Часть 15. Троянский конь

Зимней морозной ночью с аэродрома под Ригой, приспособленного авиагруппой Экспедиционного корпуса для своих нужд, поднялись три вертолета: один транспортный Ми-24 и два ударных Ми-28 прикрытия. Облетев Ригу с севера по большому кругу и сделав крюк через Рижский залив, вертолетная группа на крейсерской скорости и минимально безопасной высоте устремилась вглубь вражеской территории на юго-запад. Целью их миссии была доставка одной очень важной персоны в окрестности главной ставки Гитлера «Вольфшанце». Собственно, чего там скрывать – этой самой важной персоной был ни кто иной, как группенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, которого с максимальной скоростью следовало вернуть в объятья его фюрера. Нечто вроде отравленной парфянской стрелы, которая хоть и не убьет насмерть, но жить спокойно не даст, превращая существование в сплошные мучения.

А ядом любимчика Гитлера зарядили на совесть. Чего только стоит один людоедский план американского министра финансов Генри Моргентау, по которому Германию следовало лишить тяжелой промышленности и расчленить на несколько частей. Предусматривалась даже принудительная стерилизация немецкого населения и вырубка немецких лесов, чтобы превратить Германию в голую пустынную страну. Короче, нечто вроде зеркального отражения плана Ост, только направленного своим острием против немецкого народа. И иезуитское официальное название: «План по предотвращению третьей мировой войны». Всем же известно, что третью мировую собирались развязать сами американцы – так, может, это их следовало подвергать деиндустриализации и принудительной стерилизации? Впрочем, информационной отравы хватало и без плана Моргентау. При себе у Гейдриха был и компроматик на Бормана (единственный благополучно скрывшийся из всей гитлеровской камарильи – наверное, британский шпион) и сведения об известных в истории генеральских заговорах, а также о том, как Германия в двадцать первом веке живет под американской оккупацией.

Впрочем, сам Гейдрих, равнодушно пожимая плечами, признавал, что его могут как принять с раскрытыми объятьями, так и расстрелять на месте без процедуры. Это как похощет левая нога Гитлера – случае если Борман заблаговременно подсуетится с наветом. Но риск такого развития событий был минимален. Российской разведке было известно, что накануне Рождества по поручению Гитлера Борман выехал в Берлин и не собирается возвращаться раньше первых чисел января. А это вселяло надежду, что внедрение троянского коня в ближайшее окружение фюрера пройдет успешно. Что бы это человек ни делал, как бы он себя ни повел – все будет на пользу Второй Антигитлеровской Коалиции, состоящей из СССР, Российской Федерации и Монгольской Народной Республики. И в то же время само его существование среди бонз верхушки Третьего Рейха пойдет во вред так называемому Атлантическому Альянсу, состоящему из союза Великобритании и Соединенных Штатов Америки, к которым присоединились перебравшиеся в Лондон эмигрантские «правительства в изгнании» Чехословакии, Польши, Норвегии, Франции, Греции и Югославии.

Самого Гейдриха обуревали весьма противоречивые чувства и мысли. С одной стороны, он доставлял своему вождю и учителю весьма важную, почти бесценную информацию, подлинность которой была несомненна, а с другой стороны, ситуацию отравляла безнадежность сложившейся вокруг Третьего Рейха военно-политической ситуации. Для Германии как государства и немецкого народа в общем благоприятный выход из нынешнего положения еще просматривался, а вот нацистской партии, ее лидерам и лично им с Адольфом Гитлером надеяться на что-то хорошее было уже нельзя. Слишком много они успели натворить до того, как их путь пересекся с Россией из будущего и слишком велик к ним счет у союзников по второй антигитлеровской коалиции… Впрочем, тот, кто очень хочет жить, не выбирает для себя профессию военного летчика. Кстати, как профессионал, он вполне оценил слепой ночной полет на минимальной высоте над самыми верхушками деревьев, когда летчик ориентируется только по показаниям приборов и проецируемой на лобовое стекло рельефной карте. Нынешние радары не видят такие низколетящие цели – и у сборного звена из трех машин при полете по маршруту, избегающему населенных мест, есть все шансы незамеченными достичь знаменитого «Волчьего логова».

И вот через два часа после вылета из Риги все три вертолета на короткое время зависли над лесной поляной на небольшом расстоянии к северу от внешнего периметра «Вольфшанце». С борта Ми-24 был сброшен трос, по которому на землю ловко, как обезьяна, соскользнул Рейнхард Гейдрих, который все-таки был неплохим спортсменом. Следом полетели набитый «приданым» рейдовый рюкзак и увязанная пара широких лыж, приспособленных для передвижения по снежной целине. Как только все, что необходимо, очутилось на земле, вертолеты из режима зависания перешли в горизонтальный полет и, описав глубокий вираж, удалились на восток, примерно в направлении Минска. Гейдрих не мог знать, по какому маршруту машины вернутся на советскую территорию. Как бы там ни было, выбросили его не слишком близко к периметру – а это значит, что при любом расчете времени эти хубшрауберы (вертолеты) будут среди своих задолго до того, как Гейдрих сумеет добраться до какого-нибудь поста охраны, после чего, возвестив о своем возвращении, сообщит о них представителям люфтваффе.

Впрочем, разве это важно, когда он уже здесь, в двух шагах от фюрера, и до их встречи осталось совсем немного. К тому же экипировали его на славу. Поверх черного мундира группенфюрера СС на нем теплый и легкий российский арктический камуфляжный костюм, легкий и прочный шлем, под которым надет белый подшлемник, закрывающий все лицо, кроме глаз, незапотевающие очки-консервы, а на руках – тонкие и необычайно теплые перчатки. Помимо этого, у него имеется карта местности, где отмечены все объекты «Вольфшанце», включая проволочные заграждения и расположенные в округе минные поля. Сейчас у него есть два пути. Либо идти к своей цели напрямую по расположенной неподалеку просеке и, прорезав колючую проволоку, попробовать обойти минные заграждения и посты охраны, либо забрать к западу и, перейдя железнодорожные пути, выйти на дорогу, ведущую из «Волчьего логова» в направлении Растенбурга, и по ней дойти до западного КПП… Первый вариант выглядел чистой авантюрой. Мальчики Ганса Раттенхубера, начальника личной охраны Гитлера, свое дело знают, и вряд ли удастся пройти далее первой линии заграждений, не будучи нафаршированным свинцом. Второй вариант значительно надежнее, по крайней мере, охранники на КПП не будут стрелять без предупреждения в показавшегося на дороге безоружного незнакомца. Тем более что при беглом взгляде русский арктический камуфляж сильно напоминает специальную альпийскую экипировку СС. Итак, решено: надеть лыжи, подсветив себе мощным фонарем с синим светофильтром – и вперед, на встречу со своей судьбой.

Едва первые проблески холодного зимнего рассвета начали выхватывать из мрака верхушки деревьев, на дороге, ведущей из Растенбурга, показалась широко шагающая рослая фигура в белом, во всю глотку бодро распевающая Хорста Весселя. Характерные блеющие козлиные нотки в голосе певца не оставляли у охранников никакого сомнения в его личности. Каким-то образом пропавший на фронте и давно оплаканный группенфюрер СС Рейнхард Гейдрих живым и здоровым снова объявился в окрестностях главной ставки Гитлера. Будь в тот момент на КПП Борман – Гейдриху было бы несдобровать. Самый хитрый лис Рейха сразу бы догадался, что с возвращением этого долговязого потеряшки дело нечисто, и немедленно приказал бы охранникам открыть по конкуренту огонь на поражение.

