– Не верю, – Кутшеба в который раз покачал головой.

Они остановились на ночь, хотя Шулер настаивал на том, чтобы ехать дальше. Он уверял, что совсем не устал, и, очевидно, не лгал.

– Я не позволю тебе загнать лошадей, – осадил его Кутшеба. – Будь благоразумным!

Они хотели сесть подальше от остальных, но им не позволили.

– Мы и так всё знаем, – сказала Сара. – Яшек нам всё рассказал.

Покрасневший парень только кивнул. Он не смотрел Кутшебе в глаза и боялся подать голос.

– А этот откуда узнал? – изумился Шулер.

– Вероятно, через каких-то мух подслушал, – Кутшеба криво усмехнулся. – Они рассказали Яшеку, Яшек – друзьям.

– У вас, господин, прекрасная гусеничка на плече сидела, – пробубнил Яшек. – Когда я услышал, что вы о госпоже Ванде говорите, я попросил, чтоб она подслушала. Не ругайте меня. Я же пошел ее спасать. А ведь тогда я не знал, что она…

Он замолчал.

Крушигор развел чахлый костерок, на нем подогревалась еда из собранных припасов. Сара добавила специй по своему вкусу, и Кутшеба вынужден был признать, что в травах она разбиралась. Все ели в полной тишине, хотя Кутшебе казалось, что Яшек переговаривался с каким-то мотылем. Он надеялся, что тот расспрашивает его о ситуации на Диких Полях, но ему не хотелось сейчас теребить парня, напоминая о его обязанностях. По правде говоря, ему вообще не хотелось ни с кем разговаривать.

Он злился на Шулера, что тот снова позволил увлечь себя какой-то утопии. Откуда у бога такие идеалистические порывы? Или в нем до сих жили отголоски от молитв верующих, которые истосковались по милосердному богу из лаборатории, где его создали? А может, желание сделать этот мир лучше было побочным эффектом его знакомства с Кутшебой? Всякое бывало с этой магией.

– Дочь бестии и легенды, кем она может стать? – ответил ему Шулер тогда, на дороге. – Каждый из нас отдал ей часть себя. Когда мы нашли ее, в ней почти не было жизни. Ошметки ребенка, Мирек. Двухлетняя девочка, вся в крови, она едва дышала. Я шел тогда с паломниками, которые хотели поклониться Светлой Госпоже, и на нас напали черные из Могилан. Я убил их столько, сколько мог, остальных прогнал. А возле одного из трупов сидела девочка. Ее, вероятно, украли, может, чтобы съесть, может, чтобы сделать такой же, как они. Это были ошметки ребенка. Она почти не дышала, в глазах была пустота. Я думал, что она не выживет, но она выжила, и я принес ее к Ванде. «В ней есть жизнь, но нет души, – сказала она мне. – Если хочешь, чтобы она выжила, мы должны отдать ей часть своего духа. Но хорошо подумай, Шулер Судьбы, так как ни один из нас не может предвидеть, что родится из такой смеси».

– Так они выкрали ее, потому что почувствовали в ней частичку Светлой Госпожи? – пытался понять Кутшеба. – И могут ее использовать против дочери Крака?

– Ты ничего не понимаешь, Мирек. Речь идет не о Светлой Госпоже, а о нашей Ванде. О том, кем она может стать.

– Ты прав, я ничего не понимаю, – рассердился Кутшеба. А когда Шулер все ему объяснил, то он сперва высмеял его, а потом только повторял, что не верит, что его покровитель оказался таким наивным.

Сейчас, возле костра, ему пришлось столкнуться лицом к лицу с искренней верой третьего сына, цыганской чародейки и великана, потому что у них не было никаких сомнений. Только Грабинский, казалось, поддерживал Кутшебу, хоть и не высказал этого напрямую. Он уселся возле костра так, чтобы держаться подальше от остальных, и потягивал из бутылки удивительно маленькими глотками чертово молоко. И молчал, что больше всего беспокоило Кутшебу. Не хватало еще, чтобы и он тоже обратился в веру!

И только тогда он понял, что если то, о чем говорил Шулер, еще не произошло, то уже немного осталось до момента, когда то, во что он верил, станет правдой. В мире, где вера ощущалась как энергия, многое было возможно.

