Бергер и Блум уставились на деформированную голову. С нее на них смотрели темные, скептичные, безразличные глаза. Бергера потрясла пришедшая в голову мысль.

– Вильям? – сказал он и не узнал собственный голос.

Краем глаза он видел Блум. Видел, что ее бьет дрожь.

До мозга костей.

Фигура в коляске не отвечала. Мужчина сидел неподвижно и только смотрел на Бергера совершенно пустым взглядом. Капля слюны медленно стекла у него по подбородку.

Неужели они настолько сильно ошиблись?

Неужели они позволили своему исковерканному детству обмануть себя? И поставили на карту свои карьеры из-за выдумки, для которой в действительности нет ни малейших оснований?

И теперь вернулись на клетку с цифрой «1»?

К Бергеру вернулись признаки разума. Это и правда Вильям? Как он оказался здесь, прикованный к инвалидной коляске, под именем своего давнего мучителя Антона Бергмарка?

Конечно, были заметны возрастные изменения – складки, морщины, покраснения, – которые указывали на прошедшие годы. Но, с другой стороны, возрастные изменения оставили все опухоли и вмятины, все угловатое на тех же самых местах, что двадцать три года назад.

В точности на тех же самых местах.

Блум пришла в себя первой. Она спросила медсестру:

– Вы не могли бы принести все документы, касающиеся Антона?

Медсестра кивнула и выскользнула из комнаты.

Это не был взгляд Вильяма Ларссона. А если и так, то он совершенно повредился умом. Водянистые глаза не выражали ни намека на понимание.

– Ты Вильям Ларссон? – очень членораздельно произнес Бергер.

Водянистые глаза, затерявшиеся среди кратеров и холмов на лице фигуры в кресле, уставились на Бергера. Он встретил их взгляд и не мог понять, что же он видит.

– Привет, Сэм! – сказала фигура и изобразила кривую улыбку. Когда левый уголок рта поднялся, из правого стекла струйка слюны.

Бергер повернулся к Блум. Его узнали. Непонятно только, что это значит. Он видел, что ее дрожь унялась. И Блум уже размышляет. Что, если Вильям никогда не покидал страну? Кто совершал похищения, если деформации скелета Вильяма в конце концов добрались до мозга и превратили его в овощ? Как случилось, что он присвоил себе личность Антона Бергмарка? Дрожь Блум сменилась работой мозга. Бергер отчетливо видел, как мысли крутятся у нее в голове. Он видел это ясно, как в зеркале.

– Привет, Вильям, – ответил он. – Как дела?

Фигура издала шипение, которое, вероятно, предполагало смех.

– Как поживаешь, Сэм? Как рука?

Бергер инстинктивно потянулся правой рукой к левому плечу. Даже через ткань пиджака он мог нащупать углубление в бицепсе.

– Ты укусил меня. Ты сильно меня укусил.

Теперь фигура только пялилась на него, и сознание, казалось, помутилось. Взгляд больше не был ясным. Он витал где-то далеко.

Появилась медсестра с историей болезни и сказала:

– Там еще оказалось полицейское расследование, из полиции Соллентуны. Оно в нижней папке.

Она протянула две папки Блум и вышла. Бергер и Блум взяли по папке, отошли в другой конец комнаты и принялись за чтение. Через какое-то время обменялись папками. Прошло еще какое-то время. Дочитав вторую папку, Бергер посмотрел на Блум. Она стояла с закрытыми глазами.

Чуть погодя Бергер сказал:

– Да уж, ад.

– Мы, стало быть, ошиблись, – отозвалась Блум. – Но не так сильно, как подозревали.

– Не так сильно, как опасались, – поправил ее Бергер и криво усмехнулся.

– Аиша Пачачи не была первой жертвой Вильяма. Первой жертвой стал Антон Бергмарк.

Бергер кивнул и откашлялся. Потом заговорил:

– Однажды зимним вечером, в феврале почти три года назад Антон Бергмарк вскоре после развода сидел у себя дома на вилле в Хегвике и напивался. В дверь позвонили, и он, судя по всему, добровольно впустил визитера. Следы на запястьях и щиколотках, а также на ножках обеденного стола в гостиной указывают на то, что Антона привязали в лежачем положении к столу. Другие отметки говорят о том, что с одной стороны стола были закреплены какие-то винтовые тиски, которыми зажали голову Антона, прежде чем начать его истязать. Согласно медицинскому обследованию, истязания проводились при помощи четырех молотков разного размера и формы. Чудовищная пытка продолжалась около трех суток. В какой-то момент Антон Бергмарк буквально лишился рассудка. Последовавший за этим больничный через полгода превратился в досрочный выход на пенсию. Поскольку Бергмарк вел дела с разными преступными группировками, избиение связали с неуплаченными долгами. Расследование сфокусировалось исключительно на этих группировках и в отсутствие доказательств зашло в тупик. Полиции Соллентуны удалось не выпустить дело наружу, пресса едва ли вообще о нем упоминала, никаких фотографий Бергмарка после истязаний опубликовано не было. И некому было связать внешность Вильяма двадцать лет назад и внешность Антона сегодня.

