсегда прогнала все зимы мира.