17

– Уникальный мальчик, – сказал маленький седой старичок, поправляя на Сашке одеяло. – Вы, коллега, можете диссертацию писать. Сколько раз мы его похоронили? Вот они, скрытые резервы человеческого организма. А где, кстати, Катерина Григорьевна?

– В гимназии. Скоро вернётся.

– А вы, молодой человек, в рубашке родились. Неслыханное везение! Ну и, конечно, Вере Ивановне да Катерине Григорьевне должны всю жизнь благодарны быть.

Сашка наконец-то понял, что лежит у Кати дома, а кроме старичка рядом Катина мама и сам Краев.

– Ну здравствуй, Саша Ерхов, – сказал он. – Я вижу, теперь ты меня узнаёшь.

– Здравствуйте, господин капитан.

Старичок галантно поцеловал Катиной маме руку и ушёл, а Краев сел рядом с Сашкой.

– Значит, ты теперь штурмовик?

Сашка хотел ответить, но Краев махнул рукой.

– Не оправдывайся, ты в бреду тут столько нам рассказал, что надо и что не надо. Такого за три дня наслушались!

– Три дня? Я тут так долго?

– Да, приятель, сегодня уже двадцать четвёртое октября. Ты себя как чувствуешь?

– Нормально.

– Повезло, организм молодой, сильный. Такой с чем угодно справится. А помирать тебе, кадет, как ни крути, было рановато, – Краев усмехнулся. – Ну ладно, после поговорим. Когда совсем подлечишься. Надо же думать, куда тебе деваться дальше.

Краев снова улыбнулся и вышел, а Сашка стал медленно подниматься. Чувствовалась слабость, но нигде ничего не болело. Сашка подошёл к окну. На улице лежал снег и, наверное, было очень холодно. Шторы мешали свету проходить в комнату. Сашка отодвинул их, с удивлением обнаружил на своих венах синяки и точки от инъекций. Потом приблизился к полкам с книгами, пробежал взглядом по корешкам, наткнулся на старинный том в золочёной обложке, вытащил. На переплёте было написано «Библия».

Сашка сел на диван и открыл книгу: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною». «Как у нас на развалинах, – подумалось ему. – Тоже пусто и безвидно». Дальше неведомый Сашке Бог творил твердь и море, растения и животных, солнце, луну и звёзды, человека. «Это он промахнулся. Мог бы уж такую тварь и не придумывать, – Сашка поставил книжку на место и усмехнулся. – Человек произошёл от обезьяны. Никто не мог создать такое недоброе животное по своей воле».

– Саша!

Катя быстро вошла в комнату, обняла его, отступила на шаг.

– Наконец-то! Мама вчера сказала: или сегодня очнёшься, или умрёшь. Знаешь, как я эти дни переволновалась, на уроках не могла спокойно сидеть! Приду из гимназии – сразу к тебе. А у тебя жар, постоянно компрессы менять нужно. Однажды ты задыхаться стал, я так испугалась, что плакала. Хорошо, что мама была дома. Ты хоть помнишь, как чуть не умер?

– Я думал, что уже мёртвый, – признался он. – Даже видел, как меня хоронят.

– А какую чепуху ты нёс всё это время! Тебе каждый день успокоительное кололи.

– Сделаете наркоманом, – проворчал Сашка. Ему было неловко – мало ли что он успел наговорить.

– Нет, это не опасные уколы, – пояснила Катя. – К ним не привыкают. А ты красивый… У тебя черты лица правильные. И зачем ты в штурмовики пошёл? Тебя вон как избили, до сих пор синяки видно. Не ходи туда больше. Тебя там убьют или станешь наркоманом. Там, говорят, одни убийцы. А ещё болтали в гимназии, что там голод был страшный и людоедство. Как раз когда ты ко мне приходил. А ты ничего тогда не сказал… Ты ведь голодный совсем был, а я и не знала.

Сашка подавленно слушал её болтовню. Зачем Катя всё это говорит? Она ведь и правда ничего не знает. Живёт в приличном месте, и невдомёк ей, что места есть другие. Там свои законы и живут по-своему. А судит она об этих местах только по сплетням да официальным сообщениям, в которых почему-то всегда говорят про жизнь в городе, про то, как всё замечательно, а о развалинах – ничего. И если штурмовик, то непременно убийца. Хотя… Он, Сашка, самый настоящий убийца.

Кажется, последнее слово он произнёс вслух, потому что Катя прервала свой восторженно-озабоченный поток слов и твёрдо заявила:

– Нет, ты не убийца… Ты добрый и справедливый… Папа о тебе только хорошее говорит.

Сашка раздражённо отвернулся. Когда-то он действительно был добрым, справедливым. Очень давно, и теперь вспоминать об этом не следует. Теперь он не такой. Ничего хорошего в нём не осталось, от него лишь вред и неудобства.