Но Бормана поблизости не случилось. Стрелять же в одного из самых высокопоставленных лиц Рейха без приказа другого такого же высокопоставленного лица, простите, дураков нет. За такое не только тебя самого расстреляют, но и всю родню до седьмого колена сгноят в концлагере. Вот если бы Гейдриха заранее объявили перебежавшим к врагу и изменником германской нации… Но когда в свое время будущий покойник Гиммлер только заикнулся об этом, то сразу был отруган Гитлером за то, что лезет не в свое дело. Мол, Гейдрих пропал без вести, когда выполнял его, Гитлера, секретное и ответственное задание – поэтому не сметь трогать его и его семью своими грязными лапами…

Так что Гейдрих, распевая песни, совершенно спокойно дошагал до самого КПП, и единственное, на что решились охранники, это снять телефонную трубку и, несмотря на ранний час, вызвать на КПП начальника личной охраны Гитлера штандартенфюрера Раттенхубера. Случай-то экстраординарный, и даже сегодняшний начальник караула штурмбанфюрер Шульц предпочтет, чтобы с неожиданным визитером разбиралось бы начальство. Подгулявший или заблудившийся местный житель – это одно, а свалившийся прямо на голову неизвестно откуда группенфюрер Гейдрих – совсем другое. Для начальника охраны Гитлера такие внезапные вызовы были в порядке вещей. Именно он должен был встречать всех высокопоставленных гостей, удостоверяться, что у тех действительно назначена аудиенция у фюрера германской нации, после чего проверять их и их багаж на безопасность и лично сопровождать приглашенных к бункеру Гитлера. Одним словом, Ганс Раттенхубер был двуногим воплощением немецкой овчарки, с рычанием обнюхивающей всех, кто приближается к ее господину.

Разница с обычными случаями заключалась только в том, что большинство высокопоставленных гостей прибывали на аэродром и попадали на территорию через самый ближний, восточный КПП, или же они приезжали на железнодорожную станцию, находившуюся вообще под боком. А вот дальний западный КПП, у которого появился Гейдрих, было расположено чуть ли не в полутора километрах от казарм охраны. Поэтому начальнику личной охраны Гитлера пришлось брать дежурный автомобиль и приказывать ехать как можно быстрее. Ибо, если это действительно вернулся Гейдрих, то последствия этого явления могут быть самыми непредсказуемыми. Гитлер уже несколько раз ставил перед абвером задачу выяснить, что именно произошло с его любимцем, но те или не могли, или не желали говорить хоть что-нибудь определенное. Несомненно, узнав о возвращении Гейдриха, фюрер тут же затребует его к себе, и у любого, кто проявит в этом деле нерасторопность, впоследствии может полететь голова. На восточный фронт рядовым в пехоту, и это еще будет очень мягко.

К моменту, когда начальник личной охраны Гитлера примчался к месту ЧП, группенфюрер Гейдрих уже пятнадцать минут стоял с поднятыми руками перед наведенным на него пулеметным стволом и отчаянно материл тупоголовых часовых.

– Ганс, – взмолился он, увидев вылезающего из Опеля штандартенфюрера Раттенхубера, – ну ты же меня знаешь?! Позволь хотя бы опустить руки и снять рюкзак?

Тот внимательно присмотрелся к стоящей с поднятыми руками двухметровой орясине. Вроде и в самом деле Гейдрих, собственной персоной… Голосок уж точно его, да и этот гнутый шнобель ни с чем не перепутать. Надо же, однако – пропадал неизвестно где почти четыре месяца назад, да так, что его все похоронили, а потом взял и объявился внезапно, как птичий помет на голову…

– Ладно, Рейнхард, вижу, что это ты, – сказал штандартенфюрер Раттенхубер, – давай, опускай руки и снимай свой рюкзак. Да только медленно, чтобы я и парни видели каждое твое движение…

– Да ладно, Ганс, – сказал Гейдрих, медленно снимая со спины свою ношу, – если ты думаешь, что там бомба, то жестоко ошибаешься. Там только бумага, и ничего кроме бумаги, но после того как все это прочтет фюрер, этот рюкзак станет в миллион раз страшнее любой бомбы. Головы полетят – только успевай считать…

– Понятно, – сказал Раттенхубер, с опаской рассматривая стоящий на земле рюкзак, как будто в нем скрывалась ядовитая змея, – фюрер много раз говорил, что ждет и верит в твое возвращение, и я не буду спрашивать о том, где ты был и как тут очутился. Но все равно, прежде чем допустить тебя к нему, я должен убедиться, что в твоем багаже нет бомбы или оружия… Пойдем в караулку, и там ты мне покажешь содержимое твоего рюкзака.

– Хорошо, Ганс, – ответил Гейдрих и вслед за провожатыми пошел в маленький домик, выкрашенный черно-белыми полосами, где имелись чугунная печка, стул, стол и телефон, связывающий КПП с караульным помещением. Самое главное – там был стол, на котором можно разложить содержимое рюкзака, чтобы сверхбдительный штандартенфюрер убедился, что внутри нет ничего смертельно опасного для его высокопоставленного подопечного.

– Выполняя задание фюрера, – говорил Гейдрих, выкладывая на стол разноцветные канцелярские папки-скоросшиватели, – я был там, откуда уже и не надеялся вернуться. Но получилось так, что хозяева того места несколько переменились в своем мнении – и вот я снова здесь, с ценнейшей информацией для фюрера и Рейха.

– Так, значит, все будет хорошо? – с надеждой спросил Раттенхубер, разглядывая чуждо оформленные канцелярские гроссбухи, горой громоздящиеся на небольшом столе караулки. При этом он не замечал, как за его спиной часовые, сопя и приподнимаясь на цыпочки, заглядывают ему через плечо. А если бы заметил, обязательно сослал бы обоих на Восточный фронт, ибо не в меру любопытным в охране фюрера не место.

– Не знаю, Ганс, не знаю, – пожав плечами, ответил Гейдрих, – все зависит от того, как на это отреагирует фюрер. Я здесь – а значит, шанс есть. Только сразу скажу, что он невелик, и чтобы его реализовать, надо еще постараться. А все остальное, ты уж прости, я могу сказать только самому фюреру. Русские говорят, что хорошо все, что хорошо кончается и, наверное, в этом они правы.

В этот момент на столе истошно зазвонил телефон, и штандартенфюрер Раттенхубер взял трубку, сказав: «Алло!». Минуты две он слушал своего собеседника, отвечая тому утвердительными возгласами, после чего положил трубку и внимательно посмотрел на Гейдриха.

– Значит так, – сказал он, – фюрер уже знает, что ты здесь, и немедленно требует тебя к себе, вместе со всеми бумагами. Так что укладывай все это в свой рюкзак, и пошли.

Ожидая прибытия Гейдриха, Гитлер был возбужден как бабуин перед случкой. Он уже оставил надежду на то, что его любимчик когда-нибудь вообще вернется – и вдруг ни свет ни заря (в отличии от Сталина-совы, Гитлер был «жаворонком») ему докладывают, что к западному КПП подошел некий человек, назвавший себя группенфюрером Рейнхардом Гейдрихом и что туда уже выехал разбираться штандартенфюрер Раттенхубер. Что поделать, в Третьем Рейхе стучат все и на всех. В свое время Гитлеру даже пришлось настойчиво втолковывать Гиммлеру, чтобы тот не смел отдавать приказы начальнику его личной охраны (тому самому Раттенхуберу), а этого самого начальника со всей серьезностью предупредил, что если тот хоть что-нибудь доложит Гиммлеру, то сразу сядет в тюрьму. С нетерпением выждав еще четверть часа, Гитлер позвонил на узел связи и потребовал соединить его с западным КПП. Трубку снял сам Раттенхубер. Задав немногословному баварцу несколько вопросов и получив на все из них утвердительные ответы, Гитлер преисполнился великой надеждой на то, что миссия Гейдриха, несмотря на задержку, прошла успешно.

