Они ждали его. И оно не замедлило появиться.

Началось с постепенно меняющейся поверхности воды. Мир с трудом поднимался из тьмы, раскалываясь на две части, пока алой заре не удалось отделить верх от низа, небо от воды. Из щели между ними просочился яркий свет и разлился по заливу.

Они стояли на мостках, поспав пару часов. Бергер ощупывал свою перебинтованную левую ладонь и чувствовал, что Блум наблюдает за ним.

– Что случилось, когда ты сбежал? – спросила она. – Тогда. Двадцать три года назад.

Бергер покачал головой и сказал:

– Когда я пробежал через траву несколько десятков метров, твой крик смолк. И даже тогда я не повернулся. Я побежал домой, поджав хвост, спрятался. В принципе нет ничего более подозрительного, чем подросток, преувеличенно изображающий нормальность. Но мои родители ничего не заметили.

– А Вильям?

– Я просто избегал его. До конца семестра. И я так и не узнал, кто ты. Я ведь не разглядел тебя достаточно ясно.

– Думаешь, он нас возненавидел?

Бергер посмотрел на неожиданно быстро поднимающееся солнце и сказал:

– Чтобы что-то понять, нужно поставить себя на место Вильяма. Мы говорим о матери и сыне, которым приходилось переезжать из Хувудсты, Хессельбю, Стувсты, Бандхагена, потому что сына очень жестоко травили. Он с его бугристым лицом боролся с жизнью, прикипел к своим часам, несмотря на то, что ад вокруг него расступался снова и снова. В конце концов что-то сломалось. Может быть, после того снежка, кинутого вами в часы, которые он мне показывал, а может быть, причина в чем-то еще.

– Снежок. Его кинула не я.

– Но ведь ты там была? Ты же была в той компании, когда что-то сломалось? Он любил часы, покуситься на них означало задеть самое святое. Он обожал наручные часы, карманные часы, стенные часы, но тогда он занимался возведением самого сложного, башенных часов. Хотя башни и не было. Только лодочный домик. И он начал модифицировать их механизм для мести. То, что там оказалась ты, Молли, всего лишь случайность.

– Но не сейчас. Сейчас все не случайно.

– Разве что на совсем другом уровне. Когда он показывал мне часы, он хотел, чтобы им восхищались, чтобы его заметили благодаря его умениям. Он хотел поделиться. Раз он опять этого хочет, в каком-то смысле, он уже погиб. Когда человек подвергается тому, чему подвергался он, остается два выхода. То, что не убивает, закаляет. А кто становится убийцей, уже мертв.

– Ты хочешь сказать, что он совершает это все вместо самоубийства?

– Потому что он, очевидно, не закалился правильным образом.

– А какой образ был бы правильным?

– Не знаю. Прощение – не моя область.

– Ты имеешь в виду, что это было бы единственным выходом?

– Может быть. Научиться у зла, чтобы понять его и суметь противостоять ему, внутри и снаружи. Самому мне это не удалось.

– Я тоже не простила. Как людям это удается?

– Но ты смогла двигаться дальше.

– Играя собственную жизнь, да.

– Кажется, это единственное, чем занимаются люди, – фыркнул Бергер. – Когда я был сыном, я играл роль сына. Когда я стал отцом, я играл роль отца. Когда-нибудь сыграю роль старика. Потом буду играть роль мертвеца, черт возьми.

– Но не роль полицейского.

– Не думаю, что я когда-нибудь играл роль полицейского. А ты?

– Это единственная роль, которую я никогда не играла.

Они постояли еще немного. Заря сменилась утренним светом, который безудержно разливался над Эдсвикеном. День пришел. Вопрос в том, что за день.

– В любом случае эта роль, вероятно, скоро будет доиграна, – сказал Бергер.

Блум медленно кивнула, но потом покачала головой. Потом зашла в дом. Бергер подождал какое-то время и пошел следом.

Он смотрел, как она натягивает на себя верхнюю одежду и пьет протеиновый коктейль, проверяя записи камер наблюдения за вчерашний день. Экран был поделен на четыре равные части, четыре точки обзора в окрестностях дома, и ни в одном кадре не происходило ровным счетом ничего.

– Спокойная ночь, – подытожила Молли, застегивая молнию на спортивной куртке.

Она окинула скептическим взглядом Бергера, надевающего свой старый пиджак.

