22
Среда 28 октября, 12:14
Бергер, сидящий на пассажирском кресле, посмотрел на ее ноги.
– Военные брюки? Мы что, в армии?
Она скорчила гримасу и сосредоточилась на дороге.
– Нет, серьезно, – продолжил он. – Я не видел, как ты их покупала.
– Ты делаешь покупки, как женщина, – ответила Блум. – Я делаю покупки, как мужчина. Ты три часа выбирал одни только трусы.
– Это деликатная тема.
Дождь заливал шоссе. Они ехали в глуши севернее озера Ульнашён.
– Думаешь, хватит того, что мы поменяли номера на фургоне? – спросил Бергер.
– Я знаю, что ходят слухи о некоем экспериментальном методе реверсирования GPS, но я сомневаюсь, что они используют его в нашем случае. Мы все же не представляем собой страшную угрозу демократической системе Швеции, правам и свободам граждан или национальной безопасности.
– Нет? Какое разочарование.
Потом они некоторое время молчали. Он решил сменить тему:
– Как ты думаешь, что случилось после того, как Вильям исчез по окончании старших классов? Он испарился, пропал с лица Земли.
– Я думаю, что наши общие гипотезы верны, – ответила Блум. – Должно быть, ему помогли.
– Все время учебы в средней школе ему совершенно некому было помочь. Они с матерью переезжали из одного спального района Стокгольма в другой, потому что его так травили во всех школах, что он не мог продолжать туда ходить. У тебя нет детей, Молли, ты не можешь себе представить, как больно видеть, что твоего ребенка мучают то в одном месте, то в другом. Превратиться в перекати-поле из-за издевательств. Знать, что в каждом новом месте повторится тот же ад, что был в предыдущем.
– Что ты помнишь о его матери?
– Не очень много. Она была со странностями.
– Со странностями?
– Нервная, всегда суетилась, не могла усидеть на месте. Странно пахла.
– Странно?
– Ты мой психолог?
– Сконцентрируйся. Почему странно? Неприятно?
– Нет, совсем нет. Скорее приятно. Чем-то сладким, пожалуй.
– Алкоголем?
Бергер задумался. Медленно кивнул.
– В моей картине мира он тогда не присутствовал. Но, вероятно, так оно и было.
– Она умерла от тяжелой формы алкоголизма в лечебнице в Чисте двенадцать лет назад.
Бергер еще раз кивнул.
– В этом есть какая-то дьявольская логика.
– Ты помнишь, как она выглядела? – спросила Блум. – Я видела фото из паспорта, но не более того. Блондинка?
– Нет. Но, с другой стороны, настоящие блондинки почти все остаются где-то в детстве. Скандинавском детстве. А потом все темнеют. Даже я был светловолосым, когда был ребенком. И ты наверняка тоже.
– Ты что имеешь в виду? – воскликнула Блум. – Я и сейчас блондинка.
– Но пара миллиметров потемнее у корней все же заметна.
Блум резко швырнула машину влево. Скрип шин высказал за нее возмущение. Как мираж, появилась Окерсберга и снова исчезла, а они опять оказались за городом.
– И никаких намеков на отца? – спросила Молли. – Ты ничего не помнишь?
– Ты посвятила этому пару лет, – сказал Бергер. – А у меня было несколько часов, я мало успел. Вильям никогда не заговаривал об отце.
– С самого его рождения его мама Стина Ларссон зарегистрирована как мать-одиночка. Никакого отца нигде не числится. И ни братьев, ни сестер.
– Но мы можем считать, что он был блондином? Если как следует подумать, то мама вроде бы была классической брюнеткой.
Вдалеке показалась Эстерокерская мужская тюрьма. Ее красные неровные стены выглядели как гармошка безумного великана.
– Ты так и не хочешь рассказать, зачем мы здесь? – спросил Бергер.
– Это выстрел наугад, – ответила Блум и посмотрела вверх через окно.
– Что ты ищешь?
– Камеры наблюдения. Нам надо припарковаться подальше.
– И я должен сидеть в машине с заведенным двигателем вне поля видимости и ждать?
– Именно так, – сказала Блум и остановила фургон. – Машина для побега из-за решетки.
* * *
Допросная в этой тюрьме ничем не отличалась от аналогичных помещений в других местах, то есть была абсолютно безликим помещением: стол, видеокамера, стулья, ничего больше. И сидящий по другую сторону стола заключенный тоже был совершенно безликим в своей серой одежде, напоминающей тренировочный костюм. Ему было за сорок, и, если бы не отметины у него на лице и руках, он бы казался совершенно прозрачным.