– Ты не думаешь, что вы слишком многого от нее ожидаете? – спросил он, и по выражению лица Шулера понял, что угадал. Бог мог быть наивным идеалистом, мечтающим о покровительнице богов, настоящей ожившей богине, поддерживаемой верой не людей, а сверхъестественных существ. Но он не был идиотом.

– Посмотри, что с миром сделала вера марсиан и людей, – сказал бог. – Насколько это могущественная сила… А теперь представь, что могла бы сделать объединенная вера богов. Если бы только им было во что верить.

– Вера богов или родителей? Ты не слишком многого ждешь?

– Нет, именно богов. Обычные люди этого не замечают, а другие существа, которых коснулась сверхъестественная сила, это видят. Посмотри, как на мою дочурку смотрит Яшек, а как – Сара и Крушигор, как смотрел на нее Мочка. Они видели, что она является чем-то большим.

– Но и я видел кое-что в твоей дочери. Не то чтобы богиню богов, но…

– А ты всерьез считаешь, что ты только человек? – перебил его Шулер. – В любом случае, даже если бы ты был слеп, то она, та, что в тебе, и так молилась на мою дочь. Ты должен был почувствовать это.

– Не верю! – сопротивлялся Кутшеба. Но вдруг вспомнил, как удивило его то, что Ванде так легко удавалось примирить нечеловеческие существа. Даже маг Якубовского, казалось, попал под ее чары. И даже его мара.

И теперь он задумался, как мог бы использовать ее силу, если бы каким-то чудесным образом все это оказалось правдой. И может, именно этот инстинкт вечно бдящего стратега заставил его спросить:

– Ты же помнишь, что мессии в этом мире всегда заканчивают одинаково. Ты действительно хочешь уготовить ей эту участь – спасение мира?

Они похоронили Христа в огне, который превратил оскверненную церковь в погребальный костер.

Если бы кто-нибудь спросил Кутшебу, почему он решил вытащить грустного деревянного Спасителя из того состояния унижения, на которое его обрекли комиссары, он не смог бы ответить. Они с Шулером убили клиентов борделя, в который превратили церковь, и разогнали государственных проституток, а потом все сожгли, под влиянием порыва, которого сами не понимали. Возможно, они слишком много увидели за две недели путешествий по Революции и должны были выплеснуть накопившийся ужас, чтобы не сойти с ума. Они все сделали молча, как будто их вела чужая воля. А когда все было кончено, они долго смотрели на пламя.

– Огонь привлечет патруль, – наконец заговорил Шулер.

– Пусть приходят, – буркнул Кутшеба. – Пусть они все сюда сползутся!

Только испуганная мара смогла отрезвить его. Когда обычное подергивание души ничего не дало, она появилась рядом с человеком и с размаху ударила его по лицу.

– Вы друг друга стоите, – прорычала она. – Двое сумасшедших! От бога я бы еще могла такое ожидать, но от тебя?! Тебе ведь есть зачем жить!

Кутшеба молчал, пораженный ее яростью. К нему понемногу возвращалось самообладание.

– Слишком смело сказано… про цель жизни, – он сплюнул. – Скорее, мне просто незачем умирать.

– Нашлись, блин, христиане! – буркнула она, забираясь в него обратно.

«Рыцари, прощающие девам!» – она еще долго издевалась над ними, даже когда они уже удалились от пепелища. Кутшеба не успокаивал ее – считал, что они заслужили эту выволочку. Они отупели от Вечной Революции, да и усталость сказалась. На землях, подвергающихся красному террору, им приходилось всегда быть начеку, потому что каждый мог предать и навести на их след красноармейцев. Даже когда они ночевали в населенных духами хижинах в вымерших деревнях, то боялись упырей – умерших от голода крестьян, не потому, что те могли напасть на них, а потому, что те могли донести на них. Души, которые десятилетиями поддавались идеологической обработке, подчинились настойчивым политрукам и славили Партию, которая убила их и довела до голодной смерти их семьи. Под красными флагами палачи часто оказывались вместе со своими жертвами.

Проходя по землям Вечной Революции, они с Шулером напрасно искали хотя бы след оппозиции. На самом деле существовали какие-то отряды сирот, убивающие беспечных не по приказу комиссаров, однако даже они отдавали честь Великим Вождям Революции, которые жили в пирамиде в центре Москвы. Никто не сомневался в Революции, все молились на красную звезду. Насмотревшись на все вокруг, Кутшеба понял, что фантазии Ростова о пробуждении угнетенного народа были всего лишь воздушными замками и что напрасно он отпускал пленных в надежде, что его милосердие пробудит их и обратит. Тот, кто боготворил Революцию всем сердцем, не мог выжить на ее землях.