– Мы просто на редкость разные люди, – констатировала она и вышла.

Бергер догнал ее у забора.

– Я поведу, – сказала она и протянула руку. Он положил туда ключ от машины, у него все равно не было ни малейшего желания всю дорогу до Кристинехамна вести украденную «мазду» 94-го года с фальшивыми номерами.

На протяжении двухсот пятидесяти километров удалось обойтись почти без дождя. За всю дорогу они только один раз обменялись заслуживающими упоминания репликами.

– Расскажи об альпинизме, – попросил Бергер.

– Об альпинизме? – переспросила Блум. Машина вильнула в сторону на трассе около Эребру, раздражающей ограничением скорости в девяносто километров в час.

– Кажется, это страсть всей твоей жизни.

– Ты всерьез намерен поговорить о моей жизни?

Он рассмеялся и сказал:

– Ладно, плюнь. Просто это немного несправедливо.

– Что именно?

– Я знаю тебя как Натали Фреден намного лучше, чем как Молли Блум. В то время как ты глубоко копалась в жизни неизменно одинакового Сэма Бергера.

Ему показалось, что гладкий лоб прорезала морщинка. Хотя вероятнее всего, это была иллюзия из-за внезапно выглянувшего из-за облаков солнца.

– Да, – наконец, сказала она. – Мне нравится альпинизм.

– Я думаю, что человеку, внедряющемуся в банды, логично было бы расслабляться, занимаясь чем-нибудь, совсем не напоминающим о работе. Может быть, плести кружева. Или разводить герань.

– Ты считаешь, что альпинизм похож на мою работу?

– А разве нет? Ведь и там и там нужен сильнейший контроль на грани бездны?

– В каком-то смысле да, – согласилась она. – Но когда я свисаю с вершины, окруженная бесконечной природой, единственное, что я ощущаю, это огромная и мощная свобода.

Он кивнул.

– А я боюсь высоты. К тому же не очень полагаюсь на себя. У меня могла бы появиться шальная мысль просто отпустить веревку.

– И ты тоже расскажи о часах.

Он улыбнулся.

– Часы дают мне спокойствие. Есть что-то неподражаемое во взаимодействии всех этих маленьких шестеренок. Я ухожу в другой мир и черпаю в нем силы. Там время всегда одинаковое. Спокойное и простое. Благодаря сложности.

– Это странным образом напоминает альпинизм.

– Альпинизм с защитной сеткой внизу, – сказал Бергер.

После этого они молчали до Кристинехамна.

В углу площади Сёдра под усиливающимся дождем сидела угрюмая девочка. Через ее слишком тонкую одежду просвечивали татуировки. Заглянув в машину, она очень подозрительно посмотрела на Молли.

– Сандра? – спросил Бергер.

– М-м-м, – ответила девочка. – А это кто?

Блум достала свое насквозь поддельное удостоверение и сказала:

– Садись на заднее сиденье.

– Не стоило бы, – ответила та. – Ведь именно это сделали Юнна с Симоном.

– Ты тогда не была в Австралии? – спросил Бергер. – Не переживай, мы из полиции. Мы просто хотим с тобой поговорить. Вчера по телефону ты упомянула о тайнике…

Сандра глубоко вздохнула и села в машину. Блум медленно отъехала и остановила машину на парковке неподалеку.

– Наша пещера, – сказала Сандра. – Это был наш тайник, когда мы были маленькими. Но я не знаю, показала ли она его Симону.

– Вы очень дружили в детстве? – спросила Блум.

– Да, мы пару лет жили в одной приемной семье. В пещере мы прятались от всего мира. А потом Юнне пришлось переехать, и мы встречались не так часто. Симона я видела всего пару раз.

– Могла ли она показать пещеру Симону?

Сандра кивнула.

– Думаю, что именно туда они сбегали время от времени. Когда вокруг становилось слишком много дерьма. Как раньше делали мы.

– Ты давно там не была?

– Я недавно вернулась из Австралии, меня не было почти год. А до этого где-то года за два, наверное. Теперь я сбегаю подальше.

– Сандра, ты можешь показать нам пещеру? – спросил Бергер.

Она молча кивнула, они тронулись. Их путь пролегал по все более узким дорогам, уходящим в глубь вермландских лесов. Дождь все сильнее барабанил по крыше автомобиля. Они въехали в холмистую часть леса, заболоченные участки дороги шли то вверх, то вниз. Несколько раз машина чуть не застряла.