– Полагаю, на других частях тела тоже есть отметины? – спросила Молли Блум.
– Традиционное обращение с педофилами, – сказал заключенный и потрогал самый свежий из своих синяков.
– Но вы, Аксель Янссон, не только педофил, но и убийца?
– А вы, Эва Линдквист, полицейский, который задает чертовски неактуальные вопросы. Вы были бы безнадежно паршивым полицейским, если бы вы не прочитали приговор суда.
– На суде вы достаточно продуманно признали все случаи сексуального насилия в отношении детей и последовательно отрицали убийство. Чтобы избежать приговора за него. Убийцам детей здесь ведь достается еще сильнее.
– Я не склонен к насилию.
– Ну конечно, Аксель. Суниса Петвисет была секс-рабыней из Таиланда, ей недавно исполнилось пятнадцать. Ее хозяевами была албанская мафия. И во всем этом никакого насилия.
– Это даже не было педофилией. С ней все было законно.
– А в других доказанных случаях девочкам было восемь, одиннадцать, четыре и двенадцать лет. Четыре?
– То была минута слабости. Но никогда никакого насилия.
– Ну конечно, нет, Аксель. Расскажите о вечере с Сунисой Петвисет.
– Вы наверняка читали все эти чертовы материалы расследования. Там есть мои допросы. Я не изменил показаний ни по одному пункту.
– Девочку-тайку доставили вам домой албанцы. Вы занимались сексом. Она покинула вашу квартиру в одиннадцать пятнадцать вечера.
– И получила чаевые!
– Проблема в следах крови у вас в квартире, на лестнице и в багажнике вашего автомобиля. Проблема в том, что чешуйки кожи и кровь остались у вас под ногтями. И все это имеет ДНК Сунисы Петвисет.
– Но тела не нашли, – возмущенно заметил Аксель Янссон. – Они перерыли кучу мест. Нет тела – нет убийства.
– Вы же знаете, что все не так просто.
– Что вы здесь делаете, Эва Линдквист? И кто вы, черт возьми, на самом деле?
– Успокойтесь, Аксель. Я расследую совершенно другое дело, не имеющее к вам никакого отношения. Вы ничем не рискуете, разговаривая со мной.
– Каждый раз, когда я говорю с полицейским, я рискую жизнью.
Молли Блум сделала глубокий вдох, наклонилась над столом и прошептала:
– Неужели вы до сих пор не поняли, что я ваш лучший и самый незаслуженный шанс из всех, которые выпадали вам в вашей жалкой жизни?
Аксель Янссон отпрянул. Потом прошептал:
– О чем вы говорите?
– О том, что, возможно, был другой убийца. О чем вы умолчали на допросах?
– Ни о чем. Все было, как я рассказал. Мы трахались, я заплатил, она ушла. Больше ничего. Другой убийца?
– А кровь в квартире и под ногтями?
– Что под ногтями, ничего удивительного. Я прихватил ее сильнее, чем признался.
– А в квартире?
– Непонятно. Были только царапины у нее на заднице. А в квартире нашли несколько децилитров крови в таких местах, которые не видны.
– Я совершаю немалое насилие над собой, сидя здесь и перешептываясь с вами, Аксель. Скоро сюда войдут и прервут нашу беседу. Вы должны дать мне что-то еще. Откуда в квартире появилась кровь? Вы находились там все время до прихода полиции?
– Нет, прошло же несколько дней.
Блум откинулась на спинку стула и ощутила прилив тошноты. Глубоко вдохнув, она встала.
Хотя она старалась не оглядываться, она успела заметить, как Аксель Янссон скорчился и приготовился к следующей серии избиений.
Молли Блум проводили через металлодетекторы и решетки, и она вышла на улицу. Глядя в тяжело нависающие небеса стального цвета, она подставила лицо крупным каплям дождя. Так она простояла некоторое время. Как будто влага могла смыть всю эту грязь с ее лица.
Она с неохотой вспомнила Акселя Янссона и подумала, какое огромное несчастье родиться с извращенными желаниями. Потом она подумала, что, может быть, попробует сократить ему срок наказания. Потом подумала о четырехлетних девочках и том, что надо обдумать решение еще раз. Она подошла к фургону. Он стоял повернутый на сто восемьдесят градусов, готовый к побегу. Бергер сидел за рулем и газовал на холостом ходу.
Молли села на пассажирское кресло и сказала:
– Думаю, у нас есть еще одна жертва.
Бергер тронул фургон с места и сказал:
– Если мы собираемся работать вместе, у нас больше не должно быть секретов друг от друга.