Блум скривила лицо и кивнула.

– Смена ролей, – дополнила она рассказ, немного помолчав.

Бергер подытожил:

– Вильям изуродовал Антону лицо молотками, чтобы оно стало похоже на его собственное, каким оно было во времена школьной травли. По всей видимости, сейчас оно уже так не выглядит. Целеустремленность, точность и абсолютное хладнокровие, которые требуются для того, чтобы при помощи тисков и молотков превратить Антона в Вильяма, говорят о том, что мы должны иначе оценивать Вильяма. Он, черт подери, профессионал. Как он мог стать профессионалом?

– Профессионал и, тем не менее, психопат, нуждающийся в смирительной рубашке. Надо быть полным психом, чтобы так изощренно отомстить своему давнему мучителю.

– Но еще и профессионалом в нескольких разных областях. Ему было шестнадцать лет, он был физически неполноценен и психически неуравновешен после многих лет самой жестокой травли, какую только можно представить. За следующие двадцать лет он превратился в профессионального палача. Как?

– Это только гипотезы. Мы блуждаем впотьмах. Совсем не факт, что он обучался, чтобы стать профессионалом.

– Думаешь, он сам этого добился?

– Не знаю. Движимый постоянно растущей жаждой мести?

– Меня такая версия не устраивает, – сказал Бергер и показал на фигуру в инвалидном кресле в десятке метров от них. – Ты же видишь Антона, Молли. Это сделал человек, который пытал и раньше, вероятно, регулярно. Он прошел обучение либо в гангстерской среде, либо в военной, и я думаю, что это укрепляет нашу гипотезу о том, что где-то действительно существовал отец по имени Нильс Гундерсен, который был наемником «в какой-то чертовой арабской стране». Мы должны найти его.

У Блум был озабоченный вид.

– Не знаю, – помолчав, сказала она. – Я боюсь, что пора решиться на один неприятный разговор…

– МУСТ?

– Это не очень-то легко.

– Сразу бери быка за рога, – сказал Бергер. – Обещаю, что заткну уши.

– Тебе придется пойти на большее, – ответила Блум, доставая мобильный. Тебе придется отойти подальше.

Блум завернула за угол, и Бергер принялся бродить по комнате. Он насчитал пятнадцать человек, которые находились в состоянии, выглядящем как абсолютное безделье. Телевизор по-прежнему работал, на экране без звука шел футбольный матч, но никто, судя по всему, его не смотрел. Возникало ощущение, что время остановилось. Как будто Бергер провалился в дыру посреди бурно мчащегося потока времени. Как будто из часов выпала шестеренка.

У окна в своей коляске сидел человек с деформированным лицом. Его невидящий взгляд вперился в скучные многоквартирные дома напротив, положение тела говорило о том, что через пару лет он, вероятно, окажется прикован к постели.

Бергер присел около него на колени и позвал:

– Антон?

Антон Бергмарк обернулся и посмотрел на него. Что-то напоминающее сознание вернулось в его водянистые глаза. Он сказал:

– Черт, как же ты его бил.

Бергер отпрянул.

– О чем ты говоришь, Антон?

Но человек в инвалидной коляске уже унесся в неизвестные дали.

Бергер встал и погладил его по голове. Он увидел в окне свое отражение, нечеткое, размытое дождем. Оно очень мало отличалось от отражения Антона.

Он вышел в коридор и пошел по нему, витая мыслями в совершенно другом месте. Молли Блум сидела в одиночестве на диване, поставив на колени свой ноутбук. Она смотрела на экран и сказала, не отрывая от него взгляда:

– Это превзошло все ожидания.

– МУСТ вспоминает о тебе с большой нежностью? – предположил Бергер.

Она проигнорировала этот комментарий.