Наконец, Сандра показала вперед, на указатель, похожий на знак разъезда со встречным автомобилем на узкой дороге.

– Туда ведет тропинка.

Блум остановила машину вплотную к знаку, где глинистая дорога немного расширялась. Передние колеса успели заехать на несколько сантиметров в грязное месиво, прежде чем удалось затормозить.

– До пещеры метров пятьсот или около того, – сообщила Сандра. – Тропинка не очень заметная.

– Очень сильный дождь, – сказала Блум. – Оставайся в машине.

– Ну вот еще, – ответила Сандра и открыла заднюю дверь.

Она провела их по тропинке, которую они едва ли различили бы без нее. Мокрые хвойные ветки то хлестали их, то обливали водой. Уже метров через десять одежда промокла насквозь. Утешала только мысль, что промокнуть еще больше не удастся.

Через какое-то время местность стала холмистой. Дорожка вела вдоль довольно крутого склона горы, где даже мхи и лишайники, похоже, с трудом могли укрепиться. Склон изгибался в сторону, Сандра, Блум и Бергер держались от него на разумном расстоянии. Наконец, девочка остановилась и показала на заросли. По щекам у нее текло невообразимое количество туши для ресниц.

– Кусты стали выше.

Бергер и Блум посмотрели в направлении, куда был направлен ее указательный палец. В одном месте у подножия склона равномерно растущий кустарник вдруг становился неоднородным. Это были заросли, на которые никто из них не обратил бы внимания, если бы их целью не было найти любые отклонения. Может быть, они добрались бы сюда и без Сандры, но все-таки вряд ли. Если за зарослями скрыт вход в пещеру, значит, природа как следует постаралась скрыть его.

Сандра пошла к скале. Блум положила руку ей на плечо и остановила ее. Сандра возмущенно обернулась.

– Останься здесь, – сказала Блум.

– Можешь присесть на корточки под сосной, – сказал Бергер и махнул рукой в сторону дерева, надеясь, что это сосна.

Крайне неохотно Сандра отошла к сосне, а Блум и Бергер двинулись дальше. Когда Бергер бросил взгляд назад, девочка выглядела как призрак из древнескандинавской мифологии. На ее белом лице в черную полоску выделялись огромные округлившиеся глаза.

Кустарник непонятного вида оказался колючим и настолько высоким, что было сложно представить себе, как девочки лет десяти, сбежавшие от враждебного окружающего мира, могли одолеть этот путь. Должно быть, кусты разрослись в последние годы.

Важно было одно – смог ли кто-нибудь пробраться сквозь него не пять лет назад, а чуть больше полугода. В середине февраля.

Когда Юнна Эрикссон и Симон Лундберг бесследно исчезли с лица земли.

Блум не могла допустить, чтобы Бергер прокладывал дорогу. Вместо этого она предпочла проложить через густой кустарник собственную. Когда первая молния расчертила металлического цвета небо, Бергер подумал крикнуть Сандре, чтобы она отошла от ствола дерева, но с ударом грома, тяжелым и глухим, его осенило, что девочка, вероятно, куда лучше знает природу, чем он. К тому же кричать было неподходящей идеей. Только разглядев вход в пещеру, он понял почему. Она казалась необычно обитаемой.

Строго говоря, не исключена была возможность, что Вильям Ларссон притаился там внутри с Эллен Савингер, прикованной к огромному часовому механизму.

Бергер достал пистолет и увидел, что Блум в другой части зарослей уже достала свой. Когда следующая молния расписала ветвистым зеленым узором небосвод, Молли уже не было видно среди этой необычно враждебной зелени. Когда ударил гром – на этот раз выше и заметно скорее после вспышки, – Бергер понял, что она успеет первой. Как будто это играло хоть какую-то роль.

Она ждала его около входа в пещеру. Проем был не выше человеческого роста, и истрепанная дождем паутина свисала, как омерзительный естественный занавес, перед темным отверстием. Из тьмы донеслись слабые звуки, напоминающие писк. Из-за неясных теней почти не видные стены пещеры казались подвижными. Бергер поднял фонарик, чтобы посветить внутрь. Блум схватила его за запястье и направила свет вниз в ту секунду, когда он включился.

