Бергер шел под дождем от самой Сёдермальмской больницы. Это действовало на удивление благотворно, как будто во время прогулки смыло всю грязь. Мрачный и суровый осенний вечер соперничал с мягким и слабым освещением Сёдермальма, и где-то в зоне конфликта между ними совершалось очищение. Пройдя последние несколько метров по улице Бундегатан и свернув на Плуггатан, Бергер почувствовал, что получил шанс начать заново.

Совсем не такие чувства посещали его обычно, когда он вваливался в лифт и поднимался на пятый этаж. Во всяком случае, не в последнее время. Больше двух лет. Можно ли это назвать последним временем?

Входная дверь, как всегда, сообщила, что здесь проживают Линдстрём и Бергер. Табличка оставалась на прежнем месте не из-за нерешительности, а потому что ощущение безнадежности было бы еще сильнее, если бы пришлось заходить в дверь, на которой написано просто «Бергер». Вот поэтому табличка и висит где висела, а Бергер убедил себя, что это активное действие.

Он вступал в долину смертной тени. Стоя в прихожей, Бергер смотрел, как с него капает вода, и чувствовал, как струйки воды стекают по лицу, шее, ушам и дальше вниз, неся с собой холод. Словно все тело превратилось в один плачущий глаз.

От влажного холода Бергер успел продрогнуть насквозь, прежде чем добрался до ванной. Он снял мокрую одежду и бросил ее в ванну. Промокли даже трусы, так что Бергер, оказавшись перед зеркалом абсолютно ню, принялся растираться.

Он улыбнулся. Ню. Еще одно слово, которое запустило бы комплекс социальных различий у Ди. Ей все время мерещилось, что они происходят из разных общественных классов.

Бергер посмотрел на свое отражение. Он уже не улыбался. От этого тишина в квартире казалась особенно гнетущей, а ведь когда-то невыспавшиеся соседи жаловались на них и по утрам, и по вечерам.

Забрав почту и рюкзак с пола в прихожей и раздобыв пару трусов, Бергер снова посмотрел на отражение, как будто этого невозможно избежать. На сей раз в полутьме прихожей было достаточно легко примириться с увиденным, чтобы он углубился в созерцание. Это заблуждение, в котором ему всегда приходилось раскаиваться. В зеркале в полный рост отражался взлохмаченный темноволосый субъект со слегка отросшей щетиной и проблесками белого и в бороде и в волосах, к счастью, хотя бы без залысин. Если не считать небольшого уплотнения, которое, увы, свидетельствовало о начинающем отвисать животе, прямо-таки даже пивном животе, то длинное безволосое тело находилось почти в первозданном виде, за исключением одного места. Его можно было разглядеть только вблизи. На левом плече виднелось углубление, и когда Бергер провел пальцами по краю пятисантиметрового в диаметре кратера, кожа, как обычно, ничего не ощущала. Мертвый участок его тела. Неприкасаемый. И все же что-то было не так, как всегда? Влага?

Бергер подошел ближе к зеркалу, чтобы победить полумрак. Оказавшись достаточно близко, он увидел, что из кратера, как раскаленная лава, стекает красная жидкость. Он содрогнулся от ужаса, но через долю секунды понял, что это кровоточат пальцы. Повязка на правой руке пропускала кровь. Он снял бинт, вытер чистым краем упрямо не желающие заживать костяшки и скользнул взглядом по левой руке. На запястье на кожаном ремешке красовались его Rolex Oyster Perpetual Datejust 1957 года выпуска. Из восемнадцатикаратного золота.

Он посмотрел на них, снял, разглядеть стрелки не удалось. Второй раз за день он не защитил их от влаги.

Бергер направился в спальню, там он положил рюкзак около кровати, а почту – на письменный стол, зажег настольную лампу и направил ее на часы. На мгновение ему показалось, что он видит конденсат и даже капли на внутренней стороне стекла, но, протерев его трусами, понял, что это обман зрения. Вода была только снаружи.

Он выдохнул с облегчением.

