17 сентября 2020 года
Стамбул

Утром на оперативном совещании криминальный комиссар Хикмет доложил свои соображения по ликвидации устойчивых этнических банд в азиатской части города. Доклад был плохой, он и сам бы так его оценил…

Тем не менее, публично его никто не критиковал.

После совещания он просмотрел сводку по городу. Не найдя там чего искал, пошел к машине, ругаясь про себя последними словами.

Полицейский комиссар районного участка был толстым, усатым – типичный турок пожилых лет. Явно дорабатывает до пенсии, неофициальный хозяин района, если где-то кто-то кого-то побил, что-то украл – ему скажут. Потому что уважают. Обратная сторона этого – он зависит от своего района так же, как и район от него. Против общественного мнения он никогда не пойдет. Он один из них. Ему тут жить. Его детям тоже.

– Почему не зарегистрировано как бандитское нападение – нападение на кафе Моше Аялона?

Полицейский из района пожал плечами.

– А что тут регистрировать? Владелец кафе пострадал при пожаре, когда на него обвалилась стена. Я больше ничего не знаю.

…

– А разве что-то другое было, эфенди?

Комиссар посмотрел в глаза полицейскому, затем резко развернулся и пошел на выход.

Если вам надо узнать, что происходит в квартале, ищите кафе, где собираются старики. Его хорошо заметно – по тому, как собираются на улице люди. Вроде и не заказывают ничего, но кафе никогда не разорится. Это общественное мнение, тут и судят, и выносят приговор. И если в таких районах, как Левент, можно на это наплевать, то тут – нет.

Он с визгом тормозов резко остановил автомобиль, хлопнул дверью, подошел ближе. Собравшиеся – уважаемые люди, отцы семейств – смотрели на него.

– Закон… – сказал комиссар Хикмет после почти минуты молчания, – возможно, и не таков, как нравится вам. Закон не может нравиться всем. Но он таков, как он есть. И все обязаны его соблюдать. Иначе что станет с нами? С нашим обществом? С нашей страной?

Люди молча смотрели на него.

– В кого мы превращаемся? На ваших глазах жестоко избили человека, который ничего вам не сделал. Который кормил вас. Который мечтал о том, чтобы открыть много ресторанов – не в Берлине, не в Париже – здесь и дать многим туркам работу. И так мы ему должны отплатить? Почему вы не пойдете в полицию и не скажете правду?

…

– Я комиссар криминальной полиции. Кто видел совершившееся здесь преступление?

Люди молчали. Потом один из них сказал:

– Не бери жидов в друзья, они друзья один другому.

Комиссар Хикмет немного пришел в себя только в маленьком кафе на берегу Босфора, на съезде с авеню Кеннеди – он приходил сюда редко, только когда совсем было плохо. Хозяин, видя его состояние, просто оставил на столе кофейник, чтобы клиент сам себе наливал, и оставил его в покое. Комиссар наливал себе чашку за чашкой горячего до тошноты кофе, смотрел на Босфор. На чаек. На блики солнца, играющие в волнах. На снующие туда-сюда пароходы.

И ощущал себя очень одиноким…

Так получилось, что турки как бы разделены на два народа. Это еще в девятнадцатом веке было, но сейчас проявилось особенно ярко.

Есть турки европеизированные. Которые посылают детей учиться в западные университеты – в Париже в девятнадцатом веке в каждом университете были турецкие студенты. Те, кто принимает религию именно как религию, а не как образ жизни. Офицеры – Ататюрк делал все, чтобы армия была европейской. Представители бизнеса. Вообще, гражданское сообщество, молодежь. Турция стала членом НАТО и едва не стала членом ЕС усилиями этих людей.

И есть Турция глубинная. Деревенская. Кондовая. Люди, которые переселились в города и живут в них вторым, а то и третьим поколением – но остаются глубоко деревенскими людьми.

Они почти всегда глубоко религиозны. И фанатично защищают себя, свой квартал и свою страну от чужаков. От любых чужаков. От евреев, от греков – им разницы нет, они всегда готовы бить и громить. И громят. Ксенофобия, расовая и религиозная ненависть – это образ их жизни. Им плевать на весь мир, они защищают свой маленький квартал с покосившимися домами. Как раз из такого района Султан – говорили, он уже в подростковом возрасте верховодил шайкой маленьких воришек.

В свое время огромную роль в европеизации Турции сыграли трудовые мигранты. После чудовищной войны Германия потеряла немалую часть мужского населения, и чтобы восполнить нехватку рабочих рук, стали выдавать визы для рабочих, в основном для турок. Современная Германия построена руками не только немцев, но и турок. Многие там и остались, некоторые мигранты во втором-третьем поколении занимают уже политические посты.

Но сейчас и это сломалось. Сейчас в Германию едут получать пособия, а не работать, перевозят туда семьи, рожают там детей, чтобы не депортировали, да и пособие больше. Женщины регистрируются как многодетные матери и получают пособия, мужчины сидят на их шее, целыми днями торчат в кафе или мечети. Годами не работают. Эти не только не становятся европейцами – они привозят в Европу свою деревню, свой религиозный квартал. Между той, первой диаспорой и этой существует плохо скрываемая вражда, у них даже социальные клубы – разные. Первая диаспора, у кого все еще есть турецкие паспорта, проголосовала за проевропейских политиков, вторая почти поголовно – за Султана.

А кто он?

Его семья всегда была проевропейской, а иначе было нельзя. Отец чиновник, если бы он был соблюдающим – могли бы тут же уволить. Он сам прошел долгую практику в Германии, немецкий и английский языки для него не менее родные и знакомые, чем турецкий.