– Плохая идея, – шепнула она.

Она двинулась внутрь, старательно держа фонарик строго вниз. Бергер пошел следом, поступив так же. Пол пещеры был покрыт камешками, которые, похоже, годами отваливались от потолка прямо у них над головами, повинуясь беспощадной гравитации. Но было и еще что-то. Выглядевшее как экскременты. Небольшие, может быть, крысиные.

Тесный проход в пещеру продолжался метров десять. Бергер очень старался не светить на стены. Вдруг проход резко расширился. Они внезапно оказались в чем-то вроде грота. Очень слабый свет просачивался сквозь незаметную щель в потолке в пяти метрах над ними. И тогда игра теней получила объяснение.

Стены пещеры были покрыты летучими мышами. Они свисали отовсюду вниз головой и подрагивали, как будто дыша в своеобразном общем судорожном ритме. Стало понятно, откуда доносился писк. И откуда на полу экскременты.

Но больше всего мышей собралось вокруг предмета, который занимал около метра в длину от дальней стены. И там они не просто висели. Они двигались, копошились, переползали друг через друга в странной суете. Как будто ожил рельеф на древнеримском бассейне.

Бергер услышал собственный стон. Потом взглянул на Блум. Она не отрывала взгляд от предмета. Оба фонарика были направлены в пол, и только слабый свет из щели вверху освещал кишение мышей.

– Считаю до трех, – прошептала Блум. – Потом светим прямо на эту кучу и сразу падаем ничком на землю. О’кей?

Внутри Бергер сразу инстинктивно все понял. Внешний же вид его воплощал собой вопрос. Но он все равно ответил:

– О’кей.

Блум вгляделась в него в слабом свете с потолка. Как будто она снова оценивала его умственные способности. Потом скомандовала:

– Раз. Два. Три!

Лучи света скользнули вверх и выхватили из темноты копошащуюся кучу летучих мышей. Потом все произошло, как при ускоренном просмотре фильма. Падая на пол, Бергер успел увидеть, что мыши взлетают единым окрыленным организмом, и это выглядело, как развевающийся плащ дьявола. Писк становился все громче и громче, пока Бергер падал, и над их головами пронеслось гигантское облако. Оно успело метнуться из пещеры еще до того, как Бергер коснулся земли. Наверное, снаружи это выглядело как чудовищный плюмаж, исчезающий за пеленой дождя. Боль медленно охватила Бергера от колен до мозга, когда предмет, покинутый мышами, стал виден в свете двух фонариков. Две крылатые доисторические зверюшки задержались, одна свисала с ребра, другая с заспанным видом выглядывала между почти полностью обглоданными челюстями.

Челюсти пошевелились; это выглядело так, словно скелет жевал летучую мышь.

– Ох, черт… – выдохнул Бергер, поднимаясь.

Скелет сидел на корточках спиной к стене пещеры. На нескольких белых ребрах еще виднелись остатки гнилой, высушенной плоти. Летучая мышь вылетела изо рта черепа, как материализовавшийся крик, и унеслась следом за своими собратьями.

Бергер в темноте потянулся к руке Блум. Она, в свою очередь, схватила его руку. Держась за руки, они подошли к останкам. В дрожащем свете фонариков вся эта сцена казалась видением из других, древних времен. Как будто они наведались в эпоху пещерных людей.

Скелет действительно сидел на корточках, как будто присел отдохнуть, набегавшись за мамонтом.

В воображаемом круге вокруг скелета лежали остатки одежды, которая падала с трупа по мере того, как его объем уменьшался. Под слоем экскрементов виднелся бумажник.

Блум освободила руку из руки Бергера и надела резиновые перчатки. Взяла бумажник и дрожащими пальцами потянула из него удостоверение личности.

Симон Лундберг.

Они посмотрели на скелет. Это вполне могли быть останки пятнадцатилетнего мальчика.

Осветив остальные части пещеры, они убедились, что больше ничто не обращает на себя внимания.

– Юнны Эрикссон здесь нет, – констатировал Бергер.

– Да, – согласилась Блум и посветила на остатки одежды вокруг скелета. Подняла их одну за другой из экскрементов, пока под ними не обнаружилась блестящая вещица.

Предмет был не больше сантиметра в диаметре, имел крошечные зубья и совершенно круглую форму.

Это была очень маленькая шестеренка.