И вот он здесь – высокий, стремительный, с растрепанной белокурой прической и в помятом мундире группенфюрера СС, совсем не похожий на самого себя, обычно прилизанного и лощеного. Даже в глазах у него какое-то новое выражение, которое трудно прочитать. Тем не менее это действительно был его мальчик Рейнхард, которым он пожертвовал, послав туда, откуда еще никто не возвращался. Но он вернулся – и стоит сейчас здесь живой-здоровый, сжимая в правой руке лямки большого белого рюкзака, который, как уже известно фюреру, битком набит доставленными из будущего секретами… Правда, ценность этих секретов в значительной степени нивелировалась тем, что информацию подбирали сами русские, наверняка акцентируя выгодные для себя моменты и замалчивая невыгодные. Ясность во все это должен был внести лично Гейдрих…

– Рейнхард, мой мальчик, – растрогался Гитлер, – ты наконец вернулся! Как твое здоровье после этого путешествия и почему ты пропадал так долго, совсем не давая о себе знать?

– Мой фюрер, – вытянувшись по струнке, ответил Гейдрих, – я был там, откуда новости доходят так же плохо, как и с того света. Но, не смотря ни на что, на здоровье я не жалуюсь и готов и дальше изо всех сил служить Рейху.

– Рассказывай, мой мальчик, рассказывай, – проникновенно сказал Гитлер, заглядывая в глаза Гейдриху, – я с нетерпением жду повествования…

– Сказать честно, мой фюрер, – ответил Гейдрих, – задание, с которым вы меня послали к русским из будущего, изначально было провальным, хотя я сразу попал к тем, к кому надо, а не к большевикам. Но надо мной жестоко надсмеялись, сказав, что в их мире с момента краха Третьего Рейха прошло уже семьдесят три года… но, несмотря на это, от нашей организации, то есть СС, и от всей национал-социалистической идеи несет таким ужасным говнищем, что никто, находящейся в здравом уме и ясной памяти, никогда не рискнет протянуть нам руки дружбы. – От внимания Гейдриха не ускользнуло, как по лицу фюрера пробежала тень. – Ведь, помимо шести с половиной миллионов уничтоженных евреев, мы ответственны за смерть двадцати семи миллионов русских, из которых меньше трети были солдатами, сражавшимися на фронте, а остальные были убиты в ходе экзекуций на оккупированной территории подчиненными моему ведомству айнзацгруппами. Даже если мы немедленно прекратим эту практику в отношении народов России, введем на восточном фронте обычную подсудность для преступлений, совершенных немецкими солдатами против мирного населения, а также начнем достойно обращаться с восточными рабочими, то это никак не повлияет на настроение русских из будущего. – Он сделал паузу, наблюдая, как в глазах Гитлера разгорается мрачный огонь – это означало, что тот сильно обеспокоен. Тем не менее фюрер едва заметно кивнул, и Гейдрих продолжил: – Дело в том, что наши действия здесь не смогут отменить преступлений, уже совершенных нами в том мире. Да и здесь уже немало сделано для того, чтобы местные русские считали нас кровными врагами. Объяснив мне все это, меня отправили на ту сторону в будущее и заключили в такое место, которое сами тамошние русские называют «хранилищем для отработанного материала».

Тут Гейдрих заметил, как Гитлер внутренне вздрогнул – все эмоции фюрера были для него для на ладони, ведь они столько лет были близки… Он вполне мог вообразить себе, что творится в сознании собеседника. Ровным тоном, глядя перед собой, Гедрих продолжал говорить:

– Там моими соседями были такие знаменитые немецкие генералы, как фон Бок, фон Клюге, фон Швеппенбург, Гудериан, Гот, Кунтцен… Все те, кого не убили в бою, были моими товарищами по заключению, где нас день и ночь пытали сводками о действиях победоносной русской армии. А один раз нам даже показали кино с парада в честь семьдесят третьей годовщины их победы над Третьим Рейхом…

Тут Гитлер вскинулся, гримаса затравленного зверя на мгновение исказила его лицо. Но он постарался быстро взять себя в руки – и вот уже, неподвижно застыв с побледневшим лицом, он продолжает внимать словам своего любимца.

– Да, мой фюрер, – чуть склонив голову, продолжил Гейдрих, – эта победа до сих пор является краеугольным камнем в их национальной идентичности, и потому они и в мыслях не могут допустить, что заключат с нами не то что союз, но даже и обычный мир. Их руководство твердо намерено в союзе со Сталиным повторить свой успех семидесятитрехлетней давности и силой своего оружия вогнать наш Рейх в небытие в ускоренные сроки…

– Хватит, хватит, мой мальчик! – замахал руками Гитлер, – ты ранишь меня в самое сердце. Он прошелся по комнате туда-сюда, чтобы немного успокоиться, а потом, подойдя к Гейдриху почти вплотную, сдавленно произнес: – Но все же скажи, как согласуется все то, что ты сейчас сказал, и то, что тебя все-таки выпустили из заключения и вернули обратно в Рейх, да еще с какими-то документами?

– Все дело в вас, мой фюрер! – гаркнул в ответ Гейдрих, тысячу раз представлявший себе этот разговор. – Меня вернули для того, чтобы я всячески оберегал ваше здоровье и жизнь, а также изо всех сил боролся с врагами Рейха…

Более удивленным, чем в эту минуту, Гитлера, наверное, больше никто не видел. Он два раза хлопнул глазами, его рот непроизвольно раскрылся и снова закрылся. Гейдрих холодно усмехнулся про себя.

– Мой мальчик, – наконец удивленно вскричал фюрер, – да как можно понимать сочетание того, что русские из будущего хотят как можно скорее дотла уничтожить наш Рейх, и в то же время посылают тебя оберегать мое здоровье и жизнь?

– А это, мой фюрер, – медленно и отчетливо ответил Гейдрих, – знаменитое марксистско-ленинское диалектическое учение о единстве и борьбе противоположностей, а также не менее знаменитая загадочная русская душа. Враждуя с нашим Рейхом, они враждуют исключительно с нашей национал-социалистической идеологией, которая объявила недочеловеками всех славян вообще и русских в частности. Кстати, должен заметить, что в этом мы были не первыми. Когда Карл Маркс, этот бородатый придурок, был еще жив, он также считал славян и русских самой дикой и реакционной частью человечества и мечтал об их уничтожении. И в то же время немецкий народ как таковой находится за рамками этой вражды. В нем русские видят союзника в борьбе с англосаксами, которых, в свою очередь, пугает перспектива оказаться перед лицом объединения в одно целое германского промышленного потенциала и бескрайних просторов, на которых есть нивы для пашни, густые леса, а также месторождения любых полезных ископаемых. Это будет абсолютно самодостаточная держава, способная как к полной независимости и автаркии, так и к финальной схватке за мировое господство. Если вы думаете, что большевики не сумеют управиться с немецким промышленным потенциалом, то жестоко ошибаетесь. В то время как мы восстанавливали нашу промышленность, пришедшую в упадок за время Веймарской республики, им приходилось создавать свою индустрию буквально на голом месте, ибо в наследство от империи Романовых после гражданской войны им достались только руины… Теперь их промышленность ничуть не слабее нашей и, кроме того, она очень быстро учится выпускать все новые и новые изделия. Еще летом новые русские панцеры стали весьма неприятным сюрпризом для наших панцерманов; так что же будет тогда, когда инженеры Советов вдумчиво переймут опыт из будущего, а их генералы научатся воевать так же дерзко и стремительно, как их потомки, точным расчетом соразмеряя свои силы и силы противника?

– Ох, мой мальчик, – покачал головой Гитлер, – они уже это умеют. Бывают моменты, когда наши генералы думают, что имеют дело с пришельцами, а это оказываются элитные большевистские фанатики на лучшей их технике. Совсем недавно из-за дерзкой вылазки всего одной большевистской танковой бригады мы потеряли целый моторизованный корпус – при том, что враг отступил, не имея серьезных потерь. И все же из твоих объяснений я не понял, как сказанное тобой сочетается с желанием русских из будущего сохранить мою жизнь?

