Я думал: заметит ли Питер? Я думал, не стоит ли мне тревожиться, раз я расту. Я уже очень давно не рос – и это никогда не происходило настолько резко. Раньше рост был постепенный – такой, которого не замечаешь, пока вдруг не оказывается, что глаза у Питера ниже твоих, а раньше так не было.

А потом я понял, что мне некогда тревожиться о том, что я становлюсь выше, потому что Питер в одиночку мог бежать очень быстро и легко, так что если я не потороплюсь, то он окажется у камня-отметины раньше, чем будет проложен след.

Мне не хотелось оставлять Гарри в пещере, как и остатки оленя: и то, и другое привлечет крупных котов. Хоть мне и неприятно было класть Гарри в огонь рядом с тварью, которая его убила, я знал, что это надо сделать. На похороны времени нет, а уж лучше сгореть, чем быть обглоданным каким-нибудь зверем, унюхавшим гниющее мясо, которое раньше было мальчишкой.

Я оттащил Гарри к костру с Многоглазом и втянул поверх трупа чудовища, наглотавшись при этом дыма. Кашляя и колотя себя в грудь, я отошел от костра и направился за обгоревшими остатками оленя.

Гарри, олень и Многоглаз горели. Я собрал кровь в половинку кокосовой скорлупы, которую носил в кармане куртки, чтобы черпать воду из ручьев: так мне не нужно будет касаться крови и обжигаться. Кровь стояла лужами там, где бился умирающий Многоглаз. А потом я оставил Медвежью берлогу и скальный карниз позади и зашагал по тропе, по которой ушел Питер.

Следы его ног едва различались на грунтовой дорожке, а иногда вообще пропадали на несколько шагов, словно он делал громадный прыжок и приземлялся мягко, как плывущий на ветру пух. Я бежал быстро, и хоть и не был таким же легконогим, как Питер, но мог перемещаться почти с такой же скоростью.

Если бы к пиратскому лагерю шел отряд мальчишек, дорога заняла бы несколько часов, а так я добрался до тропы, которая шла между предгорьями и прерией Многоглазов, когда солнце только миновало зенит. Несколько раз я удивлялся, как это тот молодой Многоглаз вообще добрался до Медвежьей берлоги. Местами тропа сильно сужалась, и по обеим ее сторонам были обрывы. Просто удивительно, как этой твари удалось тут пройти и учуять нас в пещере.

Я ровно держал кокосовую скорлупу и не ронял кровь, пока не добрался до прерии. Было важно, чтобы остальные Многоглазы вообще не посмотрели бы на горную тропу, а решили, что пираты убили их подростка здесь, на границе, и уволокли к себе в лагерь.

Эта часть тропы была самой опасной: хотя почти все Многоглазы держались в центре прерии, всегда оставался шанс наткнуться на солдата, проходящего по краю их территории. Возможно, они даже ищут того, кто теперь был мертв и горел вдалеке.

Отсюда дым над предгорьями был еле виден, но из других частей острова он будет заметнее. Возможно, пираты полюбопытствуют, и тем облегчат Питеру задачу.

Я прислушался, но услышал только тихий свист ветра, крики птиц и жужжание Многоглазов – постоянное, но далекое, как и должно было быть. Когда они собирались группами больше двух, то издавали вот такой звук: ровное жужжание, которое казалось особенно странным с их клыками. Тем не менее это было полезно, потому что помогало нам не попадаться их скопищам. Благодаря предшествующему им жужжанию мы легко избегали больших стай.

Удаленность этого шума заставила меня задуматься о том, не зря ли я так встревожился из-за того подростка. Возможно, при таком множестве малышей (а их было очень много: я как-то подкрался к их лагерю, чтобы представить себе их численность, а потом жалел, что это сделал) один пропавший юнец их совершенно не встревожит.

Однако рисковать жизнью мальчишек не следовало, особенно если эта история с договором – правда. Я стану следовать первоначальному плану.

Я брызнул кровью на тропу, а потом побегал туда-сюда, специально вдавливая каблуки в землю и оставляя множество следов. Я вырывал пригоршни высокой желтой травы, чтобы пираты или Многоглазы решили, что тут был какой-то бой. Трудно было сказать, насколько Многоглазы разберутся в моем спектакле, но одно я знал точно: они сообразительнее, чем может показаться. Они не просто тупые животные.