Блум кивнула. Потом заговорила:
– Пятнадцатилетняя тайская жертва трафикинга по имени Суниса Петвисет была убита в период между исчезновением Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон, девятого октября год назад. За убийство осужден педофил Аксель Янссон. Но я не думаю, что он виновен именно в убийстве. Тело так и не нашли. Кто-то засадил его за решетку, чтобы скрыть настоящего убийцу. Думаю, это Вильям.
– И ты обнаружила это сегодня утром?
– Я искала жертвы между Юлией и Юнной. Я не концентрировалась на этом как следует раньше, не думала о том, что он мог спрятать убийство за убийством. Теперь нам надо закрыть пробел между Юнной и Эллен. Предпоследняя жертва. Поезжай в город. А ты чем занимался утром?
– Я нашел тетю, – пробормотал Бергер.
Они свернули на трассу E18, и он продолжил:
– У тебя хватит сил рассказать, как ты была прикована к часовому механизму? Мне надо понять, как он работает.
Что-то промелькнуло в лице Молли, скользнуло по гладкому лбу.
– На циферблате тикали стрелки, – сказала она. – Я видела, как идет время. Я боялась следующего получаса.
– А что происходило?
– Меня растягивало понемножку, как на дыбе. Хотя, мне кажется, он мог регулировать скорость как хотел.
Они миновали Арнинге. Бергер спросил:
– У тебя было ощущение, что тебе предстоит умереть? Что он так задумал?
– Какие прекрасные вопросы ты задаешь.
Какое-то время они ехали молча. Он бросил на нее взгляд. Она выглядела мрачной и замкнутой.
– Как тебе удалось сбежать? – спросил он наконец.
– Я высвободила левую руку из наручников. Потом удалось освободить правую руку и ноги.
– Ты стояла вертикально, а цепи тем временем растягивали руки и ноги?
– Нет, – сказала Блум, закрыв глаза. – Не ноги. Только руки. Я стояла на полу со связанными ногами, они были прикованы к полу. Руки растягиваются в стороны, кровь начинает идти, когда кожа рвется. Я стояла там восемь часов, думаю, что еще полчаса – и кожа бы не выдержала. Но Эллен Савингер исчезла три недели назад. Что он успел сделать с ней за это время?
– Он каким-то образом дает своим жертвам отдых, – сказал Бергер. – Так что они могут сидеть на полу и достают до него ногтями. В доме в Мерсте были следы от ногтей на руках и ногах.
– На полу?
– Да. На бетонном полу.
Лицо Блум перекосило, и она отвернулась к боковому окну.
Они ехали молча, пока не добрались до улицы Вестербруплан. Дождь почти прекратился. Бергер припарковал машину поблизости, следуя указаниям Блум. На парковке стоял и ждал мужчина. На вид лет сорока с небольшим, и мешки под глазами были больше и темнее, чем можно было ожидать по другим чертам лица.
– Бертиль Брандт, – представился он и протянул им руку.
– Эва Линквист, – сказала Молли и требовательно посмотрела на Бергера, который выдавил из себя:
– Чарльз Линдберг.
Он очень долго потом раскаивался.
Они шли по мосту Вестербрун, обменявшись едва ли несколькими фразами. Посреди моста они остановились и посмотрели на Стокгольм под мрачным серым небом.
– Наверное, скоро опять пойдет дождь, – сказал Брандт.
– Может быть, – согласилась Блум.
Некоторое время они стояли молча. Город накрыло пугающим серым покрывалом.
– В ту ночь тоже шел дождь, – сказал, наконец, Брандт.
– Вы точно знаете это, Бертиль?
– О да. Я знаю о той ночи все.
– Очень немногие разрезали ограждение…
Бертиль Брандт слабо улыбнулся. Это была улыбка человека, пережившего многое. Он выдержит, но никогда не будет прежним.
– Ограждение сделали три года назад. Но только на этой стороне, восточной, в сторону города. Как ни странно, я понимаю ход их мыслей.
– Можете объяснить? – попросила Блум.
– Сюда приходят, зациклившись на одном, опьяненные мыслью о самоубийстве. С восточной стороной моста по традиции связаны романтические представления о прыжке из мерзости в прекрасное, где весь Стокгольм лежит у ног. А если перед вами двухметровый забор, вся романтика исчезает. Тогда надо перебираться через отбойник, пересекать дорогу, на которой даже ночью оживленное движение, чтобы перейти на западную сторону. Никакой романтики не остается, шоры спадают. Реальность расправляется с мечтаниями, человек прозревает, начинает видеть себя в истинном свете. И весь этот роскошный проект превращается в жалкую чушь. Только по-настоящему целеустремленные завершают задуманное.