– Все очень просто, мой фюрер, – ответил Гейдрих, – пока вы живы, никакие явные или тайные переговоры с англичанами и американцами невозможны. Максимум, на что они могут согласиться в таком случае – на вашу личную безоговорочную капитуляцию с последующим повешеньем в Тауэре. Но так как вы, мой фюрер, никогда не согласитесь добровольно капитулировать, англосаксы решили вас просто убить. И в этом деле у врага есть помощники среди немецких генералов и политиков, которые думают, что мир на западе и присоединение к Атлантической хартии (что возможно после вашей смерти) превратит эту организацию в аналог нашего Антикоминтерновского пакта, который поможет Германии справиться с надвигающейся большевистской угрозой. Не поможет. Германская же армия, изнемогая, будет биться с объединенными русскими силами и, отступая шаг за шагом, будет оставлять за собой только руины и горы трупов. Конечно, после присоединения Германии к Атлантической хартии англичане и американцы начнут помогать нам сражаться против большевиков – и будут делать это вплоть до того момента, когда Германия окажется разбитой в щебень, а все немцы будут полностью мертвы. Ослабит эта война и победителя, в результате чего, вынужденный зализывать после своей победы тяжелые раны, он сам станет предметом англосаксонской агрессии. Если же вы останетесь живы до самого конца, то ресурсы для сопротивления иссякнут довольно быстро и, говоря морским языком, Германия пойдет на дно на ровном киле – и тогда ее легко будет поднять, отремонтировать и снова поставить в строй. Возможно, нам даже оставят все территориальные приращения, что были получены под вашим мудрым руководством…

– Рейнхард, мой мальчик, – удивленно спросил Гитлер, – а почему эти русские из будущего решили, что я соглашусь действовать так, как им требуется? Кроме того, с чего это они решили, что я хоть на мгновение могу согласиться передать власть над Германией самому отвратительному на свете племени жидобольшевиков?

– Мой фюрер, – вздохнул Гейдрих, – у вас несколько устаревшие сведения. Вот уже четыре года, с момента устроенных Сталиным Больших Чисток, еврейский элемент больше не является определяющим в большевистской партии. Да, отдельные представители этого народа, бывает, еще занимают достаточно высокие партийные и правительственные посты, но в том-то и дело, что это отдельные представители. Большевизм в этом отношении медленно, но верно дрейфует в правильную сторону, и происходит это потому, что деструктивные элементы вредны любой государственной структуре. Что же касается русских из будущего, то они, конечно, не одобряют наших методик решения еврейского вопроса, но в то же время, как и всякие созидатели, без особого восторга относятся и к деструктивным элементам. При этом мне несколько раз было сказано, что деструктивный элемент необходимо вычислять не по форме черепа, носа, ушей и прочего, цвета кожи или разреза глаз, а исключительно по его поведению и действиям. Они говорят, что никто из нас не выбирает, в какой стране и в какой семье родиться, но зато любой и каждый должен отвечать за свои поступки. Только за свои поступки, а не за поступки предков, соплеменников, или каких-то иных посторонних людей! Они говорят, что тут по большому счету встает вопрос: фюрер для Германии или Германия для фюрера. Ведь Фатерлянд продолжит существование даже после нашей смерти; и даже несмотря на то, что мы будем прокляты, нам все равно надо думать о том, что мы оставим будущим поколениям немцев. Быть может, если немцы будут знать, что мы пожертвовали своими жизнями ради их благополучия, они будут относиться к нам не с такой ненавистью и брезгливостью…

Гитлер немного помолчал, стараясь получше осмыслить услышанное.

– Рейнхард… – наконец произнес он, – вот ты говоришь: «мы». Значит ли это, что ты будешь со мной до самого конца?

– Разумеется, мой фюрер, – ответил Гейдрих, энергичным кивком подтвердив свои слова, – я всегда буду рядом с вами – и в мгновения триумфа, и в часы отчаяния, до самой нашей смерти. Идя на эту жертву, я надеюсь, что фатерлянд нас не забудет, потому что все сделанное мной в жизни от вступления во фрайкор до сегодняшнего момента делалось исключительно ради немцев и Германии.

– Не знаю, не знаю, мой мальчик, – тихо пробормотал Гитлер, – все это так неожиданно… Пожертвовать собой ради Германии, пожалуй, даже почетно; но кто даст гарантию, что эта жертва пойдет впрок?

– Определенно пойдет, мой фюрер, – убежденно сказал Гейдрих, – в нашей партии сильны не только национальные, но и социалистические элементы. Кроме того, крах произойдет далеко не сразу, поэтому у нас есть еще время подготовиться и расставить повсюду национал-социалистические кадры левых убеждений. Можно даже попробовать сохранить партию, поручив ее руководство опять же людям левых убеждений, не замешанным ни в какие преступления. Вот взять хотя бы Отто Штрассера, который сейчас сидит в Швейцарии – человек он достаточно известный и авторитетный в партии, и в то же время ни в чем не замешанный. Кому как не ему договариваться со Сталиным о почетной капитуляции? А мы с вами к тому моменту уже уйдем; причем уйдем так красиво, чтобы это запомнили в веках…

– Рейнхард, – с сомнением произнес Гитлер, – так ты точно уверен, что нам не победить в этой войне?

– Абсолютно точно, – убежденно ответил Гейдрих, – с нашими силами пытаться помешать победе русских – это все равно что бороться с приходом зимы при помощи разжигания костров. А если же при этом мы обратимся за помощью к англосаксам, то вместо костров подожжем собственный дом. Во-первых – русские большевики один раз нас уже побеждали без всякой посторонней помощи, а во-вторых – на той стороне, в будущем, накоплено такое большое количество самого современного оружия, что его хватит, чтобы вооружить три такие Красные армии, как та, что сейчас есть у большевиков. Пройдет совсем немного времени – и вермахт просто расплющат в тончайший блин, после чего крах Третьего Рейха станет неизбежен. Если мы хотим сохранить нашу Германию, а не разбить ее в прах, то нам требуется выбирать, перед кем капитулировать на милость победителя: англосаксами или русскими.

Гитлер вновь прошелся по комнате. Его состояние лучше всего выдавали руки: опущенные вдоль тела, они подрагивали, пальцы то сжимались в кулаки, то судорожно выпрямлялись – и все это выглядело одновременно и нелепо, и жутковато.

Наконец он остановился и бросил на Гейдриха быстрый взгляд.

– Хорошо, мой мальчик, я об этом еще подумаю, – тихо произнес фюрер. После этого он обратил свой взор на рюкзак, который сейчас стоял у ног Гейдриха.

– Рейнхард, – спросил он, – скажи, а что у тебя в том мешке?

– А там, мой фюрер, – ответил тот, – документы, которые мне дали с собой русские из будущего.

Он не спеша поднял рюкзак и стал неторопливо выкладывать оттуда содержимое в виде надписанных картонных папок; их он аккуратно раскладывал на столе – каждую отдельно, давая при этом короткие пояснения:

– Во-первых, вот план, который для Германии подготовил американский министр финансов Моргентау. А вот это – истории нескольких генеральских заговоров… Вполне подходящий повод вывести на чистую воду людей, которые улыбаются вам в лицо, а сами за спиной точат нож. Ну и, наконец, на сладкое – подборка материалов тамошней немецкой прессы, повествующей о том, как немцам живется в Германии в двадцать первом веке. Берите, мой фюрер, все это предназначено только для вас…

В последних словах Гейдриха, сопровождаемых слегка кривоватой улыбкой горькой иронии, прозвучало нечто такое, отчего рука Гитлера, протянутая для того, чтобы взять серую папку, заметно дрогнула. Фюрер вдруг ощутил себя так, словно должен прикоснуться к отвратительному осьминогу, готовому вцепиться в него своими щупальцами… От этой папки веяло холодом бездны. Там, на дне этой бездны, фюрера терпеливо дожидаются самые страшные чудовища, которых он пока еще не может себе вообразить, но уже слышит их дьявольское хихиканье; они глумятся над ним, над делом всей его жизни, они низводят его до уровня ничтожества, подводят к той черте, у которой ему суждено сполна осознать всю никчемность своего существования и увидеть, как гниют, издавая зловоние, все его идеи и помыслы… Чудовища нашептывают, что вместо Великой Германии, о которой он мечтал, перед ним предстанет мир настолько гадкий, что даже Веймарская республика по сравнению с ним покажется земным воплощением нордической Валгаллы…