– А скоро, – донеслось до Сашки, – Кеша придёт, он каждый день ходит. Из кожи вон лезет, чтобы мне понравиться! Только он не в моём вкусе.

– Он хороший.

– Не лучше тебя, это точно, – засмеялась Катя. – Он меня вчера до гимназии провожал. Только о ферме какой-то да о деньгах и разговаривал. Будто тем никаких больше нет. С ним скучно. И шлем у него дурацкий…

В дверь постучали.

– А вот и он. Пойду открою.

Кеша появился на пороге комнаты бледный и обеспокоенный.

– Гад ты всё-таки, Сашка! Всех перепугал. Я вот иду и боюсь, что ты помер.

– Я же не специально. А Хнык как?

– Сдохнет он, как же… Походил пару дней с соплями, да и всё. Олег тебе, кстати, спасибо передавал. За то, что ты этого шпенька таблетками накормил. Носится со своим Костиком, будто делать ему больше нечего…

– Я пока пойду, – неуверенно сказала Катя, – чайник поставлю. А ты бы, Саша, лежал. Тебе отдыхать надо.

Когда Катя вышла, Сашка лёг, а Кеша сел рядом и приглушённым шёпотом сообщил:

– Этот дядька, Катькин отец, нормальный мужик. Узнал, что ты штурмовик, и не выгнал. И тётка здоровская. Сколько я хожу, она меня всегда кормит. Я у неё ложку спереть хотел, да передумал: хорошие люди, неохота им гадости делать…

– Кеша, я, наверное, наболтал тут… Ты не знаешь? Про Лёву или ещё про что.

– Да не, – Кеша старательно подумал, – ты про Лёву не вспоминал. Только про Илью какого-то. Постоянно его звал. Но я тут не всё время кантовался. Ты лучше у Кати спроси, она возле тебя часто сидела, свечки зачем-то жгла. А ты, дурик, ей даже стихи читал. Только имей в виду, она ничего не поняла, она этих ваших пустынников никогда не видела и ни слова по-ихнему не знает…

– Стихи? – Сашка поморщился. – Не помню.

– А а… А я решил, что у вас с ней любовь. Ты за неё так в бреду цеплялся, как за мать! Ой, прости.

– Кеша, я совсем ничего не помню!

– Значит, Катя свободная? Так даже лучше. А то бы отбивать у тебя пришлось. Возни чёрт знает сколько…

Пришла Катя, принесла чай и печенье, поставила поднос рядом с Сашкой на диван.

– Ну что, о войне говорите?

– О ней, конечно, – согласился Кеша. – О чём ещё мужчины говорить могут? Или о войне, или о женщинах, но с Санькой о женщинах не поговоришь, он у нас не дорос до таких интересов.

Кеша болтал и никак не мог остановиться. Сашка сначала незаметно толкал его локтем, потом перестал – и толкать, и слушать. «Балда ты, Кеша. Сидишь, лапшу девчонке на уши вешаешь, а зачем? Ну влюбится она в тебя, и что? Женишься и приведёшь к нам в развалины? Или к бате твоему на ферму? Ей другая жизнь нужна…»

Но Кеша, похоже, этого не понимал. Он просидел у Кати до самого вечера и обещал явиться и завтра. Катя утомлённо вздыхала, нарочито не обращала на Кешу внимания, но тот оказался на удивление упрямым. Сашка, ещё слабый после болезни, засыпал и просыпался, а Кеша всё торчал в комнате. Сашке было стыдно за такого болтливого и бестактного приятеля, стыдно за себя, принёсшего столько неудобств семье Краева. Валяется тут, Катин диван занимает, а она спит в общей комнате. А если посчитать, сколько на него перевели лекарств… Он никогда не расплатится! Надо было скорее уходить в развалины. Правда, он ещё кашлял и даже до кухни добирался с трудом, но ведь лежать можно и в развалинах, никого не стесняя…

На следующий день с утра Катя ушла на занятия, а Краев – по делам. Сашка остался с Верой Ивановной. Он полистал книжки из шкафа, но читать не хотелось. Что такого могло оказаться в книгах, что ему сейчас помогло бы? Сашка выглянул в большую комнату, подошёл к фотографии Катиного брата. Поднялся на цыпочки и посмотрел внимательнее, решая, похож парень на Краева или на его жену. Подумал – на Краева.

На кухне чуть слышно звякала посуда. Сашка вошёл туда. Вера Ивановна мыла тарелки.

– Вам помочь?

Катина мама оглянулась.

– Спасибо, не надо. Сядь, посиди. А может, ты голодный?

– Нет.