– Но теперь ограждение есть и на западной стороне.
– И оно оказалось действенным. Люди, конечно, перелезают и через него, но гораздо меньше, чем раньше. И как вы и сказали: очень немногие разрезали ограждение.
– Но Эмма это сделала, – сказала Молли Блум. – У нее с собой были очень прочные арматурные ножницы, которые остались лежать на мосту, к тому же с ее отпечатками пальцев.
– Да, – подтвердил Бертиль Брандт. – Она очень тщательно все продумала.
– Но никто ведь не видел, как она спрыгнула?
– И труп тоже не найден. Я думаю, ее просто унесло в море. Как она и хотела. Она любила море.
– Никаких свидетелей?
– У самого прыжка нет. Это случилось на Праздник середины лета, ночи стояли светлые, но город ведь опустел. Те, кто остался, наверняка отходили от празднования накануне. И все же есть два независимых свидетеля, утверждающих, что она шла по мосту с ножницами в руке, очень целеустремленно шла. И камеры наблюдения.
– Камеры наблюдения?
– Недалеко отсюда, в районе Хурнстулль. Она ведь пришла с той стороны. И ножницы хорошо видны. И ее лицо.
– Как оно выглядело?
– Как оно выглядело?
– Да, вы же знаете о той ночи все.
Брандт горько усмехнулся и покачал головой.
– Вы не самый чувствительный полицейский из тех, кого я повстречал за это время.
– Зато, возможно, самый спешащий.
– Вряд ли Эмме есть куда спешить. Да и мне тоже.
– Возможно, спешить надо куда сильнее, чем вы думаете…
– Напряженным. На грани срыва.
– Лицо?
– Камеры наблюдения ведь имеют не очень высокое разрешение. Она выглядела бледной и очень, очень напряженной. Моя малышка…
Брандт умолк. Блум ждала. Чувствовала комок в горле.
Однажды ночью двадцать три года назад она шла по этому мосту. Тогда не было никаких ограждений, только перила высотой чуть больше метра. Она остановилась на восточной стороне, посмотрела на город и вдруг почувствовала, что смысл все еще может вернуться в ту жизнь, которую отнял у нее Вильям Ларссон. Пусть даже и не сразу.
– Ужас, – сказал Брандт. – Ужас от бессилия.
– Бессилия против суицидальных наклонностей?
– Мы были очень близки. А потом она отдалилась. Было ужасно видеть это. Мама Эммы умерла раньше. Мы остались с ней вдвоем.
– Почему она отдалилась?
– Я так до конца и не понял. Думаю, происходило много чего-то дрянного в школе, но она об этом молчала, замкнулась в себе.
– Вы об этом бессилии и говорили?
– Да. Против ада травли.
* * *
Через несколько минут они уже ехали на юг. Бергер снова был за рулем. Спустя некоторое время он сказал:
– Невозможно себе это представить. Каково это – иметь дочь, которая так немыслимо целеустремленно расстается с жизнью.
– И останавливается. Останавливается в тот момент, когда собирается сделать последний шаг.
– Ты думаешь, Эмма Брандт стала шестой жертвой Вильяма?
– Праздник середины лета в этом году, – сказала Блум. – Ровно посередине между Юнной Эрикссон и Эллен Савингер. Да, именно так я и думаю. В принципе всех, кто прыгает с моста Вестербрун, обычно находят, раньше или позже. Эмма Брандт оказалась исключением, ее тело исчезло. А прошло уже четыре месяца.
– То есть ты думаешь, что у нас теперь есть семь жертв?
– Да, – ответила Молли Блум, глядя на залив. – Это мои самые сильные кандидаты.
– Но чтобы Вильям Ларссон, над которым жестоко издевались, отыгрался на Эмме Брандт, которую тоже травили в школе? Это кажется странным.
– А как он ее нашел? Откуда знал, что она планирует покончить с собой? Я не утверждаю никаких истин, я ищу вероятности. Похоже, что Вильям во всех случаях был хорошо осведомлен. Он похитил Аишу Пачачи в последний день учебы и Эллен Савингер сразу после окончания школы. Оставил массу фальшивых улик в случае с Сунисой Петвисет. Ему удалось забрать Юлию Альмстрём посреди ночи из дома в Вестеросе. Каждому похищению, вероятно, предшествовало серьезное изучение всех обстоятельств.
– И никаких доказательств, – сказал Бергер, сворачивая через развязку с Нюнесвеген на Тюресёвеген.
– Куда мы едем? – спросила Блум.
– Много будешь знать, скоро состаришься.