После того как Гейдрих вышел, Гитлер еще некоторое время опасливо ходил вокруг стола, на котором ровным рядком (знаменитая немецкая аккуратность) лежали разноцветные папки-скоросшиватели – толстые, буквально переполненные бумагами. А в этих бумагах должен быть чистый яд, смертельная чаша цикуты, которую ему, Адольфу Гитлеру, предстоит теперь испить до дна, ибо такова его судьба. Он сделал ставку всей жизни – и проиграл, ввязался в войну, которую невозможно выиграть, разбудил Русского Зверя из Бездны. Адольф не знал русской поговорки «не буди лихо, пока оно тихо», но инстинктивно понимал, что полгода назад он перешел тот рубеж, который точно переходить не стоило. Что там Рейнхард сказал о борьбе с зимой при помощи разжигания костров? Эту же аналогию можно было применить и ко всей Восточной кампании. Безумием было при помощи ограниченного количества солдат пытаться завоевать бесконечные русские пространства. И в то же время вполне реалистична прямо противоположная картина – бесконечно большая русская армия, со времен прошлой Великой войны называемая «паровым катком», вполне способна завоевать относительно небольшую немецкую территорию…

Но вот, набравшись храбрости, Гитлер протягивает руку и берет самую тонкую из всех папок, на красной обложке которой наклеена бумажка с надписью «Берлин – 1945». Открывает – осторожно, как будто там может прятаться опасная гадюка – и тут же отшатывается, потому что видит ошеломляющую фотографию, запечатлевшую, как Егоров и Кантария водружают над развалинами рейхстага Знамя Победы. Пятиконечная звезда и серп с молотом над поверженным Берлином привели фюрера в состояние, близкое к шоку. Одно дело – в самых общих чертах услышать от Гейдриха о неизбежном поражении Германии, и совсем другое – собственными глазами увидеть неоспоримые свидетельства этого поражения. Потом, немного придя в себя, Гитлер начинает дрожащими руками листать страницы, вложенные в шуршащие прозрачные целлофановые конверты – и видит развалины своей столицы, согбенных, будто придавленных к земле, берлинцев, торжествующих победителей при орденах и медалях… В самом конце ему попадается фотография двух обугленных, оскаленных трупов, под которой написано: «Адольф Гитлер и Ева Браун, двор Новой Рейхсканцелярии, 5 мая 1945 года»…

Нет, это выше его сил… Фюрер с бьющимся сердцем захлопнул папку и бросил ее обратно на стол – так поспешно, словно она вдруг раскалилась докрасна. Увидеть себя мертвым! Узреть себя – великого, блистательного предводителя целой нации, в виде отвратительного обугленного трупа… Пережить такое потрясение способны немногие. Гитлер стучал зубами, как от озноба, неслышно что-то шепча. Он остро ощущал, как над ним сгущается зловещая тьма. Нет, ни за что на свете! Если уж уходить в небытие, то только не так! Лежать бесчувственным оскаленным трупом под ногами у врагов, подвергаясь насмешкам и поруганию – разве это достойный конец для того, кто день и ночь пекся о своем народе, кого боготворили, кому рукоплескали, за кем радостно шли, вдохновленные его гениальными идеями? Нет, нет! Такого допустить нельзя…

Гитлер стоял неподвижно, будто статуя. Ему казалось, что если он сделает сейчас хоть малейшее движение, из серой папки в этот мир выползет потусторонняя сущность, которую уже не получится запихнуть обратно – и тогда все, что там, внутри, воплотится с неумолимой точностью… Нужно было додумать мысль до конца – и он напряженно думал. Фюрер всегда трепетно относился к собственной смерти. А теперь, увидев фотографии из будущего, он убедился окончательно, что то, как обставлена смерть, влияет на многое… Ведь порой смерть бывает не менее показательна, чем жизнь. Фюрер заскрежетал зубами и затрясся в бессильном отчаянии, ярко вообразив себе то, чем он предстал перед человечеством напоследок в ТОМ мире: вполне уцелевший, хоть и изрядно обугленный кусок жалкой плоти, в котором, гадливо кривясь, ковыряются ИХ специалисты, извлекая на свет позорные тайны этого тела…

Только не это. Только не это! Перед глазами фюрера стояло видение его обугленного тела, и ему никак не удавалось избавиться от страшной картинки. Во что бы то ни стало нужно уйти по-другому! Если ему все-таки предстоит умереть, потерпев полное поражение, то погребальный обряд следует провести по всем древнеарийским правилам. А именно: его тело и тело его подруги Евы Браун необходимо тщательно кремировать на штабеле хорошо просушенных сосновых бревен, после чего весь пепел должен быть аккуратно собран и с самолета развеян над Германией. А еще лучше, если на том костре сгорят и тела всех его соратников, чтобы ворвавшимся в Германию победителям не над кем было измываться. Геринг, Борман, Гейдрих… На этот костер можно будет положить и останки тех, кто пал во время авиационного налета пришельцев на Вильгельмштрассе. Это должно быть своего рода грандиозное жертвоприношение во имя будущего, пантеон героев, величественное и внушающее почтение зрелище, которое надолго запомнится будущим поколениям немцев. Все следует срежиссировать с особой тщательностью, потому что другого случая оставить о себе яркую память у него уже не будет.

Следом в голову фюрера скользнула мысль, что после проведения подобного обряда у его врагов не будет уверенности в том, что это именно его тело было сожжено на погребальном костре, и некоторые начнут подозревать, что он жив и скрылся. И это к лучшему. Пусть ищут, пусть думают что хотят, пусть считают, что он, Гитлер, может скрываться за каждым углом, чтобы при первой же возможности снова объединить немцев и повести их за собой к истинно арийской свободе… Ему все равно. В это время он уже укроется в самом надежном убежище в Валгалле и со смехом будет взирать оттуда за жалкой людской суетой…

Наконец Гитлеру удалось немного успокоить себя таким образом. Почувствовав, что сердцебиение унялось, он протянул руку и снова открыл проклятую папку прямо на середине. Там фотография. Длиннющая очередь берлинцев с мисками, кастрюльками, котелками – и русский солдат у полевой кухни; черпаком на длинной ручке он наделяет их свежесваренным дымящимся обедом… Далее замелькали остальные фото: те же самые берлинцы, убирающие завалы на улице, состоящей из одних развалин; и тут же, под конвоем небольшого количества русских, вооруженных автоматами, работают пленные немецкие солдаты – обезоруженные, без ремней и головных уборов… Третий Рейх рухнул, но жизнь в Германии продолжается. Быть может, Гейдрих прав, и Сталин действительно рассматривает побежденную Германию как будущего союзника в борьбе с англосаксами, и для нее еще не все кончено? В конце концов, действительно, это фюрер должен быть для Германии, а не Германия для фюрера, ведь иначе со смертью очередного вождя пришлось бы полностью уничтожать страну… И вообще – в самом деле, не стоит ли, уходя, обвинить во всех ошибках покойника Гиммлера? Ему-то уже не больно… А на пост главного партийного руководителя назначить преемником того же Отто Штрассера, ни к чему не причастного и не имеющего никаких рычагов влияния… На посты же поменьше назначить левых национал-социалистов. Интересно было бы посмотреть, как со всем этим потом будет разбираться большевистский вождь…