Двигаясь очень осторожно, я шел по тропе, стараясь уловить звуки от Многоглазов или пиратов, которых Питер должен был выманить из лагеря. Время от времени я выплескивал кровь и оставлял царапины на земле.

Сейчас кровь была не такой жгучей, как когда лилась свежей из Многоглаза, но все равно она немного шипела, попадая на камни, листья или землю – а иногда от крошечной капли поднимался небольшой завиток пара.

Хоть я и чутко прислушивался, но все равно не заметил приближения Питера. Я скорчился в высокой траве напротив камня-отметины и ждал его. Остатки крови Многоглаза я выплеснул под самый камень.

Вот только что я был один – и вдруг рядом возник Питер, словно ниоткуда. Он увидел кровь у камня и развернулся на месте, высматривая меня.

– Сюда, Питер, – прошептал я, раздвигая траву, чтобы он увидел мои глаза.

Он тут же устроился рядом со мной. Я давно не видел его таким бесшабашным, яростным и счастливым.

– Они идут? – спросил я.

– Да, – ответил Питер.

Казалось, он с трудом сдерживает желание захлопать в ладоши и заорать от радости.

– Что ты сделал?

– Поджег их лагерь!

И он тихо засмеялся, не в силах скрыть, насколько доволен собой.

– Поджег… – начал было я, но не договорил.

Я не заметил сразу, что от него пахнет дымом: мой нос был забит вонью горящих трупов – но теперь я этот запах уловил.

– Ты сжег их лагерь.

Питер уловил мой осуждающий тон.

– А что такого? Ты не считаешь, что это отличная идея? Этот толстяк-капитан не на шутку разозлился. Он сейчас ковыляет за мной, размахивая своей саблей, и, ругаясь, говорит, что со мной сделает, когда поймает. Чего он, конечно, никогда сделать не сможет. Он ужасно похож на толстое яйцо птицы Нет: так же катится.

Он снова рассмеялся, а я нахмурился сильнее, так что его смех стих.

– Эй, Джейми, почему это сжечь их лагерь чем-то хуже, чем украсть у них или их убить?

– Ну… это же нечестно, нет? – медленно проговорил я.

Я не был уверен, что смогу объяснить свои чувства даже самому себе. Да, мы с пиратами сражались и убивали друг друга. Но это было вроде как лицом к лицу. Мы выходили друг против друга – и у каждого был шанс.

Сжечь лагерь… это было подло, почему-то более подло, чем небольшое воровство. И это было жестоко. Питер не отобрал у них сокровища или сабли – он отобрал у них дом.

Теперь, когда пираты остались без лагеря, у них появится весомый повод уйти с берега и охотиться на нас по всему острову.

Поступок Питера принес опасность для всех нас – и, по-моему, гораздо более серьезную, чем все то, чем я мог прогневить Многоглазов.

Я как раз собирался ему об этом сказать, когда он закрыл мне рот ладонью.

– Идут! – прошептал он.

Рука у него была грязная, его трясло от возбуждения.

Слух у меня был хуже, чем у Питера: до меня только через несколько мгновений донеслись крики и ругань пиратов.

Камень-отметина (мы его так назвали, потому что Питер или я оставляли на нем метку при каждом налете на пиратов) стоял в том месте, где дорога к берегу огибала предгорья и поворачивала на восток: услышали мы их намного раньше, чем увидели.

Голос капитана был самым громким. Он орал:

– Шевелитесь, собаки, и НАЙДИТЕ ЭТОГО ЧЕРТОВОГО МАЛЬЧИШКУ! Я повешу его на рее – и оставлю там, пока у него вся морда не посинеет! Поймайте его! Поймайте!

Судя по шуму, искать Питера бросился весь лагерь – но когда они проходили мимо нашего укрытия, я увидел, что их только пятеро, плюс капитан. Первого помощника с ними не было.

