Несмотря на дождь, осины шелестели. И хотя ливень примял часть травы, ее высота все еще почти достигала человеческого роста. Ее урывками освещали два мечущихся конуса света от карманных фонариков. Если бы кто-то наблюдал за этой сценой сверху, она бы напомнила ему двух играющих светящихся рыб в неизведанных морских глубинах.

Наблюдал ли за ними кто-нибудь сверху, осталось неизвестно.

Над травой появилась рука. Бергер наклонил голову и двинулся к ней, присев на корточки. Указательный палец Блум был направлен на одну из осин, и Бергер, наконец, разглядел большую камеру.

– Выглядит древней, – прошептал он.

– Как знать? – прошептала в ответ Блум и поправила бронежилет. Потом она внимательно посмотрела на Бергера, как будто оценивая его ментальное состояние. С откровенным нежеланием она протянула ему какой-то предмет.

Только когда она выдернула его из протянутой руки Бергера, тот понял, что это пистолет.

– Мне все еще кажется, что ты можешь быть в сговоре с Вильямом, – прошептала она и направила на Бергера свое оружие. – Возможно, ты завел меня сюда только для того, чтобы приковать к этому проклятому часовому механизму еще раз.

– Ты правда так думаешь?

Блум поморщила нос и протянула Бергеру оружие. Он взял его, взвесил в руке, кивнул. Лицо Молли было мокрым, светлые волосы свисали в беспорядке – но взгляд оставался очень ясным. Она двинулась дальше, подняв и фонарь, и пистолет. Вскоре она превратилась в мерцающий огонек, который зигзагами продвигался в траве. Бергер пошел следом.

Иногда он терял ее из виду, но она всегда снова появлялась: пятно света, похожее на ускользающую ртуть, среди еще не пожелтевшей, еще не покоренной осенью зеленой травы.

Из темноты выступила осиновая роща. Бергер различал гниловатый запах открытого водоема, а за рощей угадывал очертания зелено-коричневого здания.

Лодочный домик.

Его не должно быть видно, успел подумать Бергер до того, как налетел на Блум. Она сидела в траве, низко пригнувшись и выключив фонарик.

– Погаси, – шепнула она.

Бергер послушался.

– Свет, – прошептала Блум и показала на рощу.

Бергер рассмотрел нечеткий силуэт лодочного дома, но ему не удалось сфокусировать взгляд.

– Вот только откуда? – спросил он шепотом.

– Не знаю, – так же шепотом ответила она. – Но мы не должны были бы его сейчас видеть. Сейчас должно быть темным-темно.

– Он исходит изнутри?

Блум только покачала головой и напрягла зрение.

Была середина ночи, конец октября, темно, хоть глаз выколи. И вместе с тем невозможно было отрицать, что нечто делает старый зелено-коричневый лодочный дом заметным среди осин. Он светился как будто бы собственным внутренним светом.

Бергер и Блум находились приблизительно в пятидесяти метрах от дома, и это была последняя возможность укрыться в траве. В нескольких метрах впереди луг переходил в голую каменистую землю, а потом начиналась осиновая рощица. Бергер внимательно наблюдал за Блум и был вынужден констатировать, что у нее гораздо больше опыта работы в полевых условиях. Он увидел, что она приняла решение.

– Многое поставлено на карту, – прошептала она.

Он кивнул и всмотрелся в слабо светящийся лодочный дом. Что-то сигнализировало о чьем-то присутствии, о жизни, возможно, о смерти. Может быть, об их смерти. Бергер вздрогнул.

– Нам надо разделиться, – сказала Блум. – Я возьму на себя фасад, ты заднюю сторону.

– Помни о ловушках. Ты знаешь, что он хорошо соображает в технике.

– Это единственное, о чем я думаю, – мрачно ответила она и устремилась в еще больший мрак.

Бергер тоже двинулся к дому, ощущая, как его проглатывает темнота.

Он свернул в сторону от воды, вошел в рощицу, по-прежнему не включая фонарь. Обошел дом, приблизился к задней стене. Разглядел небольшие столбы, на которых стоит дом. Увидел камень. Тот самый скользкий камень. Посмотрел на окно над камнем. Ему показалось, что на окне заметно старое пятно двадцатитрехлетней давности, через которое едва ли будет проще заглянуть внутрь. Бергеру приходилось игнорировать эмоции и подключать разум. Стена была ничем не освещена, и все же казалось, что она слабо светится. Свет шел не изнутри; было понятно, что за грязным стеклом еще темнее, чем снаружи.

Если Вильям Ларссон вернулся в исходную точку, то он ждал в абсолютной непроглядной темноте. Может быть, он уже давно заметил их.

Может быть, он смотрел на них в эту самую минуту.