– В списках у МУСТа действительно числится некий Нильс Гундерсен, находящийся в международном розыске за разного рода военные преступления. Родился в сорок восьмом. До рубежа веков был норвежским гражданином. Получил гражданство Ливана. По слухам, живет в городе Джебейле, более известном как древний Библ.

– Ничего себе, – воскликнул Бергер.

– В двадцать два года Гундерсен стал офицером норвежской армии, быстро рос в званиях и записался в Иностранный легион в тысяча девятьсот семьдесят третьем, в возрасте двадцати пяти лет. Исчез из списков личного состава через два года, внезапно, дезертировал. Вероятно, нанялся в качестве наемника в одну из многочисленных воюющих группировок во время гражданской войны в Ливане. Мелькнул на фото в новостях из Бейрута под Рождество в семьдесят шестом, на танке. Та война была настоящей кашей из иностранных и внутренних интересов. В ней были замешаны США, Израиль, Сирия, Иран и Ирак. Внутри страны конфликтовали сунниты, шииты, палестинцы, друзы и марониты. МУСТ не знает, на чьей стороне воевал Гундерсен. Поскольку он находился в розыске, его появления в Европе вызывали особый интерес. Судя по всему, он приезжал для вербовки новобранцев, и задокументировано около десятка его визитов в разные европейские города между семьдесят шестым и восемьдесят четвертым. Одним из первых был Стокгольм.

– Ого. В тысяча девятьсот семьдесят шестом?

– Гундерсен никогда не задерживался надолго в одном месте. О том, что он находился в Стокгольме, стало известно позже. Он провел там меньше недели в середине апреля в семьдесят шестом. Вильям Ларссон родился практически ровно через девять месяцев, в понедельник семнадцатого января.

– Черт возьми.

– Это по-прежнему ничего не доказывает, – сказала Блум. – И также нет никаких подтверждающих это фотографий. Но зато есть вот что.

Она развернула экран. На нем появилась целая подборка фотографий. Блум кликнула на первую, довольно нечеткий портрет хорошо сложенного бородатого мужчины лет пятидесяти с небольшим с обветренным лицом. Видимо, снимок был сделан на базаре.

– Согласно информации разведки, это последняя по времени из известных фотографий Нильса Гундерсена. Сделана ЦРУ в Марракеше. Его опознали, когда он уже оттуда уехал. К тому моменту он давно находился в международном розыске за военные преступления, совершенные в Ливане, Афганистане и Ираке.

– ЦРУ, ну надо же, – сухо заметил Бергер.

Блум продолжила кликать на фото, на которых Гундерсен все молодел и фигурировал в разном окружении. Чем дальше, тем больше военных снимков.

– Вот, – сказала Блум и показала на экран. – Гундерсен на стороне Ирака во время войны в Кувейте. Операция «Буря в пустыне».

– Война в Персидском заливе? – спросил Бергер и посмотрел на изображение усатого, очень светловолосого офицера перед своими солдатами.

– Да. Фото сделано весной девяносто первого. Если правильно разобрали знаки различия, он здесь полковник.

– На службе у Саддама Хуссейна?

– Похоже на то. И через два года этот полковник заберет своего сына из Швеции.

– Ты правда произнесла слово «сын»?

– Погоди, – сказала Блум и перелистала фотографии. Экранный Нильс Гундерсен продолжил молодеть. На первом снимке он, обросший бородой, стоял среди гор, опираясь на базуку.

– Афганистан? – уточнил Бергер.

– Моджахеды, – ответил Блум. – Судя по всему, Гундерсен был связан с ЦРУ и обучал моджахедов в восьмидесятых. Последняя война Советского Союза.

– Хм.

Кадры продолжали сменяться. Нильс Гундерсен – стильный молодой офицер с аккуратно нашитым на груди норвежским флагом. Он же – ученик гимназии с ослепительной улыбкой. Катающийся на лыжах краснощекий подросток. На школьной фотографии он выше всех остальных. На пожелтевшей черно-белой фотографии сидит в песочнице, разбрасывая песок. А вот он в объятиях матери, сидящей в кресле с высокой спинкой. За ними стоит мужчина.

– Это единственная известная фотография отца Нильса Гундерсена, – сказала Блум и начала увеличивать кадр. – Генетические особенности иногда проявляются через поколение.

Бергер увидел, что у мужчины на фото скошенный подбородок и на одной стороне лба видны похожие на рога шишки.

У дедушки Вильяма Ларссона было угловатое и бугристое лицо. Очень сильно напоминающее кубистскую скульптуру.