На столе на почетном месте – рядом с фоторамкой, повернутой к зрителю обратной стороной – стояла прямоугольная деревянная коробка. Бергер откинул крышку, и его взгляду открылись шесть обитых бархатом отделений. В четырех из них лежали наручные часы. Он положил «ролекс» в одно из пустующих отделений, провел ладонью по всем пяти часам и запер коробку на золотистый замочек. Именно в этот момент к нему, наконец, вернулось то чувство, очищающее чувство, чувство, что ему дан шанс начать заново.

Собственно говоря, рационального объяснения этому не было. Напротив, Аллан более определенно, чем когда-либо, перекрыл эту дорогу, да и встреча с Кристоффером Экманом в больнице не слишком обнадеживала.

Бергер надел трусы, противно мокрые после протирания часов, и мысленно вернулся в тоскливую больничную палату. Он ни за что не узнал бы Экмана, если бы не перебинтованные руки, торчащие под странным углом из плеч. Собственно лицо было ему почти незнакомо – всего лишь один из многих коллег, – но, когда он подошел ближе, Экман открыл глаза, и Бергер вспомнил их необычный цвет, светло-зеленый. Они поздоровались и недолго поговорили, вежливо, практически официально. Бергер заметил, что раны находятся ниже, чем он запомнил, почти у сгиба локтя. По очертаниям тела под простыней он прикинул, какой у Экмана может быть рост, и пришел к выводу, что метр семьдесят пять, едва ли больше.

У первого полицейского, входящего через только что взломанную дверь, оружие, как правило, поднято. Он не держит фонарь выше плеча – это уже потом, у следующих за ним. В момент, когда полицейский врывается в помещение, он обеими руками держит пистолет, локти согнуты под прямым углом, руки обычно немного расставлены в стороны. Следовательно, ножи, должно быть, пролетели по обеим сторонам поднятого пистолета Экмана. Ровно над ним. Пока Бергер на автопилоте вел беседу с раненым, мысль его лихорадочно работала. Вообще-то, разумно было бы предположить, что средний рост полицейского около метра восьмидесяти пяти, вероятно, чуть больше. Но тогда лезвия определенно пролетели бы под согнутыми локтями.

В этот момент в почву было брошено зерно, которое приземлилось, когда Бергер выходил из больницы, было полито и удобрено во время сознательно окольного пути домой по мокрым закоулкам Сёдермальма, чтобы сейчас – за письменным столом в спальне – прорасти и распуститься во всей красе.

Было ли это первым признаком возможной ошибки, который заметил Сэм Бергер?

Во время разговора Кристоффер Экман проронил одну-единственную реплику, которую стоило запомнить. Под конец, когда Бергер уже поднялся, чтобы уходить, Экман встретился своими светло-зелеными глазами с его взглядом и сказал сквозь зубы:

– Это зло в чистом виде. Вы должны поймать этого дьявола.

Клише. Но правда. Каковой клише являются чаще, чем хотелось бы.

Они действительно должны поймать его. Но как?

Начав заново.

Бергер лег в постель. Он положил подушку повыше, прижав к стене, накрылся одеялом и, свесившись с кровати, принялся рыться в рюкзаке. Достал три толстые папки. Отложил в сторону ту из них, на которой было написано «Эллен Савингер», а две другие положил на колени. На левой надпись «Юнна Эрикссон», на правой – «Юлия Альмстрём».

Начать заново. Искать новыми глазами. Найти похожие минимальные ошибки. Случаи, когда исполнение не вполне соответствовало намерениям.

Если бы мужчина ростом с Бергера вошел в дом первым, ножи пролетели бы под руками. Мразь об этом не подумала. Внезапно Бергеру почудилось, что совершенство дало трещину.

Про себя он всегда называл преступника мразью.

Начать заново. Он убрал «Юнну Эрикссон» и открыл «Юлию Альмстрём». Первая.

Потом он уснул.