Они сами выжили только благодаря помощи Шулера. Но силы бога исчерпывались слишком быстро. Его клонило к земле, он горбился, а иногда засыпал во время караула. Бормотал о чем-то сам с собой, и, прислушиваясь к нему, Кутшеба с тревогой понимал, что его покровитель повторяет их разговоры в Пристани Царьград. Однажды они остановились перед огромным, достигающим облаков памятником Вождям Революции. Шулер упал перед ним на колени, и тогда Кутшеба понял, что они должны возвращаться, пока еще могут.

Они путешествовали переодетыми. Кутшеба убил двоих комиссаров, которые ехали без охраны. На территории Революции им нечего было бояться нападения: будучи воплощением властной воли, для красных граждан они были почти что богами. Кутшебу развеселило удивление смертельно опасных демонов, когда они с Шулером напали на них. Уверенные в своей безграничной власти, те оказались почти беззащитными. Он аккуратно содрал их черные шкуры и пошил из них плащи, теперь их с Шулером можно было принять за демонов красной звезды, поскольку никто не присматривался к ним внимательно. Возле колхозов им было некого бояться, люди склоняли головы при одном только виде комиссаров. Поэтому они избегали лишь настоящих демонов, их помогал обманывать Шулер, пока у него еще хватало на это сил.

Посещение колхоза произвело на Кутшебу и бога сильное, гнетущее впечатление. Человеку казалось, что он попал в крепость, населенную живыми трупами. По ровным, пересекающимся только под прямым углом улочкам деревни, состоящей из одинаковых бетонных домов, проходили вялые, молчаливые люди, в которых тщетно было искать какие-либо чувства. Сначала он думал, что они скрываются от надзирателей-рекрутеров, которые вербовали людей и демонов. Но потом он рискнул заночевать в колхозе, благодаря чему наутро открыл причину равнодушия жителей. У них отняли имена, так же как и само селение лишили названия. На холщовых комбинезонах у них были пришиты номера, а номер деревни вырезан на единственных воротах в окружающем колхоз заборе.

Центральную часть поселения занимал Дом Партии, который отличался от остальных построек только размером. Внутрь этого огромного бетонного куба без окон еще до рассвета сгоняли всех жителей. Поскольку часть комиссаров также позволяла заглотнуть себя этому бетонному чудищу, то, ведомый любопытством, Кутшеба вместе с сопровождающим его богом тайком присоединился к толпе. По затопленным сумраком коридорам, освещенным только керосиновыми лампами с красными стеклами, их провели в зал с надписью «Кино». Однако в отличие от тех кинозалов, в которых бывал Кутшеба, в этом не было кресел. Люди становились в ряды перед большим экраном во всю стену.

В черно-белом фильме, который им показывали, не было сюжета, Кутшеба не видел в нем ни малейшего смысла. Он состоял из случайной последовательности кадров пыток и убийств. На секунду в промежутках появлялись лица каких-то людей, которые неизменно вызывали ярость у всех собравшихся. Тогда Мирослав впервые увидел, что они проявляют какие-то эмоции. Комиссарам удавалось аккумулировать эту ярость в абсолютную ненависть.

«Здесь все поддаются какому-то сглазу, – сообщила ему мара, подав голос впервые за много дней. – А на этих сеансах его усиливают. Ты бы тоже рычал и швырял в экран чем попало, если бы я тебя не защищала».

Крики зрителей перерастали в непрерывное рычание, как будто сила кино превращала жителей поселения в единый организм, ревущее от злости животное. Освобождаемые эмоции толпы, охваченной экстазом ненависти, загипнотизировали Кутшебу. В конце концов Шулер, тяжело дыша, выволок его наружу.

– Передозировка, товарищ? – после минутного колебания спросил один из стражников-людей, охраняющих «Кино». – Надо осторожнее, эта энергия может оглушить. Я туда никогда не хожу. Разумеется, кроме обязательного сеанса раз в неделю, – добавил он сразу же. Но, кажется, он боялся комиссаров куда меньше, чем крестьяне.