– Совсем ничего не ешь, – покачала она головой. – Ослабнешь и чуть что заболеешь снова. И кто знает, чем это обернётся в следующий раз.

– Простите меня, – начал Сашка, – я хотел вам сказать, что мне надо вернуться в бригаду.

– В бригаду? – Вера Ивановна всплеснула руками. – В разбомблённый дом? Ты с ума сошёл? Там нельзя находиться! Вас всех оттуда надо увести в город! Дети с автоматами, какой ужас!

– Я не ребёнок, – Сашка встал. – У меня контракт, я обязан быть там, в бригаде. Собственно, за это мне платят деньги.

– И много? – послышалось с порога.

Сашка обернулся. Краев стоял, опершись о дверной косяк и скрестив на груди руки.

– Тридцать марок в месяц плюс боёвки.

– Огромная сумма…

– Зачем вы надо мной смеётесь, господин капитан? – обиделся Сашка. – Конечно, мне не заплатят столько, сколько вам. Но у меня нет образования, нет звания и, наверное, никогда не будет. У меня даже родственников нет. Что мне остаётся делать?

Краев прошёл к столу, налил себе воды из кувшина, затем поставил кувшин на стол и взял в руку стакан.

– Я не смеюсь, – сказал он наконец, – я хочу, чтобы ты обдумал одну вещь: почему в прекрасном городе, за который ты готов воевать почти бесплатно, человек не может, допустим, поехать в гости в город соседний? Почему ни у кого нет выбора, где находиться, и почему шестнадцатилетнего мальчика, который пытается этот замечательный город покинуть, Контора ищет с помощью вертолёта? А потом подумай, за что друга этого мальчика выгоняют из нормального учебного заведения и суют в помойную яму. Где, кстати, уже находится тысяча ему подобных. И так ли уж хорош тогда этот город?

– Вы про нас с Ильёй говорите и про наши развалины. Только странно… Вы сами в Корпусе нас учили город любить. И жизнь за него отдать, если надо.

– Ты и сейчас город любишь? Вот если совсем честно? Я тебя Конторе не сдам.

Краев смотрел на Сашку и, как тому казалось, ехидно улыбался.

– Да сдавайте, пожалуйста. По мне и плакать некому. А люблю ли я город, я не думал. Но я ему присягу давал. И не предавал его, как Илья. И не предам…

– А а… – Краев вздохнул так же, как обычно вздыхал, когда на его занятиях неправильно отвечали на вопросы. – Я думал, ты эту историю, что с нами произошла, проанализировал… Ты ведь умный парень.

– Я то умный, – зло сказал Сашка, – а из-за таких, как вы, господин офицер, мы до сих пор не победили. Потому что солдат не должен сомневаться. Сами так учили. А выходит, не верите в то, чему учите… А я вас больше всех уважал.

– Да, я не верю, – согласился Краев. – А сомневаться и солдат имеет право, иначе он не человек, а механизм…

Они немного помолчали. Потом Сашка встал.

– Я ухожу в бригаду. Скажите, сколько я вам должен за лечение, заработаю и принесу.

– Не говори ерунды! Никуда ты не пойдёшь!

– Пойду, – Сашка улыбнулся. – Я понимаю, вы мне жизнь спасли. Но вы мне всё-таки не отец и теперь уже не тренер. Так что я пойду. Думаю, мне повезёт. Я дослужусь до командора, а может, и до майора. Другого выхода у меня нет…

– Выход всегда есть. Просто не нужно торопиться. Нужно ждать и думать. Поторопишься – снова окажешься в таком месте, откуда пришёл к нам… Не лучшее место в городе, верно?

– Господин офицер, – сухо сказал Сашка, – вы ещё напомните мне, что у нас одни бандиты. Расскажите что-нибудь про вшей или про людоедство. Только я это всё знаю сам. Лучше ответьте, вы возьмёте меня в часть, где служите?

– Нет, – Краев наконец вспомнил про наполненный стакан, глотнул из него, – я не могу этого сделать. Во-первых, для регулярной армии ты маловат, во вторых, кандидатов к нам проверяет Контора, я и сам там почти незаконно.

– Вот видите… Так чего мне ждать?

– Останься у нас, – сказал Краев, – хотя бы пока холодно, а там будет видно.

Сашка засмеялся.

– У нас в бригаде есть один пацан, который очень хочет, чтобы его усыновили… Только это не я. А я как-нибудь разберусь сам. И с городом, и с собой… Разрешите идти, господин капитан?

Он вышел из кухни и услышал, как Вера Ивановна говорит мужу:

– Гриша, он же ещё ребёнок. Зачем такие разговоры?