Проснувшись в непонятное время от того, что «Юлия Альмстрём» с глухим стуком упала на пол, Бергер все еще не покинул окончательно странный вращающийся мир, где помпезный фасад эстермальмской школы смешался с лязгающими, избыточно смазанными маслом цепями и шестернями, которые цеплялись друг за друга; где автофургон, который ждал на улице, неясными путями превратился в потную мужскую грудную клетку, над которой, подобно херувимам, витали одиннадцатилетние близнецы; где изображение лица, с которым согласились два независимых свидетеля, внезапно обрело жизнь и медленно и так же пугающе, как в последние три недели, открывало рот, пока он не стал невозможно огромным; и как раз в тот момент, когда во рту, как и в другие дни, обнажились зубы и приблизились к его бицепсу, а портрет слился с другим рисунком и оба лица стали одним, с изуродованными чертами, похожим на череп, когда эта общая челюсть сомкнулась и вгрызлась в плоть, прежде чем лица растаяли и уступили место ведру с мочой и экскрементами, которые пенились, вскипали и выплескивались через край, и вдруг там возникла только голая бетонная стена с коричневым пятном, которое, увеличиваясь, становилось все более красным, когда это ярко-красное пятно покрыло всю стену, Бергер проснулся от глухого стука, с которым папка ударилась об пол.

«Чертов сон», – успел он подумать. Потом открыл глаза и уставился в пустоту. Или, хуже того, вгляделся в пустоту.

Он, как всегда, чувствовал отвращение к этим херувимам. Их не должно там быть. Это рабочий сон, типичный сон – переработка впечатлений, за все годы он видел их уйму, всегда похожие. И близнецам в них определенно не место.

Однако медлило и не исчезало все-таки не это. И настольная лампа, и ночник по-прежнему горели, как будто Бергер заснул на полушаге. Он перегнулся через край кровати. Содержимое папки «Юлия Альмстрём» рассыпалось по полу: фотографии записок, стикеров, счетов, вырезок из газет. Но искал он не это. Он схватил рюкзак и начал в нем рыться. Наконец выудил очень маленький пластиковый пакетик. Отбросив рюкзак, Бергер встал. Материалы расследования прилипали к пяткам, пока он шел к столу.

Коробка с часами стояла в своем одиноком величии. Бергер открыл замочек, откинул крышку, посмотрел на свои пятеро часов и погладил пустое отделение. Взгляд еще не совсем сфокусировался, все казалось сонно-туманным. Бергер взялся за две обитые бархатом стенки отделений и потянул вверх. Вынув внутреннюю часть коробки, он заглянул в нижнее отделение. Там лежало несколько крошечных пакетиков, на каждом по этикетке. Открыв выдвижной ящик стола, Бергер достал пачку самых маленьких этикеток, неровными буквами написал на одной из них «Эллен Савингер», оторвал листочек и приклеил на пакетик из рюкзака. Потом подержал его на свету и разглядел шестеренку. Не больше сантиметра в диаметре. Бергер навел порядок среди остальных пакетиков: на одном угадывались слова «Юнна Эрикссон», на другом «Юлия Альмстрём». Тогда он положил новую улику рядом с ними.

Какое-то время Бергер простоял, окруженный интуитивными догадками, которые пока не хотели кристаллизоваться в готовые мысли. Наконец, одна из них отделилась и обрела форму. Он ринулся обратно к кровати, схватил папку «Эллен Савингер» и открыл ее. Согнувшись над фотографиями полицейского фотографа, он рассматривал детали. Камера в подвале, опрокинутое ведро, кровавое пятно, которое на самом деле было не таким большим, как он запомнил. Много углов, больше ничего особенного. Бергер стукнул кулаком по снимкам. Замер. Правая ладонь лежала на фотографиях места преступления, как умирающий краб. Из костяшек все еще немного сочилась кровь. Вдруг его осенило. Он засунул руку в рюкзак и достал мобильный телефон. Сел на край кровати и начал неловко нажимать кнопки на электронном чудище. Наконец, появились фотографии.