Фон Паулсен объяснял когда-то Кутшебе, что энергию можно извлекать из любого вида активности разумных существ, только не из всякого вида есть смысл это делать. Вера религиозная или вера ребенка в сказки и легенды, не менее сильная, – это ценный (потому что легкодоступный) источник энергии. Вторыми в списке марсиан были эмоции. Они пользовались ими редко, так как побочные эффекты в длительной перспективе обычно оказывались вредными.

– Прекрасных результатов можно достичь с толпой, – спокойно рассказывал марсианин, который, в отличие от Новаковского, по натуре был не солдатом, а холодным ученым, для которого мир представлял собой один сплошной предмет исследования. – Радостной или разгневанной. Это довольно безопасно, потому что, извлекая энергию из экстаза толпы, ты еще и успокаиваешь ее. Нам когда-то казалось, что энергия эмоций даже безопаснее, чем энергия веры, потому что у нее нет побочных эффектов в виде явления и материализации разных божеств. Оказалось, однако, что в перспективе эта технология истощает любое общество. А жаль. Знаете, при использовании энергии эмоций такая человеческая натура, которую мы повстречали на вашей планете, вообще бы не появилась.

Революцию, очевидно, не сильно беспокоила проблема истощения своего общества. А может, ее инженеры просто не знали об этом? Кутшеба не мог вспомнить, как долго марсиане экспериментировали с энергией эмоций, пока не поняли, что могут привести целую расу в такое состояние, когда основные потребности перестают иметь значение, а важны только амбиции и мечты.

– Ой, нехорошо что-то товарищу, – искренне забеспокоился стражник. – Может, рюмочку?

Он вытащил из-под плаща бутылку и приглашающе кивнул Кутшебе.

– Собственного производства, товарищ. Не какое-то там пойло серых.

После минутного сомнения Кутшеба потянулся за бутылкой.

– Вкусно пахнет этот ваш ужин, – отозвался незнакомец, подходя к ним, как он считал, неожиданно. Он приглушал свои шаги при помощи магии и окружал себя иллюзией, которая раньше делала его невидимым, а теперь только придавала вид безобидного старичка. Наверное, его защита срабатывала в большинстве случаев, но она не смогла скрыть его ни от Сары, ни от Шулера.

– Угощайтесь, дедушка, – Крушигор отрезал кусок мяса и подал гостю. – Присядьте с нами.

Незащищенному сознанию путник действительно казался старше, чем сам мир, хотя под иллюзией не скрывался и юноша. Незнакомец был невысоким седовласым мужчиной с узкими светло-голубыми глазами; одетый в куртку из медвежьей шкуры, он опирался на длинную дубовую палицу, а кроме нее, не имел при себе никакого видимого оружия или чего-то подобного. Возможно, он в нем не нуждался, раз умел пользоваться магией.

Угощение он принял, присел у костра, разрывая мясо толстыми пальцами.

– Вкуснотища, – аж чавкал он. – Я давно не ел ничего вкуснее! А у вас нет меда?

– Меда нет, – повеселевший Грабинский встал, чтобы подать гостю одну бутылку из своего запаса. – Но есть кое-что получше.

Старичок поднес горлышко к своему большому носу и подозрительно принюхался. Его лицо вмиг просияло.

– Самогон из Пристани Царьград! – обрадовался он и приложился так, что пробудил в Грабинском одновременно уважение и тревогу. – Ах, что за превосходный напиток! Жаль, что это уже последние запасы!

– Да отчего же? У нас есть еще немного, только не здесь… – Яшек вдруг подавился от крепкого тычка Сары.

– Вот именно, – охотно кивнул Грабинский, приветливая улыбка которого таяла с каждым следующим глотком старца. – Нужно экономить!

– Хорошего всегда мало, – ответил гость и осушил бутылку до дна. Грабинский онемел. – А горло, привыкшее к хорошим вещам, всегда будет ему радо! Эх, славно вы меня угостили. А мяско… – он причмокнул. – Мне даже отчизна вспомнилась. Признайся, девица, ты училась готовить в лесных кухнях? Я ощутил аромат сосновых лесов, а в нем воспоминание о том, как трещал мороз, который пробегал следом за стадом оленей к звездам. Вы бывали, девица, в моих родных землях, это чувствуется, чуется! Позвольте же я поцелую вашу прекрасную ручку!