Кстати, почему бы и не посмотреть? Мысль, внезапным озарением пришедшая в голову Гитлеру, до того взволновала его, что он сначала замер на мгновение, а потом принялся быстро ходить по комнате, чувствуя, как разгорается внутри ликующая надежда. Все его тревоги стремительно отступали. Как за минуту до этого он был на грани мрачного отчаяния, так сейчас он испытывал радостное возбуждение. Почему бы и нет?! У него все получится… И при этом нет никакой необходимости умирать… Спасительная идея заключалась в следующем: а что если действительно положить на погребальный костер труп двойника, а самому, изменив внешность, затеряться в толпе? Ведь конец одной истории – это почти неизбежно начало другой. Самый надежный способ изменить внешность – это отпустить бороду, как и положено всякому порядочному художнику…

Приведя себя таким образом в состояние внутреннего равновесия, Гитлер придвинул к столу стул и выбрал для чтения черную папку, озаглавленную как «План Моргентау»…

Как и всякий высокопоставленный деятель национал-социалистической партии и СС, регулярно бывающий в Главной ставке фюрера, Рейнхард Гейдрих имел в гостевом доме свои отдельные апартаменты. Там в шкафу, рядом с вычищенным и отглаженным мундиром, висел банный халат и все, что необходимо нормальному человеку из образованных слоев общества, чтобы почувствовать себя в своей тарелке. Приняв душ, облачившись в халат и причесав свои светлые волосы, Гейдрих вызвал прислугу, поручив ей вычистить и привести в порядок зимний российский камуфляж. А что – легкий, теплый и вполне может еще пригодиться.

Потом он сел в кресло, закинул ногу на ногу и задумался. Вот он вернулся в Рейх, был очень хорошо встречен фюрером, но что же дальше? Остаток срока существования, отведенный Третьему Рейху, на пальцах рассчитать было трудно, ибо зависел он от многих факторов; но вряд ли русские будут возиться с остатками вермахта больше года. Из пяти с половиной миллионов списочного состава на июнь сорок первого года два с половиной миллиона на Восточном фронте уже как корова языком слизнула. Постарались как сами большевики, ожесточенно дравшиеся до последнего патрона, так и их потомки из будущего, в охотничьем азарте поубивавшие немало немецких солдат. Из немецких новобранцев в строй поставлены двести тысяч, итого численный состав вермахта – три миллиона двести, против двенадцати миллионов большевистских полчищ. Конечно, не все двенадцать миллионов большевиков одновременно находятся на фронте, но и у Германии очень много оккупационных войск разбросано по разным покоренным странам. Не помогут продержаться подольше и разного рода союзники – вроде финнов, венгров, румын и итальянцев. И качество солдат у них пониже, и вооружение похуже. И вообще, из всей этой кампании бойцы только финны, а всех остальных, если они будут воевать без поддержки немцев, большевистские генералы будут, как это у них говорят, гонять ссаными тряпками. А болгары в самый интересный момент обязательно перебегут на сторону русских. Был такой трюк в прошлой истории, наверняка повторится он и сейчас.

Но это уже неважно. Измены болгар, румын и, возможно, венгров не запятнают чести немецкого солдата. Перед лицом превосходящего врага вермахт должен организованно отступать с рубежа на рубеж, не допуская окружений и больших потерь, до тех самых пор, пока не придет пора говорить о почетной капитуляции. Причем почетной капитуляции перед русскими из будущего, а не перед Сталиным. То, что удалось Вальтеру фон Брокдорф-Алефельду в отношении его корпуса, должно удаться и новому руководству Германии в отношении всего Рейха. Перед неодолимой силой капитулировать не зазорно, если, конечно, это будет именно почетная капитуляция, не сопровождающаяся национальным унижением. Территория Германии не должна быть вытоптана во время ожесточенных сражений и большевистские орды не должны вступить победителями на немецкую территорию, хватит с них и прочих стран Европы.

Как это сделать правильно, пока неясно, но тем не менее понятно, что организованное отступление необходимо проводить и в политике. В первую очередь необходимо изменить парадигму окончательного решения еврейского вопроса. Евреев следует не уничтожать, а депортировать обратно – туда, откуда они и пришли на европейские земли. Это снимет со стороны их диаспоры большую часть мстительных рефлексов, а кроме того, создаст проблемы англичанам, на чью территорию неожиданно начнут прибывать десятки тысяч измученных и голодных людей. Во-первых, евреев можно перевозить по балканскому маршруту – через Югославию, Болгарию, Турцию до Измира, а оттуда пароходами под нейтральным турецким флагом в Хайфу. Во-вторых, это Пиренейский маршрут – через Францию и Испанию до Барселоны, и оттуда на тех же пароходах, но уже под испанским флагом в ту же Палестину. Да, это будет стоить определенных затрат, но все эти деньги, да еще и с прибылью, можно будет отбить у международных еврейских организаций. Пусть платят за своих соплеменников, мужчин, женщин или детей, по сто шекелей, то есть американских долларов, с головы – и будем в расчете.

Также непременно нужно сделать все то, о чем он давеча говорил фюреру – то есть прекратить бессмысленные экзекуции гражданского населения на оккупированных территориях, ввести на восточном фронте обычную подсудность для преступлений, совершенных немецкими солдатами против местных, а также начать достойно обращаться с восточными рабочими. К сожалению, если не привлекать дополнительную рабочую силу с оккупированных земель, то Рейх по чисто экономическим причинам не протянет даже полугода. Чем больше немцев призывается в вермахт, тем больше дефицит рабочих рук на заводах и в полях. И этот процесс необратим. На восточном фронте Германия в буквальном смысле истекает кровью, и каждый новый день несет с собой все новые невосполнимые потери. Как там говорил герр Иванов: «…пока немецкий солдат воюет за то, чтобы забрать себе наши земли и дома, а нас убить или сделать рабами, мы будем убивать его всеми возможными способами. Но как только он бросит оружие и поднимет вверх руки, мы тоже изменим к нему свое отношение…»

А убивать русские из будущего умеют и даже любят. И большевики тоже не отстают от них в этом деле. И именно для того, чтобы Германия к началу новой эры не оказалась полностью обескровлена, необходимо как можно скорее перевести войну в позиционную фазу и начать переговоры о почетной капитуляции. А если фюрер все же окажется против предложенных изменений, то есть разные варианты. Сейчас, когда Гиммлер с Геббельсом мертвы, а Геринг недееспособен, официальным наследником фюрера, после устранения Бормана, должен оказаться именно он, Гейдрих. Главное, чтобы все это было проделано без сучка и задоринки, и чтобы ни у одного человека не возникло даже мысли в том, что он причастен к смерти величайшего политического деятеля в германской истории. Это должен быть либо несчастный случай вроде крушения самолета, либо акция проанглийских сил, под которую можно будет развернуть репрессии против генералитета и промышленников. Что наша жизнь – игра… Кстати, на Гиммлера можно будет валить все прочие зверства СС и полиции безопасности. Мол, этот психически неуравновешенный человек заставлял нас делать такие вещи, от которых мы просто ужасались…

В этот момент на столике резко и призывно зазвонил телефон. Гейдрих снял трубку и услышал голос Гитлера:

– Рейнхард, мой мальчик, если ты уже привел себя в порядок, немедленно зайди ко мне. Есть очень важный разговор…

– Яволь, мой фюрер, немедленно иду, – ответил Гейдрих и, дождавшись коротких гудков, положил трубку.

Любимчик Гитлера вздохнул. План своих действий теперь он продумает немного позже. А сейчас, несмотря на то, что зверски хочется спать, необходимо надеть мундир и при полному параде снова идти к Гитлеру. Очевидно, он созрел и теперь требуется дожимать ситуацию.

К тому моменту, когда Гейдрих снова вошел в кабинет Гитлера, тот уже пересмотрел большую часть бумаг, справился с первым потрясением и снова был собран и деловит.