Близнецы были отправным пунктом. Полярная звезда, неподвижная точка вращающегося мира. Отсюда все начиналось. И хотя Бергер направлялся во вращающийся мир, он сделал остановку здесь. Чтобы определить азимут. Маркус и Оскар. В овражке, поросшем мать-и-мачехой. Здесь им, наверное, лет восемь. Все успокоилось, специфическое затишье в центре урагана, «глаз бури». Может быть, их присутствием он пытался остановить бег времени. Остановить постоянное вращение.

Но время никуда не девалось. Хаос никуда не девался. Вокруг полярной звезды вращался мир. Единственно возможный для нас мир.

Бергер перелистал фотографии до конца списка. Самыми последними шли несколько снимков, которые он сделал на террасе в Мерсте, запечатлев ограждения и машины «скорой помощи» и полиции. Он ненадолго остановился, почувствовал, что морщит лоб, но все-таки принялся листать дальше, возвращаясь к подвалу.

Он не помнил, что нафотографировал так много. Освещение было намного хуже, чем на снимках полицейского фотографа, сделанных с профессиональными осветителями. В целом можно сказать, что фото Бергера просто ужасны. Он полистал их туда и обратно. Пару раз остановился на стене с кровавым пятном внизу кадра. Увеличил это место пальцами, как научила его Ди. Вернулся к отправной точке. Маркус и Оскар. Париж. Бергеру никогда не удавалось просто пролистать их, о чем бы он в этот момент ни думал, это было невозможно. Наконец, он все-таки провел пальцем по экрану и перешел к следующему снимку, самому первому внутри дома.

Вполне безобидная картина. Участок стены, освещенный как минимум тремя фонариками. Внизу, в углу, полуметровый квадрат, где цвет бетона чуть светлее. Бергер долистал до снимков внутри камеры, выбрал один, где кровавое пятно почти полностью исчезло внизу справа на границе кадра. Снова увеличил, приближая бетонную стену, насколько это возможно.

Как всегда, он опасался смотреть время на мобильном телефоне. Время показывают механические часы, это закон природы. Он достал «ролекс» из коробки. Половина четвертого, предрассветное мрачное время. Ему повезло, что он уснул, не выпив свой обычный бокал виски, значит, он может вести машину и ему ничто не грозит, кроме разве что сонливости. И, возможно, аквапланирования.

Бергер достал ящик с инструментами из переполненной всяческим хламом гардеробной в прихожей, бросил несколько приспособлений в рюкзак и вышел из дома.

Одним из очень немногих преимуществ странного звания инспектор уголовной полиции с особыми полномочиями является служебный автомобиль. Одним из многочисленных недостатков – отсутствие бесплатного места в гараже в придачу. Добравшись до машины под непрекращающимся дождем, он обнаружил как минимум три желтые квитанции на оплату штрафа, смытые водой через вентиляционную решетку под капот.

Всегда странно ехать по пустому Стокгольму. Так быстро добраться до ведущего на север шоссе Бергеру не удавалось ни разу с тех пор, как он перестал носить форму. Он позволил себе разогнаться. Свернул в Мерсту, проехал через нее и направился к окраине. Все ближе и ближе к бескрайним упландским лесам.

На всякий случай Бергер припарковался на стоянке у последнего жилого района, не доезжая до построек более загородного вида. Закинув рюкзак на плечо, он шел под проливным дождем, даже не думая о зонте; полицейские не носят зонтов, и точка. Не встретив ни души, он, наконец, заметил в слабом свете уличных фонарей три развалившиеся дома на соседнем участке; ему показалось, что он даже видит щели в трухлявой древесине.

На калитке висела бело-голубая пластиковая лента заграждения. Бергер разбежался, почувствовал под ладонью металл, перемахнул через забор. Все прошло на удивление безболезненно.

Терраса была почти не видна. Бергер снова оказался там, позади штурмующих дверь полицейских, с непривычно всхлипывающей Ди за спиной. Очертания дома начали медленно проступать сквозь занавес ночного дождя. Бергер подошел к первой ступеньке ведущей на террасу лестницы и изловчился пролезть через плотную бело-голубую паутину. Когда он вставил в замок отмычку, луна пробилась через невидимую щель между облаками и окрасила грязно-белую террасу в леденящий голубоватый цвет.