Я еще не отрезал руку новому первому помощнику, но предыдущий (мужчина по прозвищу Рыжий Том, потому что волосы у него были рыжие: у пиратов совсем нет воображения) был с ним. Я отрубил ему руку за несколько месяцев до этого, но его культя была замотана полосатой косынкой, как будто недавняя… или как будто он ее стыдится. Или, может, ему просто было стыдно, что это сделал мальчишка.

Отряд пиратов пошел дальше с абордажными саблями наголо, и я понял, что если они найдут Питера, обратно в лагерь его не потащат. Они его окружат, порежут на кусочки и унесут голову в качестве трофея. На этот раз Питер зашел слишком далеко.

Капитан пыхтел позади остальных. На самом деле он был не таким толстым, каким его рисовал Питер, хотя брюхо действительно мешало ему в бою – и двигался он не слишком быстро.

При всем этом Питер наверняка мог убить капитана уже несколько раз – но не стал. Питер иногда был котом, который позволяет мышке считать, что из норы вылезать можно, а потом однажды оказывается, что нельзя – и мышь попадает в его острые когти.

– Как ты думаешь, насколько далеко они пойдут? – прошептал я, когда никто из пиратов не заметил нашего укрытия.

Они еще никогда не уходили настолько далеко – к самой прерии – и вид у них был очень решительный. А что если они пройдут по предгорьям и проследят наш путь до Медвежьей берлоги? Оттуда легко будет найти тропу, которая ведет к нашему дереву. Десятки мальчишек ходили этой дорогой десятки лет. Такую примету даже глупый капитан пиратов не пропустит.

– Они не пойдут через горы, – сказал Питер. – Можешь себе представить, как этот капитан карабкается к Медвежьей берлоге? Лицо у него станет красным, а сердце лопнет еще не половине пути.

– Он может отправить остальных дальше, – возразил я, пытаясь объяснить ему серьезность си-туации.

Мальчишки будут в опасности. Но Питера мальчишки не интересовали. Его интересовали только собственные развлечения.

Так я устрою ему развлечение – по крайней мере, именно то, что он считает развлечением.

– А что если бы они вместо этого пошли в прерию? – сказал я.

У Питера загорелись глаза.

– Вот это было бы приключение! Они бы ввалились прямо в гнездо Многоглазов.

– И тогда Многоглазы и не подумают, что это мы убили их ребеночка, – добавил я.

– Это были не мы. Это был ты, – напомнил мне Питер.

Питеру нравилось назначать виноватых, особенно если сам он при этом был в стороне.

– Но ты прав: пираты их отвлекли бы, – продолжил он. – Вот только в поля лучше идти мне, потому что тебя Многоглазы не знают.

Такой интерес к благополучию других был для Питера необычным. Я воззрился на него.

– Мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-то случилось, Джейми. Ты был первый – и ты по-прежнему мой любимец.

И тут он улыбнулся. Ох, эта его улыбка! Именно эта улыбка утащила меня из Другого Места, из-за этой улыбки я готов был сделать для него все, что угодно.

Мне вдруг стало жаль, что я вырос, пусть даже немного. Мне захотелось снова стать меньше, и чтобы здесь были только мы с Питером – бегали, карабкались, смеялись – когда этот остров был нашим.

Он хлопнул меня по плечу.

– Но ты можешь мне помочь. Я пойду здесь, через траву, пока их не обгоню. А ты прокрадись к ним со спины и убивай всех, кто попытается вернуться в лагерь за подмогой. Лучше пусть остальные пираты никогда не узнают, что случилось. Они решат, что остров сожрал их товарищей.

Улыбка Питера стала шире и злее.

– Как здорово будет скормить капитана Многоглазам! Он стал такой скучный.

Я мог бы напомнить ему, что он мог убить капитана, если уж ему захотелось нового (именно так у нас всегда новые и появлялись), но я не стал. Мне было наплевать, как именно Питер это сделает, лишь бы опасность от пиратов не коснулась мальчишек.

Он встал: ростом он был достаточно невысок, чтобы его голова не высовывалась из высокой желтой травы, хоть рыжая макушка и была чуть видна.

– Возвращайся в пещеру, когда я уведу их в прерию, – сказал он. – Встретимся там.

Мне не хотелось ждать Питера у пещеры. Мне хотелось уйти дальше, вернуться к дереву, убедиться в том, что Щипок не подловил Чарли с Делом. Но Питер велел мне ждать – и я буду ждать, потому что он улыбнулся и заставил меня вспомнить.

