Молли Блум дважды заснула за рулем, пока они возвращались домой. К счастью, это случалось в те моменты, когда Сэм Бергер полностью владел своими пятью чувствами. В остальном помощи от него было мало. Его общее состояние лучше всего описывалось словом «полумертв».

Они ввалились в лодочный домик ранним вечером, предварительно проверив на парковке у жилых домов записи своих камер наблюдения. Оба считали, что самое время забраться в спальные мешки. Никто из них не осилил бы посчитать, сколько часов они провели без сна.

Бергер достал из кармана очень маленький пластиковый пакетик и написал несколько слов на этикетке, которую он на него приклеил. Потом положил пакетик среди других таких же под часами в коробке для часов. Напоследок он взглянул на надпись: «Юнна Эрикссон, пещера».

– Всего пару часов, – сказала Блум со своей стороны верстаков и стянула спортивную куртку. Она расстегнула армейские брюки и осталась стоять.

Бергер, не размышляя, снял джемпер и начал стаскивать джинсы. Вдруг остановился, заметив ее острый, как нож, взгляд.

– Я знаю, – пробормотал он. – Рано или поздно придется окунуться в эту проклятую воду. Но сначала сон.

– Вообще-то, я отреагировала не на запах, – ответила Блум и показала на его плечо. – Что ты сделал с рукой?

Бергер дотронулся до пятисантиметрового углубления на левом плече. Как всегда, никаких ощущений в этом месте.

– Старая рана, – сказал он, снимая джинсы.

– Выглядит, как будто кто-то тебя укусил.

Но Бергер уже залез в мешок и провалился в сон.

Неведомые силы подбросили Бергера, он проснулся и сел. Он смотрел невидящим взглядом на лодочный дом, пока зрение снова не начало различать предметы. Среди прочего он различил Молли Блум. Она достала из принтера распечатанную фотографию и показала ее Бергеру. На снимке был скелет Симона Лундберга.

– Он охотится за мной, – неразборчиво пробормотал Бергер.

Блум закрепила фото на доске и посмотрела на Бергера. Но ничего не сказала. Бергер выбрался из спального мешка, встал и продолжил мысль:

– Он ненавидит меня больше, чем мне помнилось. Я приукрашивал свои воспоминания.

– Именно так и выживают, – сказала Блум. – Что тебе приснилось?

На ней снова были армейские брюки и спортивная куртка.

И все же она выглядела как-то иначе. Бергер проигнорировал этот факт и нетвердыми шагами направился к доске. Там он постоял какое-то время, разглядывая портреты жертв Вильяма Ларссона.

– Ты была у футбольных ворот? – спросил он.

Блум посмотрела на него со своим слишком пристальным вниманием.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Вильяма привязали к штанге. Это было после лодочного домика, ранним летом. Вокруг собралась компания девочек. Ты была среди них?

Блум покачала головой.

– Я старалась держаться подальше от всех до самого конца учебного года.

– Думаю, все твои подруги там были. И я бил его по члену. Мокрым полотенцем.

– Вильяма?

– Да. Фу, черт.

Он впервые посмотрел ей в глаза. В них он прочел сочувствие.

Он не был уверен, что хочет, чтобы она ему сочувствовала.

Она кивнула, словно хотела скорее выйти из этой тупиковой ситуации, и сказала Бергеру, который до сих пор стоял почти голый:

– Иди мойся. Там на улице стоит шампунь.

Тогда он понял, что в ней изменилось. Вроде бы у нее слегка влажные волосы?

Он постоял под нависающим над дверью козырьком, глядя на занавес из дождя, опустившийся над всем Эдсвикеном. Потом глубоко вздохнул, взял с перил флакон с шампунем и сделал три шага вниз по лестнице, пока ломота не поднялась от пальцев ног по всему телу. Тогда он спрыгнул в воду. Она доходила ему до пояса. Он как будто увидел в свете молнии весь свой мозг, каждое движение мысли в данный конкретный момент. Бергер окунулся в воду целиком и ощутил парализующий холод и – яснее, чем когда-либо – что Вильям чего-то от них хочет. Хочет поговорить с ними. Хочет рассказать историю. И в конце этой истории будет много боли и много смерти.

Точка, поставленная смертью.

Но тут его легкие рассказали другую историю, о том, что он должен подняться из ледяного холода, и когда Бергер вынырнул, в его мозгу крутилось новое имя. Его осенило. Пока он мылился, его усилия были направлены на то, чтобы закрученные спиралями синапсы сохранили его озарение.

Через несколько минут он ворвался внутрь, замотанный в полотенце, и крикнул:

– Антон.

Блум стояла и смотрела на семь жертв. Бергер заметил, как она быстро вытерла уголок глаза. Потом обернулась.

– Что?

– Антон, – повторил он. – Главный тиран в нашем классе. Ты его не помнишь?