Из-за внезапного света Бергер резко рванулся в сторону, но, низко пригнувшись сбоку от притолоки и открывая дверь, он испытывал только одно чувство: скорбь.

Скорбь из-за того, что происходило здесь в течение трех недель. Время, которое, должно быть, для до смерти испуганной пятнадцатилетней девочки, которая и мухи не обидела, превратилось в три года. А потом ее увезли неизвестно куда, утащили еще глубже в ад.

Скорбь следовала за светом фонарика Бергера мимо обезвреженного метательного механизма-ловушки в прихожей, она стала сильнее в гостиной, еще мучительней в спальне, а когда он приблизился к джунглям из бело-голубой ленты над дырой в полу между холодильником и плитой, скорбь кричала и жглась у него в голове.

Бергер посветил в отверстие, лестница была едва различима. Он полез вниз. Пробрался через лабиринт подвальных стен, освещая их фонариком. На одной стене на уровне глаз было кровавое пятно. Бергер бросил взгляд на правую руку. Кровь смешалась с дождевой водой и стала светло-красной. Непонятно, почему рана так долго не заживает.

Бергер наклонился к пробитому в стене входу в камеру. Отверстие стало больше, он предположил, что это из-за Робина, безусловно лучшего эксперта-криминалиста, но еще и самого толстого. Бергер не удержался от короткой невеселой улыбки и куда проворнее, чем в первый раз, пролез в дыру. Строительная пыль из прошлого оседала на него, пока он пробирался внутрь.

И вот он снова в камере. То же чувство, что в прошлый раз, когда он был здесь с Ди. Но сейчас ее нет с ним, и некому его обнять.

Бергеру снова показалось, что стены кричат от боли, вспоминая то, чему они были невольными свидетелями. Ему пришлось буквально физически стряхнуть это ощущение. Он тряс головой, пока там не осталась одна лишь скорбь, которая уже захватила его голову, словно токсоплазмоз. Паразиты в коре мозга.

Черви в голове.

Наконец Бергеру удалось приемлемо отрегулировать свет. Он посветил на пятно вдоль пола и дальней стены. Потом вверху, подошел ближе, изучил серую стену по обеим сторонам пятна, взглянул на обе подгнившие деревянные опоры, которые тянулись от пола до потолка в паре метрах от стены.

Эллен Савингер сидела здесь, словно в клетке с невидимыми стенами. Сидела неподвижно. Жидкость в разное время оказывалась на одном и том же месте. Бергер отошел от стены и приблизился к опорам. Они обрамляли невидимую клетку, образовывали вместе со стеной куб со сторонами не больше двух метров. Бергер потрогал зазубрины в подгнивших опорах. Засечки на трех уровнях: верхние на уровне глаз, почти незаметные. Он вернулся к стене, поставил рюкзак, открыл его, вытащил зубило и поднес его к хорошо освещенному участку стены. Ведь здесь же явно то же самое, что снаружи около прорубленного входа? Ведь здесь же тоже есть, хотя и не такие явные, светлые пятна на бетонной стене?

Он же именно ради этого и приехал сюда в предрассветный час.

Бергер потянулся за молотком. Оказалось довольно сложно запустить руку в рюкзак, одновременно продолжая держать зубило у стены. Справившись с этим, Бергер взялся за дело.

Продвинувшись на пару сантиметров, он был готов сдаться. Крошить твердейший бетон было тяжело, почти половина ударов давала такую отдачу, что казалось, будто бы зубило бьет камень. Вдруг что-то показалось. Кусочек металла, согнутый, словно ввинченный глубже в стену. Бергер превозмог боль в плечах и продолжил. И долбил еще полчаса.

Наконец объект показался из стены целиком. Толстый металлический крюк, замкнутый; может быть, это можно назвать кольцом для троса? И вкручен еще глубже в стену.

Бергер отложил в сторону молоток и зубило, ухватился за кольцо и потянул изо всех сил. В какой-то момент он изловчился упереться обеими ногами в стену и отталкиваться от нее что было мочи. Кольцо не поддалось. Оно держалось в стене намертво.