– Рейнхард, мой мальчик, – обрадовался он, снова увидев Гейдриха, – это очень хорошо, что ты доставил мне все эти бумаги. Теперь я знаю, где мои настоящие враги. Да-да. Ты представляешь – проиграв войну, эти недоумки посмели заявить, что во всех их поражениях был виновен исключительно я, зато победы они одерживали сами. Низкие, неблагодарные людишки, ведь ни один из них не посмеет сказать мне в лицо ничего подобного…

– Мой фюрер, – ответил Гейдрих, – русские говорят, что у побед всегда много отцов, а поражения почему-то обязательно оказываются сиротами. Наши генералы сказали в этом деле новое слово, сделав вас приемным отцом своих неудач…

– Как точно сказано, мой мальчик! – восхитился Гитлер. – Впрочем, перекладывание с больной головы на здоровую – это еще не самый тяжкий грех наших генералов, о котором я узнал из привезенных тобой бумаг. Оказывается, меня постоянно стремились убить, как будто я и есть главный враг Рейха, и только счастливый случай оберегал меня от покушений. Рейнхард… сейчас, когда мой добрый Генрих (Гиммлер) мертв, я назначаю тебя Рейхсфюрером СС, а также Рейхсминистром внутренних дел, с сохранением за тобой поста начальника РСХА. Я жду от тебя, что ты под корень уничтожишь в Рейхе эту либеральную заразу, когда мне улыбаются в лицо и держат наготове нож, чтобы при удобном случае вонзить его в спину. Именно ты, Рейнхард, должен справиться с этим, и именно под корень, никак иначе… Ты понял меня?

– Мой фюрер, – вытянулся в струнку Гейдрих, – я непременно постараюсь оправдать ваше доверие. А теперь позвольте мне удалиться, чтобы приступить к своим обязанностям.

– Иди, мой мальчик, – кивнул Гитлер, – и я надеюсь услышать о тебе только хорошее.

Стремительно развернувшись, Гейдрих вышел. В голове у него промелькнула мысль, что с этого момента именно он будет решать, кто из генералов является настоящим заговорщиком, а кто – невинно оклеветанной жертвой вражеской пропаганды. Первые попадут сначала в тюрьму Моабит, а потом на гильотину, а вторые будут поддерживать его изо всех сил, чтобы не оказаться на месте первых. Армия должна стать послушной его воле, и внушение этого послушания он начнет с абвера…

Я ничуть не преувеличу, если скажу, что Москва двадцать первого века меня ошеломила и шокировала. Наверное, поэтому после прибытия сюда у меня три дня подряд болела голова. И все это время я никуда не выходила, пытаясь для начала хоть немного разобраться во всем том, во что мне придется окунуться. Таким образом, я морально готовила себя к пребыванию в этом мире будущего, который предстал передо мной совершенно абсурдным и сумасшедшим, порой пугающим – по крайней мере, таково было мое первое впечатление, полученное за то короткое время, пока меня везли в гостиницу.

В качестве переводчика ко мне приставили милую девушку по имени Ида. Не знаю, долго ли ее выбирали для этой роли, но выбор был сделан удачно. Мисс Ида действовала на меня лучше всяких успокоительных таблеток. Она обладала удивительным голосом, редко встречающимся у женщин – выразительный и глубокий, он звучал с легкой пикантной хрипотцой. На вид ей было лет двадцать пять, но, к моему удивлению, оказалось, что на самом деле ей тридцать шесть. Тем не менее, как выяснилось, она пока еще не обзавелась семьей, так что про себя я так и продолжала называть ее «девушкой». Мисс Ида была из тех людей, которые способны всегда соблюдать идеальный баланс между официальной вежливостью и душевной теплотой. Внешность у нее была вполне обычная для русской: голубые глаза, светлые волосы, стройная фигура… Облик ее носил отпечаток какой-то элитной строгости; впрочем, не исключаю, что у себя дома она могла позволить себе ходить растрепанной и в халате… Тело ее украшал красивый золотистый загар, наверняка полученный на каком-то из морских пляжей.

Ида первым же делом принялась учить меня пользоваться разными вещами, без которых эти люди будущего уже не мыслили своей жизни. Она говорила, что это мне необходимо. И я старалась как только могла… Да только особого успеха в этом достичь мне так и не удалось.

Первым чудом техники, которое мне предстояло освоить, стал так называемый компьютер. Изящные наманикюренные пальчики моей переводчицы быстро порхали над клавиатурой, она терпеливо объясняла мне, что к чему… Я мало что понимала, так как она употребляла много неизвестных мне слов, либо же слова эти были знакомые, но использовались в каком-то другом смысле… Так что получалось у меня плохо, можно сказать, что ничего не получалось. Ко всему прочему, мне еще мешало постоянно владеющее мной удивление. Пожалуй, на данном этапе мне следовало больше разговаривать либо же читать. Но я не решилась сказать об этом мисс Иде. Она догадалась сама. Чувствуя мое состояние, она с улыбкой предложила отложить серьезные занятия с компьютером на потом. Тем не менее она все же решила показать мне, что такое интернет. Ведь мой разум никак не мог постичь, что может скрываться за понятием «Всемирная информационная сеть». Видимо, это и вправду нужно было постигать на наглядных примерах…

– Миссис Рузвельт, о чем бы вы хотели узнать? – с улыбкой спросила меня мисс Ида, поколдовав над клавиатурой. – Вы можете назвать любое слово, я мгновенно найду по нему всю информацию…

– Ну, давайте «компьютер»… – сказала я.

Она быстро, как заправская машинистка, потыкала в клавиши – и на экране (тут это называют монитором) сразу появилась масса сведений… Я даже не ожидала подобного, рассчитывая, что смогу прочитать по своему запросу всего несколько строк, подобно тому как пишут в энциклопедиях… Мне стало интересно. Мне захотелось прочитать все, что выдала мне эта чудо-машина…

Мисс Ида объяснила, как управлять курсором и проходить по «ссылкам». После этого она чуть отодвинулась, предоставив мне возможность управляться самой.

За несколько минут я ознакомилась с множеством удивительнейшей информации, и она все не кончалась. Я изучила историю создания компьютера, и она опять же меня поразила. Мог ли думать гениальный англичанин Бэббидж в далеком 1822 году, что его идеи будут не просто воплощены, но и развиты настолько, что счетно-вычислительная машина через пару столетий превратится во всезнающий ящик? Впрочем, я уже знала, что всезнайством функции компьютера сейчас далеко не ограничиваются. Еще мне подумалось, что, скажи нашим ученым из Пенсильвании о том, во что в будущем трансформируется разрабатываемое ими громоздкое устройство на лампах – они бы ни за что не поверили, что такое вообще возможно. А уж так называемый «смартфон» они бы и вовсе сочли колдовской штуковиной – вроде «волшебного зеркала», только с гораздо более обширным набором функций… А ведь у людей третьего тысячелетия практически у каждого имелись две эти вещи.

Словом, голова у меня шла кругом. В мозгах был изрядный беспорядок, и я все ждала, когда там все уляжется. Спасибо мисс Иде – она старалась не обрушивать на меня все сразу. Она говорила, что, должно быть, мозг ее современников работает несколько по-другому, нежели у людей моего времени; да к тому же никому, пожалуй, не под силу осилить целую глыбу ошеломляющей информации за короткий срок… Кроме того, надо уметь сортировать получаемые знания, быстро находить «зерно», а остальное отбрасывать. Этому мне еще следовало учиться…

Мисс Ида старалась не слишком утомлять меня. Ведь мой разум должен был оставаться ясным и непредвзятым. Она решила, что пока мне будет лучше почитать местные англоязычные газеты. И все это вскоре было доставлено в мой номер. О, чего там только не было: и лондонская «Таймс», и «Вашингтон Пост», и «Уолл-стрит джорнел», и «Нью-Йорк Таймс», и «ЮС Тудей»…

И вправду, обогащать свой ум новыми знаниями привычным способом оказалось для меня гораздо комфортнее. Правда, порой мне попадались незнакомые слова и термины, но в целом это не влияло на восприятие, к тому же мисс Ида, если была рядом, помогала разобраться со смыслом статьи.