– Я училась в другом классе, как ты знаешь. Я была в восьмом классе, когда ты был в девятом.

– Но ты помнишь день святой Люсии? Когда они приклеили корону к волосам Вильяма?

Он видел, как она мысленно переносится на годы назад, куда ей совсем не хочется возвращаться.

– Помню, – наконец, ответила она. – Там было три девятиклассника.

– Антон, Микке и Фреддан. Антон – это тот, кто велел Вильяму петь.

– А, этот. «А теперь пой, черт возьми, не стесняйся».

– Прямо слово в слово, – удивился Бергер.

– Я помню слишком много. И что там с Антоном?

– Именно он привязал Вильяма к воротам и стянул с него штаны, а потом позвал туда девочек, чтобы они посмотрели, как он будет его унижать.

– И предложил тебе поучаствовать?

– Я пришел в ярость, – сказал Бергер. – Может быть, внутри мне казалось, что я хлещу себя. Я пытался выбить из себя трусость.

– Что было еще большей трусостью.

– Знаю, – глухо ответил Бергер. – Но если Вильям вернулся теперь в Хеленелунд и если все дело в мести за прошлые оскорбления, разве мог он оставить в покое Антона?

– А, – снова сказала Блум. – Ты можешь его найти?

– Попытаюсь, – кивнул Бергер и направился к компьютеру.

Он знал имя, знал год рождения, даже приблизительно помнил дату рождения. Потребовалось не так уж много времени, чтобы отыскать Антона Бергмарка.

– Слесарь-водопроводчик, – отчитался Бергер. – Остался в Соллентуне. Работал в фирме у отца десять лет. Унаследовал ее. Называл себя генеральным директором. Потом оформлена нетрудоспособность.

– Нетрудоспособность? С каких пор?

– Три года. Два с половиной года назад досрочно вышел на пенсию.

– Ощутимая перемена. От генерального директора до досрочного пенсионера за полгода. Естественным объяснением является, конечно, та или иная зависимость?

– Слишком много деловых ужинов с кокаином на десерт? – предположил Бергер. – Не кажется невероятным. Фирма пошла на дно, банкротство. Развод со второй женой незадолго до этого. Она получила опеку над тремя детьми, один из которых даже был не ее, а Антона Бергмарка от первого брака.

– Запрет на общение с отцом?

– Не нахожу ничего такого. Зато есть адрес.

– Дай угадаю. Центр лечения от алкоголизма и наркомании?

– Пансионат «Ласточка», – сказал Бергер. – В центре Соллентуны.

Еще не добравшись до цели, они начали замечать признаки того, что что-то не сходится. Пансионат «Ласточка» занимал пару этажей в одном из огромных домов на улице Мальмвеген в Соллентуне, и в длинных коридорах висело многовато для центра лечения от алкоголизма и наркомании вышитых крестиком пословиц в духе «Мой дом – моя крепость» и «В гостях хорошо, а дома лучше». Когда им навстречу выехало первое инвалидное кресло и как минимум девяностошестилетняя дама встретила их словами: «Господин и госпожа Эльфенбен, уже пора выливать горшки?» – их подозрения окрепли. Потом появилась медсестра, вопросительно посмотревшая на гостей. Бергер достал свое удостоверение и спросил:

– Какова специализация пансионата «Ласточка»?

Их удивило, что медсестра засмеялась, прежде чем ответить.

– Когда-то такая специализация называлась гериатрическое отделение.

– Пожилые люди с деменцией, которые ожидают смерти?

– Не только. У нас есть несколько пациентов помоложе.

– Например, Антон Бергмарк?

Медсестра кивнула и провела их по коридору до большой комнаты, из окна которой открывался вид на другие многоэтажки. То тут, то там сидело с десяток пациентов. Был включен телевизор, но его, казалось, никто не смотрел. Все, кого успели заметить Бергер и Блум, были пожилыми, все сидели в инвалидных колясках, ничем особо не занятые. Медсестра прошла между ними к окну. Там сидел мужчина в коляске и смотрел в окно на дождь. Он сидел спиной к вошедшим, они видели только сгорбившуюся спину и безвольно свисающие руки, а отражение в окне было слишком нечетким, чтобы что-то им сказать.

– Антон? – мягко обратилась к мужчине медсестра.

Это не вызвало ровным счетом никакой реакции.

Медсестра взялась за ручки кресла и медленно развернула его.

И Бергер вдруг увидел пятнадцатилетнего Сэма, который бежит, как никогда раньше не бегал, через траву, которая достает ему до груди. Фигура перед ними медленно повернулась к ним лицом.

И это лицо было немыслимо угловатым и бугристым. Кости черепа торчали, словно у статуи, вылепленной художником-кубистом.

Бергер и Блум уставились на деформированную голову. С нее на них смотрели темные, скептичные, безразличные глаза.