Он исчез, как только я кивнул – такой легкий и не привязанный к земле, что трава почти не зашуршала.

Я выждал несколько мгновений, а потом двинулся следом. Я умел ходить тихо – но не так бесшумно, как Питер. Мое появление вспугнуло кролика, который выскочил из травы на тропу. Я был уверен, что мгновением раньше мимо прошел Питер – а зверек его даже не заметил.

Спустя какое-то время я остановился и прислушался. Солнце палило, так что меня потянуло в сон: я ведь не спал уже больше суток.

Кажется, я чуть задремал, пригнувшись в траве и закрыв глаза под жаркими лучами солнца и в окружении чудесных ароматов земли и травы.

И тут раздался голос – обвиняющий голос, похожий на Питера:

– Что ты наделал?

Я подумал, что он снова злится из-за Многоглазов, но это было другое.

Она снова появилась, кем бы ни была эта она: та «она», которая приходила в мои сны каждую ночь. Глаза у нее были пустые и голубые, темные волосы лежали вокруг головы завитками. Рот у нее был открыт, но была и улыбка – улыбка не на том месте, улыбка, которая пролегла у нее под подбородком от уха до уха. В темноте мигнуло серебро, словно быстрая рыбка в ручье, а потом я проснулся, широко распахнув глаза.

Пираты выкрикивали проклятия, и ветер принес ко мне смех Питера. В следующий миг я уже смог проследить за звуками. Они направлялись на запад, в поля – и, судя по этому гвалту, наверняка должны найти Многоглазов.

А еще этот шум сказал мне, что они преследуют Питера. Значит, мне можно расслабиться и идти по дороге, а не пробираться на карачках по траве. Я встал, стряхивая с куртки цеплючие семена травы: я все-таки немного гордился своей курткой, хоть она и была заляпана кровью, грязью и неизвестно чем еще. Я гордился ею, потому что Питер ее захотел и потому что до сих пор не успокоился, что я первый догадался ее забрать.

Я брел по тропе в сторону пещеры, не думая ни о чем в особенности, кроме разве что возможности поспать. Тряская спешка, не дававшая мне покоя с ночи, ушла. Солнце загнало меня в ощущение дремотного спокойствия. Я думал только о том, чтобы добраться до пещеры раньше Питера, чтобы немного поспать.

Из-за того, что я шел медленно и толком не прислушивался, пират чуть ли не натолкнулся на меня, когда я его заметил.

Тропа петляла вдоль предгорий, и на ней было много слепых поворотов и изгибов. Я должен был бы его услышать: он топал по земле тяжелыми сапожищами, какие носили все пираты – и шумно дышал на бегу. Но я его не услышал. Я думал о том, что мне приснилось, и о голосе, и о серебристом ноже.

Я завернул за угол – и он оказался там, всего в нескольких шагах от меня, и мое неожиданное появление заставило его вздрогнуть и отпрыгнуть с испуганным криком.

– Ты! – сказал он – потому что, конечно же, это оказался Рыжий Том.

Рыжий Том, который меня ненавидел. Рыжий Том, которого я оставил без руки. Рыжий Том, который перестал быть первым помощником из-за меня.

Туман в моей голове моментально рассеялся. Питер отдал мне четкий приказ. Никто не должен вернуться в пиратский лагерь.

Когда Рыжий Том недавно проходил мимо, он держал саблю наготове, собираясь зарубить Питера. Сейчас сабли у него не было. Наверное, он выронил ее на полях. Рыжий Том побывал на полях: в этом я был уверен. Я увидел на его одежде длинные травинки.

Лицо у него было белое, как холодная луна, хоть он и бежал изо всех сил. Он хотел было на меня броситься, но мои слова заставили его замереть на месте.

– Ты его видел, да?

Он глотнул воздух, и кожа его стала еще более бескровной.

– Это был ужас… капитан… Оно перекусило капитана пополам, и кровь была везде. Везде.

Рыжий Том закрыл глаза, и я точно знал: на внутренней стороне век он видит картину того, как его капитана съедают живьем. Этого времени мне хватило, чтобы вытащить кинжал и воткнуть ему в шею.