Он сорвался с места, склонился к Саре и, не дожидаясь ее ответа, схватил ее руку, чтобы подарить ей поцелуй. Удивленный этим, Крушигор сначала вздохнул, а потом стал злобно ворчать. Шокированная Сара даже не пискнула.

– Вот это да, – рассмеялся наглый старик. – Вы меня накормили, напоили и позволили поцеловать девушку! Добрые вы люди, а потому дам вам совет: не едьте туда, куда направляетесь, там, у цели, вас ждет тяжелая участь. Но и не поворачивайте туда, откуда приехали. Возвращайтесь лучше по своим домам.

– Не можем, – Кутшеба впервые заговорил с гостем. – Мы должны отыскать девушку.

– Всегда одна и та же история, да? – старик подмигнул ему. – Молодой человек встречает девушку, влюбляется в нее… – теперь он подмигнул Яшеку, – а потом кто-то ее крадет. Или девушки нас не хотят, и в этом всегда проблема, правда, господин великан? Или же хотят, и тогда начинается настоящее светопреставление… но об этом вряд ли кто-то из вас может знать. Зато я узнал, когда очаровал свою Наину… В тот миг я познал рай любви, Ее неземную сладость, И холод, кипящий в крови, – продекламировал он. – Незачем искать девушку, вот что я вам скажу. Даже если вы ее найдете, потом кто-то может не справиться. Чаще мы, чем они, конечно… Ну, я дал вам несколько хороших советов за ваше мясо и напиток. И за право поцеловать такую прекрасную ручку…

– Не так быстро, – задержал его Кутшеба. – Мы не можем принять эти советы. Поэтому ты должен нам еще три услуги.

– Это не вина платящего, что вы не знаете, что делать с платой, – старик упер руки в боки. – Я ничего вам вообще не должен, само мое общество – это уже сокровище. Если задуматься…

– Я знаю, кто ты! – резко перебил его Крушигор, так что все аж подскочили. – Я знаю тебя, финский чародей!

– О, образованный великан! Вот это удивили! – старик начал скакать вокруг Крушигора, тыкая в него палкой, будто хотел убедиться, что перед ним не иллюзия. – Вот тебе на, как мир изменился! И откуда ты прибыл, толстошкурый?

– Я… – Крушигор запнулся, так заметно краснея, что это было видно даже в слабом свете огня. Он так долго колебался, стоит ли ему отвечать, что старик снова начал тыкать в него посохом. – Я читал балладу, – наконец признался он.

– Крушигорушка – поэт, – похвалила его Сара, и он, хоть в это трудно было поверить, покраснел еще больше.

Он быстро продекламировал, немного заикаясь:

– Ну ладно, ты знаешь, кто я, – признался старик и сел возле него. – Чего ты от меня хочешь? Магии, чтобы тебя полюбила эта чародейка? Она красавица, с этим я охотно соглашусь. Даже слишком красивая. Ничего хорошего из чародейской любви не получается, великан. Ты знаешь балладу, так что сам все понимаешь.

– Я ничего для себя не хочу, – ужаснулся Крушигор. – Но знаю, что если ты пришел, то сам хочешь нам помочь. Что всё это как-то связано с тобой. Как в балладе.

– Ох и попался вам великан – божий дурачок! – старик рассмеялся, стуча посохом по земле. – Ой, отчизна моя любимая, я такого еще не видывал! Видно, конец света не за горами! А может, вся ваша компания верует в поэзию? Лазите по Диким Полям, встречаете людей, обнимаете деревья?

– У этого угрюмого товарища, которого ты ни капли не развеселил, украли дочь, – вмешался Кутшеба, пока сконфуженный великан не успел снова что-то продекламировать, а именно это он и собирался сделать, так как снова покраснел. – Мы гонимся за ее похитителями. Это не романтическая интрижка. Говори, что знаешь, или проваливай. Долг будет только расти, если ты нам не поможешь. И в результате тебя это сильно изменит. Или уничтожит.

– Сильно же вы верите в поэзию, – покачал головой старик. – Даже тот угрюмец, что вас ведет. Право слово, дети!

Он обошел костер, глядя им всем по очереди в глаза. Возле Грабинского он на мгновение задержался, что-то пробормотал, быть может, надеясь, что тот достанет еще одну бутылку. А когда не дождался, стал обходить дальше, пока не уселся возле Яшека.

– И очень хорошо, что верите, – сообщил он. – Кто знает, может, именно это вас и спасет.