До этого момента Бергер был заморожен. Переменчивые события последних суток оторвали его от сиюминутности. Все, что происходило, казалось ненастоящим. Как будто он передвигается внутри настоящего кошмарного сна. Но теперь, углубившись в рощу за лодочным домом из детства, Бергер очнулся. Действительность догнала его. Глубоко замороженное сердце оттаяло, пульс резко участился. Бергер чувствовал, что его трясет. Внезапно он ощутил всей своей сущностью, всем своим телом, что на самом деле может скрывать этот странно светящийся фасад.

За ним мог таиться настоящий ад.

Бергер смотрел на свою трясущуюся руку. Чувствовал, как пот отделяется от остальной влаги в организме. Но глядя на руку, он больше не был наблюдателем, он больше не был отделен от своей трясущейся конечности. Он направил на наблюдение всю свою целеустремленность. Он снова стал субъектом.

Ничто не находилось в чьих-то других руках. Все было в его собственных руках, как бы они ни дрожали. И не было короткого выхода. Все зависело только от того, удастся ли ему справиться с дрожащими руками.

Напрячься, сконцентрироваться. Посмотреть злу прямо в глаза. И рука перестала трястись.

Бергер обошел дом на расстоянии и спустился на каменистый берег. От черной воды поднималась прохлада. Он направил фонарик под ноги и сумел избежать самых скользких камней. Вдоль кромки воды он добрался до домика. Его боковая стена была обращена к воде, метрах в десяти от себя Бергер различил окно – и ничего больше. Снаружи виднелась кривая лестница, ведущая к уходящим в воду мосткам, соединенным с домом.

Бергер приблизился к дому. Он был почти у цели. Фонариком в левой руке он светил вниз, правой рукой сжимал оружие.

Когда он оказался около лестницы, наверху на мостках что-то зашумело. В ночи звук был слышен совершенно отчетливо, но потом снова настала тишина. Бергер снял с предохранителя пистолет, осветил лестницу, медленно и бесшумно поднялся, прижался к стене, остановился. Глубоко вдохнул. Быстро заглянул за угол.

Ничего. Только какая-то морская рухлядь на мостках. На другой стороне дома не было аналогичной лестницы, только перила высотой в метр и два метра до камней у кромки воды.

Туда никто не спрыгивал, это он слышал. Значит, дверь.

А она была закрыта.

Бергер слышал собственный пульс, звучащий, как быстро ускоряющийся часовой механизм. Большой механизм с мощным маятником.

Бергер свернул за угол, попробовал ногой доски мостков. Вроде бы прочные, не скрипят. Он сделал пару шагов по направлению к двери. Остановился. Прислушался.

Ничего, кроме дождя.

Окошко в форме ромба в двери было гораздо темнее, чем сама дверь.

Снова раздался шум. Он шел изнутри дома. Пора. Возврата больше нет.

Звуки доносились не через дверь, а снизу, сбоку от двери. Там была дыра. Первое, что заметил Бергер, было странное поблескивание, которое его приобретенный за время работы опыт тщетно пытался увязать с каким-нибудь известным оружием. Не получилось. Открылся люк во времени, люк в совершенную неразбериху.

Потом он понял, что это зубы, острые, оскаленные зубы, сопровождаемые необычно агрессивным шипением.

Потом он увидел иголки.

Из дыры в стене вылез ежик. Ощетинившийся ежик. Он снова зашипел, потом повернулся и с шумом убежал в дом. Внутри раздался вопль, звучавший не как человеческий крик.

Бергер протянул руку к ручке двери. Удивительно, но рука не дрожала. Он нажал на ручку. Дверь оказалась заперта. Бергер отошел назад, к перилам, поднял ногу, чтобы вышибить дверь. И вдруг она распахнулась.

Краем глаза он увидел, как поднимается его опущенное оружие. Он наблюдал за этим, как за абсурдной сменой кадров: черная изогнутая лента пронеслась сквозь темноту, пока пистолет не оказался на уровне груди. Только в следующий момент он увидел обнаженную поднятую руку.

Молли Блум не опустила руку, даже когда он опустил пистолет. Она сделала ладонью жест, подзывая Бергера к себе. Он пошел туда, вошел в лодочный домик. Там сильно пахло смолой. Бергер последовал за лучом фонарика Молли в угол. Там лежали четыре ежонка. Вокруг бегали раздраженные ежи-родители, фыркая и шипя.

Бергер рассмеялся нервным смехом облегчения.

– Здесь никого нет, – сказала Молли.

Они осветили фонарями остальные части помещения. Кроме давнишней рухляди вроде лодочных моторов, буев и кучи пивных банок разных лет там стояло два верстака и два стола, лежал скомканный брезент, канаты и веревки, покрытые зеленью разных оттенков.

Но самое сильное впечатление производили две опоры, которые поднимались от пола до потолка на некотором расстоянии от стены. В стене, обращенной к мосткам, было вкручено шесть колец для тросов в два ряда, по три в каждом, так что оба ряда формировали воображаемый куб с опорами в качестве двух ребер.

Фонарик Блум вздрогнул, круг света скользнул вниз.

– О боже, – сказала она.