Но сегодня он почувствовал, насколько он чужой в своей стране. Эти люди смотрели на него не как на защитника, а как на оккупанта. Им не нужен был его закон. У них был свой. И по их закону правосудие как раз свершилось. Жида выгнали из их маленького мирка и дали ему хороший урок. Чтобы он больше не смел открывать рестораны в их районе и кормить их. Прокормимся сами.

Уволиться?

Но кто тогда будет отстаивать закон? Они?

Он в одной книге читал – зло торжествует, если добро бездействует.

Нет, надо оставаться. А вот Альсия… может, и правильно будет, если она уедет. Она принадлежит к тому, другому миру ничуть не меньше, чем он сам. Но она еще и женщина. В Турции женщина подчиняется мужчине, и иначе быть не может. А она не сможет. Точно не сможет…

Комиссар подложил под кофейник купюру, в последний раз посмотрел на Босфор и пошел на выход…

Ближе к вечеру случилась еще одна разборка. Застрелили некоего Абу Вала, прямо посреди бела дня. Он вышел из кафе при мечети и садился в свой джип, когда проезжавший мимо мотоциклист несколько раз выстрелил в него. Насмерть.

Абу Вал был непростым человеком – он был из сирийского приграничья, контрабандист, одновременно с этим – соблюдающий. В криминальном мире он выполнял непростую функцию посредника между самыми разными силовыми группами интересов. Обычный криминал, вооруженные националисты, контрабандисты, вооруженные исламисты. Убийство посредника могло быть частью усилий по развязыванию криминальной бойни в Стамбуле.

Вообще все сильно походило на то, что криминальная война за азиатскую часть либо началась, либо вот-вот начнется.

Инспектор Демир подошел к нему, держа пистолет на шариковой ручке, продетой в спусковую скобу.

– Сбросил на перекрестке. Ушел по направлению к проспекту Багдади. Сейчас отсматриваем камеры…

Пистолет был «Зиг‐226». Но явно не оригинал – иранская копия. Из Сирии они идут потоком на черный рынок, потому что этим пистолетом вооружены стражи исламской революции. И Хезболла.

– Три выстрела на ходу, ни разу не промахнулся. Профи.

– Отдайте на экспертизу.

– Слушаюсь. И… эфенди комиссар?

– Да?

– Согласно вашему указанию я взял у компаний сотовой связи списки абонентов, находившихся в районе… ну там, где…

Он не сразу вспомнил… так забывают что-то постыдное. Стараются не помнить.

– Хорошо, давайте. Вы молодец, инспектор.

Сев в машину, комиссар подумал – может, выбросить этот список в мусорку? Сейчас криминальная война в городе начнется, а он…

Но верный той немецкой добросовестности, которую своим примером вбил в него комиссар Вермеер, он просматривал список.

И тут комиссар вздрогнул, распечатка едва не выпала из его рук. Он увидел знакомую фамилию.

Свою фамилию…

Брат был дома. Он снова пришел. Вместе с матерью, вместе с отцом. Они разговаривали о чем-то с отцом, кажется, о политике. С кухни доносился запах супа с бараниной…

– Иди-ка сюда…

Комиссар схватил брата и вытащил на лестничную площадку. Тот не сопротивлялся.

– Эй! Что с тобой?

– Только не говори мне, что ты ничего не знаешь!

– О чем ты?

– Не прикидывайся!

Брат спокойно смотрел на него.

– Бойфренд Альсии. Я рассказал тебе о нем, и вчера к нему наведались какие-то молодчики. Избили его и подожгли ресторан. Твоих рук работа?!

– Не понимаю тебя.

– Все ты прекрасно понимаешь! Твой телефон! Он был у этой самой вышки, именно в то время, когда произошло нападение. Что скажешь?!

– Отпусти меня!

Комиссар отпустил руки. Брат пригладил полы кожаной куртки.

– Вообще-то это ты.

– Что?!

– Это ты мне сказал, что наша сестра встречается с жидом. Разве ты не хотел, чтобы я разобрался с этим?

– О Аллах, нет! Как тебе в голову пришло такое!

– Но ты сказал, что лучше, чтобы родители не узнали. Вот я и подумал.

Комиссар схватился за голову. В глазах стоял какой-то туман.

– О Аллах, какой я идиот, что сказал тебе.

– Наоборот, ты правильно поступил. Отец уже стар, и теперь нам защищать семью. Разве ты мог допустить, чтобы наша сестренка прожидовилась?

– Это не тебе решать!

…

– Не тебе решать, с кем ей быть! Только она может сделать выбор!

– Эй, брат. Я тебя не узнаю. Разве ты не турок?

Комиссар посмотрел на своего брата, как будто видел первый раз в жизни.

– Я турок, – сказал он, – но не тебе решать, кто турок, а кто нет. Не тебе и не таким, как ты. Ты и такие, как ты, кличут беду на нашу страну, на наш народ.

– А вот здесь ты не прав, брат. Решать именно мне и таким, как я, – мы проливали кровь за эту страну.

– Это не дает тебе права!

Комиссар осекся на полуслове.

– А знаешь, я сочувствовал вам… когда все это началось… когда начались аресты…

– Сочувствовать мало…

– Заткнись!

…

– Помолчи. Я… вы думаете, что вы знаете лекарство от всех болезней этого народа… что вы и есть лекарство. Но вы не лекарство. Вы – боль. Убирайся. У тебя нет права тут находиться.

Мустафа покачал головой.

– Не тебе решать, брат. Это моя семья так же, как и твоя.

Комиссар долго смотрел на брата.

– Да. К несчастью…

И, повернувшись, пошел вниз, не обернувшись даже на зов вышедшего на лестницу отца.