Взяв молоток, Бергер простучал стену вокруг. Откололось еще несколько кусков бетона. Было очевидно, что состав стены меняется на глубине дециметра, там, где вкручено кольцо. Возможно ли, что настоящая стена целиком находится внутри?

Бергер осветил стену внизу на полметра от дыры, из которой торчало кольцо. Только очень внимательно всмотревшись в нее, как орел, высматривающий добычу, Бергер смог уловить различия в цвете и в этом месте. Размяв плечи и шею, так что аж кости захрустели, он снова принялся за работу.

Время шло. Он понятия не имел, сколько часов он медленно-медленно, обливаясь потом, долбит стену, находя кольцо за кольцом, пока их не стало шесть, по три с каждой стороны кровавого пятна. Пятна, которое было образовано несколькими слоями крови.

Бергер остановился. Мышцы болели, и он как будто только сейчас понял, какие усилия им пришлось приложить. Он подошел к опорам, снова потрогал засечки в дереве. Они находились на той же высоте, что замурованные в стену кольца.

Ему не удавалось свести все воедино. Получается, что раньше существовала стена, которую скрыли, покрыв слоем бетона? Этот скот сделал стену толще почти на десять сантиметров, чтобы скрыть намертво вкрученные в нее кольца? Тяжелая и требующая большой точности работа, а Эллен Савингер сидит привязанная к той же стене? Хотя ее кровь ведь постепенно накапливалась на стене, день за днем, как годичные кольца у дерева. Но ведь тогда у нее за спиной не было этой стены? Если между вкрученными в стену кольцами и деревянными опорами были натянуты какие-то цепи, значит, в начале заточения Эллен стена находилась почти на дециметр дальше. И как тогда могла кровь день за днем попадать на стену, которая еще не была возведена?

Вероятно, мозг Бергера находился не в лучшем состоянии – и недостаток сна, и тяжелая физическая работа истощили его, – но во всем этом крылся какой-то настоящий парадокс. Невозможные фигуры Эшера, лестницы, убегающие в бесконечность, рука, которая рисует руку, которая рисует эту руку.

Хотя, возможно, все-таки нет. Цвет отличался именно там, где находились кольца. Не исключено, что мразь только просверлила бетон до другой стены, чтобы закрепить свои проклятые кольца. Может быть, он настолько сведущ в области строительства, что знал о существовании более прочной стены за бетонной стеной.

Может быть, нет никакого смысла в спрятанных кольцах, кроме как упаковать их. Как подарок.

Как будто в коробку. Внутрь коробки.

Для чего бы эти кольца ни использовались, смысл был в том, чтобы они нашлись. Мразь снова блеснула. Хотел показать, какой он умный. Хотел вызвать восхищение. Но у кого, черт бы его побрал?

Бергер устало сделал несколько снимков. В последний раз попытался представить себе ход событий. Не получилось, мысли не задерживались в голове. Он надеялся, что сумеет доехать до дома, не потеряв управление на мокрой дороге и не попав в больницу.

Кстати, а сколько времени он находился внизу, в подвале без окон? Прежде чем ему удалось рассмотреть циферблат на запястье, у него мелькнула беспокойная мысль, что уже рассвело и соседи начали выходить из домов.

Часы показывали без десяти семь.

С временем Бергер не дружил.

Он выбрался через отверстие в стене, поднялся по лестнице и вышел на террасу, где сделал несколько глубоких вдохов. На улице все еще было темно. К счастью, уже стояла достаточно поздняя осень, и рассветало не так рано. Да и упрямый дождь, ливший так же сильно, как раньше, удерживал соседей-жаворонков в домах.

Бергер стоял на террасе и смотрел на калитку. На секунду перед глазами у него мелькнула очень ясная картина: «скорая помощь», полицейские машины, ограждение, зеваки… Он в последний раз полной грудью вдохнул влажный воздух и взглянул на свои руки, которые лежали на перилах террасы. Взгляд задержался на костяшках правой кисти.

Раны вроде бы зажили.