Бергер встал между опорами и посмотрел на стену. В противоположной стене, метрах, наверное, в семи от него, находилось окно. На стекле можно было различить давнишнее жирное пятно, через которое едва ли было легче смотреть наружу. Бергера захлестнул жгучий стыд, который быстро перешел в боль. Гложущую, ноющую боль, причиняемую истерзанной совестью.

Молли подошла к нему. Она что-то держала в руке. Не сразу ему удалось разглядеть, что это волос. Длинный, светлый волос.

– Самое ужасное, – сказала Молли Блум, – что я даже не могу понять, мой это или Вильяма.

Они вместе сидели на полу лодочного дома и прислушивались к ежиной возне. Время шло удивительными шагами. Деревья непрерывно шелестели. Кто-то хотел войти к ним из другого времени.

– Свет, – сказал Бергер. – Почему казалось, что дом освещен?

– Как выяснилось, это не имеет значения.

– Интересно, что именно светилось.

– Вероятно, светящаяся краска. Вероятно, очень старая. Вероятно, нанесенная самим Вильямом двадцать три года назад.

– Но зачем?

– Он захватил этот брошенный лодочный домик. Сделал его своим. Он хотел, чтобы ему было легко находить сюда дорогу ночью. В те годы уже существовала хорошая светящаяся краска.

– Которая прослужила до сегодняшнего дня?

Тут у ежей случился конфликт, в углу раздался яростный грохот. Бергер вздрогнул, выдохнул, снял с себя бронежилет и встал. Подошел к покрытому паутиной выключателю и нажал. У главной двери зажглась лампа.

– Ничего себе, – сказал Бергер. – Электричество.

Блум посмотрела наверх взглядом из совершенно другого десятилетия и сказала:

– Оно, наверное, незаметно утекает с одной из двух конфликтующих фирм.

Она сорвала с себя бронежилет и продолжила:

– Нам надо уезжать как можно скорее.

Бергер покивал. Но потом спросил:

– Разве это обязательно?

Блум резко повернулась и посмотрела на него.

– Нам некуда ехать ночью, – пояснил Бергер. – А время идет. Может быть, нам даже стоит попытаться что-нибудь сделать. И немного подумать.

– Ты намекаешь, что я должна остаться в доме, где меня мучили? И где ты меня так безжалостно предал?

– Именно это я и имел в виду.

Наведение порядка заняло несколько часов. Они работали до и после рассвета, разгребали старье, выносили мусор, развешивали и расставляли вещи, что-то чинили. Когда они наконец занесли в дом огромный сверток, завернутый в брезент защитного цвета, было уже настолько светло, что можно было выключить свет. Они прислонили сверток к опорам и устало развернули брезент, с которого капала вода. Перед ними предстала потрясающая фотография, изображающая группу альпинистов, поднимающихся на заснеженную гору. Забив пару гвоздей в опоры, они повесили на них картину. Раскрыли створки, и она стала в два раза шире. Внутри все было покрыто стикерами и другими бумагами, которые вопреки всему остались сухими.

Блум отошла к одному из верстаков и села на тщательно отмытый стул. На верстаке в настоящий момент не стояло ничего, кроме нескольких бутылок с протеиновым коктейлем. Молли начала доставать вещи из одного из чемоданов, тянуть провода и подключать свой ноутбук к каким-то коробочкам. Бергер спросил:

– Это чемоданы СЭПО?

– Это оборудование для выживания в условиях внедрения. Оно всегда лежит в машине.

– А риск слежки? Оно действительно не оставляет следов?

– Поскольку я вытащила сим-карту из твоего мобильного, все должно быть хорошо. Это мое неотслеживаемое оборудование, включая вполне приемлемое 4G-подключение.

– Но мы не сможем зайти в реестр и внутреннюю сеть?

– Еще как сможем. Цель этого оборудования в том, что я должна выходить именно туда из разных мутных мест, не оставляя следов, чтобы меня не идентифицировали. Одно из немногих преимуществ работы под прикрытием.

Бергер кивнул и впервые внимательно осмотрел помещение. Все еще грязно, обстановка спартанская, но, может быть, получится пожить и в таких условиях.

– А как с базовыми потребностями? – спросил он. – Водопровод, спальные места, туалет, холодильник, плита, еда?

– Водопровод? – переспросила Блум. – Когда у нас прямо за дверью озеро?

– Вообще-то, это залив. В нем соленая вода.

– Да-да, нам придется добыть несколько канистр с пресной водой. И какой-нибудь мини-холодильник. И микроволновку. Спальные мешки и еду. Разберемся с этим в первой половине дня. Не зацикливайся на мелочах.

– Деньги не кажутся такой уж мелочью. И мы не можем использовать свои банковские карты.

Молли Блум еще раз склонилась над чемоданом. И выудила оттуда увесистую пачку пятисотенных купюр.

– Кэш внедренного агента, – объяснила она. – Выпей протеиновый коктейль. Хватит ныть, пора работать.