Его глаза распахнулись, он булькнул – и кровь собралась у него во рту и пролилась на губы. Он беспомощно замахал руками, упал на колени… а потом Рыжего Тома не стало.

Его тело завалилось на землю. Я вытащил нож и вытер кровь о свои штаны из оленьей шкуры.

Солнце на западе уже начало опускаться. Я затенил глаза рукой и вгляделся в длинное поле желтой травы. Не было видно ни Питера, ни пиратов, ни Многоглазов. Я подумал, что они должны были находиться совсем близко, раз Рыжий Том так рано побежал обратно в лагерь.

Но потом я вспомнил, что задремал в траве. Хотя мне казалось, что это было всего на мгновение, на самом деле я мог проспать и дольше. Разбудивший меня шум мог раздаваться дальше, чем мне показалось. Звуки на острове распространялись странно.

Труп Рыжего Тома почти тут же привлек мух. Я схватил его за руку и уволок в траву, оставляя след густой крови. По шее и спине у меня лился пот. Меня всегда удивляло, какие у взрослых тяжелые трупы по сравнению с мальчишескими, даже если этот взрослый и был таким худым, как Рыжий Том.

Я оставил его у самого края поля, чтобы любой проходящий мимо Многоглаз его нашел и съел. Если кто-то из оставшихся пиратов придет сюда искать своих пропавших товарищей, единственное, что он найдет – это кровавый след. А при удаче и его успеет смыть очередной дождь.

А потом я двинулся обратно к Медвежьей берлоге. Я попал на тропу через узкую расщелину между двумя скалами. Дорога сначала круто шла вверх, а потом петляла по предгорьям, в конце концов пересекаясь с горной тропой к пещере.

Пройдя часть тропы, можно было заглянуть в поля довольно далеко, и я так и сделал: повернулся, проверяя, не удастся ли мне увидеть Питера до того, как солнце окончательно сядет.

Я не умею бегать так быстро, как Питер, и слышу не так хорошо. Но вот вижу я четко и далеко, и точность моих выстрелов ограничивается только тем, насколько далеко может улететь стрела.

К моему изумлению Питер оказался не очень далеко – возможно, в четверти часа ходьбы. Я очень ясно его увидел недалеко от границы прерии. Несколько голубых и розовых цветов качались вокруг его головы. Он стоял спокойно, явно не опасаясь, что его кто-то увидит или поймает.

Он стоял ко мне боком, и он… разговаривал с собственной ладонью? По крайней мере, именно так это выглядело. Я сощурил глаза – и мне показалось, что в его полураскрытой руке подпрыгивает золотой огонек.

Светлячок? С чего это Питер вдруг разговаривает со светлячком?

Это было странно, даже для Питера. Он отвернулся от меня, встав лицом к центру прерии и гнезду Многоглазов. Я наблюдал за ним, не понимая, что он делает и почему не поворачивает обратно к пещере, ко мне.

И вот тут я впервые увидел, как он летит.

Он поднялся над травой – плавно, очень плавно, радостно болтая ногами. Вскоре он оказался почти на одном уровне с моим местом на тропе. Если бы он повернулся, то увидел бы меня. Но он не повернулся. Он полетел прочь, над золотистыми полями, к морю.

Я почувствовал, как у меня в груди загорелась зависть, такая обжигающая, что даже слезы из глаз выбила. Когда он такому научился? Почему не поделился с нами?

Почему не поделился со мной?

То тепло, которое мне принесла его улыбка, исчезло. Я не знаю Питера – теперь не знаю. Раньше мы всем делились. Питер всегда брал меня на приключения.

И вот теперь у него появились договоры с Многоглазами и он умеет летать. У него есть секреты. Мне не нужно ждать в Медвежьей берлоге такого мальчишку – такого, который говорил мне, что я особенный, но делал это только дли того, чтобы я не слишком присматривался к тому, чем он занят.

И я побежал, забыв про усталость, и на бегу старался забыть все те минуты, когда мы дразнили крокодила, плескались с русалками и оставляли в дураках капитана пиратов.

Я мог думать только об одном, видеть только одно: как Питер летит, летит, летит прочь.

Улетает прочь без меня.