«Плохой город, хороший город, каждый говорит своё, – думал Сашка. – Но в другом городе я не окажусь. И кто сказал, что там лучше? А здесь у меня друзья, соседи, Катя, в конце концов. Вдруг энские войдут в наш город и начнут убивать всех подряд? Кто защитит Катю? Её надо защищать. Катю, Катину мать, остальных женщин. Пусть мне не нравится Глава, всё равно я солдат. И Краев тоже. Это же так просто. Защищать то, что вокруг тебя…»

Сашка ушёл вечером. Несмотря на возмущённые возгласы Катиной мамы, что он ещё кашляет и непременно заболеет опять, несмотря на сдержанные попытки Краева поговорить. Но говорить, по мнению Сашки, было не о чем. Да и опасался он, что Краев в чём-то прав, а Сашка – малолетний глупыш и ничего не понимает. Катя отдала ему одежду, в которой он пришёл, теперь выстиранную и поглаженную. Сашка порылся в карманах куртки. Зуб неизвестного животного и календарик лежали на своём месте. Рисунок на календарике облез, но числа различить ещё было можно. Разгладив картонку, Сашка аккуратно положил её обратно.

Краев молча пожал Сашке руку, а Катя вышла вместе с ним во двор.

– Вот, возьми, – протянула она ему небольшой свёрток.

– Что там?

– Понимаешь, там свечки. Настоящие свечки, восковые. Если их зажечь и смотреть на огонь, то можно от любой болезни очиститься. Так один мой знакомый с философского факультета сказал. Я, когда ты болел, их зажигала.

– Спасибо, – Сашка сунул свечки в карман. Надо было ещё что-нибудь сказать, но ничего не лезло в голову, и он пошёл к калитке.

– Саша, – вдруг позвала его Катя, – Саша, я давно хотела сказать… Ты мне нравишься. Очень.

– Ты, наверное, самая лучшая девушка на свете, – ответил Сашка, стараясь улыбнуться, – но я тебе нравиться не должен. Прости.

Потом он пошёл очень быстро – чтобы не остановила, не проговорила что-нибудь ещё. Они не должны были общаться. Они стали теперь слишком разными людьми…

Первым, кого Сашка встретил в развалинах, был Хнык. Он сидел на мешках в подъезде, одетый в чёрную форменную куртку, из-под которой выглядывал теперь уже изрядно испачканный Сашкин пёстрый свитер, и держал в руках обрез.

– Ой, Саша! Вылечился! А Кеша мне по уху дал. Сказал, ты от меня заразился.

– Нет. Я сам простыл.

– А меня в бригаду приняли, – гордо сообщил Хнык. – Я теперь вместо Лёвы, у меня даже форма есть! Знаешь, как мне Шакал завидует! Вот скоро бой будет, так я себе денег заработаю. Жрачки куплю, может, даже конфет, и ножик обязательно! Как ты, Саша, думаешь, хватит мне и на хавчик, и на ножичек?

– Смотря сколько жрать будешь, – сказал Сашка и пошёл наверх.

Дверь в квартиру была заперта. Сашка постучался, отворил Шиз.

– Ты, чёрный дух?

– Я, – согласился Сашка.

– Видел белых духов, – сообщил Шиз. – Они сказали, что ты не готов. Поэтому ты и жив.

– А мне одна девчонка сказала, что я живой остался, потому что она свечи жгла. Вот такие, – Сашка развернул свёрток.

– Это хорошие свечи, – покивал Шиз. – У тебя целых четыре.

Свечи были насыщенно-жёлтые, тёплые, и ещё они были напоминанием о Кате. «Мы не должны общаться», – вспомнил Сашка.

– Хочешь, командор, такую свечку? Меняю на пистолет. У тебя ведь есть?

– На пистолет? – Шиз подумал. – Две свечки. – Пошёл к себе в комнату и вернулся со старым браунингом.

«Меняю любовь на ствол», – мелькнула мысль. Сашка улыбнулся.

– У тебя ещё две, что будешь с ними делать?

– Молиться буду этому, как его, который нас сотворил.

– Ты на верном пути, дух, – сказал Шиз. – Я тоже за тебя помолюсь.

Сашка прошёл в свою комнату, опустился на топчан. После дивана доски казались жёсткими и неудобными. «Где Кеша? Куда этого трепуна унесло?» В мангале горели мелкие угольки. «Можно на них смотреть, тоже огонь. Смотреть и молиться? А как? Шиз просто уставится в одну точку и сидит, а что у него в голове – никто не знает. Может, он и не молится, а думает, какие мы все козлы и уроды». Сашка смотрел перед собой на край порванного одеяла и понимал: ему всё-таки не хватает Кати. Вспоминались её забота, прикосновения. Только продлить эту сказку было нельзя. Сашка вздохнул, взял с тумбочки Кешину отвёртку и принялся разбирать нуждающийся в чистке браунинг…