Визит мой в 2018 год был неофициальным, если не сказать тайным. Иначе можно было бы ожидать паломничества к моим окнам охотников за сенсациями и просто любопытных. Умея неплохо анализировать, я уже успела сделать вывод, что в этом времени газетчики любят все раздувать и преувеличивать даже еще больше чем у нас, а иногда они даже искусственно создают ажиотаж, используя откровенную ложь. Местная пресса лжет много и по большей части без всякой надобности, отчего доверие людей к непрерывно врущим изданиям постоянно снижается.

От бумажных газет мы с Идой снова вернулись к интернету. Оказывается, каждая газета, помимо бумажных номеров, имеет свой раздел во всемирной сети, где публикуются те же самые материалы, и там читатели не только читают поданную им информацию, но еще имеют возможность активно ее комментировать. Эти самые комментарии показались мне значительно интереснее самих статей, потому что в статьях написано то, что угодно редактору и владельцу газеты, а в комментариях люди высказывают свое незаинтересованное мнение. Этот же интернет позволяет желающим независимо разыскивать интересную ему информацию и когда эта информация расходится с содержимым статьи, то редакцию газеты не стесняются тыкать в это носом.

На основании прочитанного в газетах и наших с Идой вылазок в Интернет мне стало понятно, что власти и пресса всего мира ополчились против России, обвиняя ее во всяческих (зачастую просто выдуманных) грехах. При этом часть читателей этих газет яростно поддерживает такую точку зрения, а другая часть также яростно их высмеивает, называя такие статьи «глупой пропагандой».

И в то же время во время моих прогулок по городу (о чем ниже), а также чтения собственно российских новостей, у меня сложилось впечатление, что Россия двадцать первого века – это нормальная страна, которая нам, американцам первой половины двадцатого века, будет гораздо более понятна, чем местная Америка, которая просаживает каждый год по одному триллиону долларов, в основном влезая в долги собственным банкам. В то время как Россия, которая считается бедной страной, копит резервы, богатая Америка копит долги и наивно надеется, что их никогда не придется отдавать.

Наконец настал момент, когда я почувствовала, что готова выйти на просторы этого мира и оглядеться вокруг. Я старательно готовила себя к этому, настраивая таким образом, чтобы все увиденное воспринимать без лишних эмоций. Не к этому ли я стремилась? Возможность повидать будущее и рассказать о нем в своем мире – вот главная моя задача и предназначение. Впрочем, нет. На самом деле моя миссия гораздо шире. Я должна изучить этот мир будущего так хорошо, насколько это возможно – с тем, чтобы мы там, в своем времени, могли избежать многих ошибок…

Мисс Ида была так любезна, что принесла мне одежду, в которой мне было бы удобно гулять, и которая делала бы меня похожей на обитательниц этого мира. Это были кремовые брюки и какой-то нелепый балахон цвета фисташки. Я надела все это и, как ни странно, понравилась сама себе. Мисс Ида посоветовала мне причесаться по-другому, и я, уже имея представление о том, как здесь выглядят женщины моих лет, после недолгих раздумий просто заколола волосы в пучок на затылке. Поскольку день обещал быть солнечным, мисс Ида предложила мне надеть темные очки. Обувь же, которую мне предстояло надеть, понравилась мне сразу – это были легкие туфли на слегка утолщенной подошве.

И вот мы вышли на улицы Москвы. Шум и суета большого города сразу обрушились на меня, заставляя внутренне сжиматься. Там, у нас, тоже в городах стоит шум, но он какой-то другой… родной и привычный. Москва же третьего тысячелетия лязгала и звенела, громыхала и бибикала на все голоса… Впрочем, минут через пять мои уши привыкли и я перестала обращать внимание на шум. Теперь настал черед зрительных впечатлений. И уж тут-то трудно было не ахать и не оборачиваться вслед некоторым из проходящих мимо… Но я, конечно, этого не делала, ведь хорошие манеры всегда остаются хорошими манерами.

Наблюдая за жителями Москвы, я обнаружила, что быстро привыкла к их одежде (собственно, я ведь и сама была одета похоже), но вот некоторые вещи вызывали во мне очень бурную реакцию… Нет, я, конечно, хранила внешнюю благопристойность, но всякий раз благовоспитанная леди взвивалась во мне, когда я видела людей, чей облик очень далеко выходил за рамки обычного… Это были девушки и парни с татуировками, с серьгами в разных необычных местах, с цветными волосами… Различия между полами стерлись. Многие девушки носили чрезвычайно короткие прически, а парни, наоборот, щеголяли длинными волосами. У многих (независимо от их пола) голова была частично выбрита; глаза разбегались от разнообразия подобных шедевров парикмахерского искусства. И все это невольно наводило на мысли о каких-то дикарских племенах… При этом никто из более традиционно одетых людей не обращал на тех, других, никакого внимания. Приглядевшись более внимательно, я заметила и у «благопристойной» публики странноватые изыски: одна полная леди примерно моих лет щеголяла в изодранных джинсах! (К счастью, мисс Ида успела меня предупредить, что это не более чем дань моде, а вовсе не крайняя степень нищеты). У другой, тоже довольно-таки зрелой дамы, волосы были выкрашены в фиолетовый цвет… Порой у меня возникало ощущение, что я попала на какой-то карнавал абсурда.

Да, люди интересовали меня больше всего, но порой мое внимание переключалось и на что-то другое, так же поражающее воображение. Огромные экраны на улицах, разноцветье вывесок, удивительного вида автомобили, обилие стекла и металла… О, я видела настоящее чудо – как стеклянные двери грандиозных зданий сами гостеприимно разъезжаются перед очередным входящим… и снова съезжаются, чтобы вскоре таким же образом впустить нового посетителя.

На первую прогулку мисс Ида благоразумно отвела полчаса. В дальнейшем мы увеличивали время каждый раз еще на столько же… А я все не могла привыкнуть к этому миру – такому абсурдному и нелепому, но при этом такому яркому и праздничному… Мне никак не удавалось уловить дух этого времени, этого города, этого народа… Но я знала, что рано или поздно у меня это получится.

Разумеется, во время прогулок я задавала мисс Иде множество вопросов, и она подробно на них отвечала.

«Да, миссис Рузвельт, татуировки в моде – вон там, видите, миссис Рузвельт, тату-салон…»

«Да, миссис Рузвельт, сейчас практически все красят волосы… да, в любой цвет – стойкую и безопасную для здоровья краску можно купить свободно и дешево в любом магазине косметики…»

«Нет, миссис Рузвельт, эта девушка не сумасшедшая, просто у нее скрытая гарнитура и она таким образом разговаривает со своим приятелем по телефону. У нас говорят, что милые бранятся – только тешатся…»

В целом москвичи произвели на меня впечатление дружелюбных людей. Очень скоро я перестала заострять свое внимание на необычно выглядящих персонах. Но однажды я была шокирована в очередной раз, и это было важным моментом в моей жизни…

Мы с мисс Идой пересекали какой-то парк. Я была здесь впервые. В парке было немноголюдно. Мы о чем-то разговаривали, как вдруг я замолчала на полуслове, пораженная случайно увиденным зрелищем. Мисс Ида проследила за моим взглядом – и, конечно же, поняла, в чем дело, хоть я уже и не смотрела в ту сторону. Там на лавочке сидели двое. Это были девушки. И они целовались друг с другом… Их не особо смущали прогуливающиеся мимо мамаши с колясками (которым, впрочем, тоже не было до них никакого дела). Они были увлечены друг другом, и вся эта сцена была прекрасна в своей откровенности и страсти… Однако я испытала стыд. Что же еще я должна была испытать, увидев, как эти двое столь бесцеремонно нарушают общественные устои? Ну и, конечно, была и еще одна причина. Ведь я была такой же, как они – я имела пристрастие к однополой любви… И вынуждена была скрывать этот факт.

Мне показалось, что мисс Ида как-то странно посмотрела на меня, и я поспешила сказать:

– Эти девушки… Они ведут себя крайне непристойно… Что будет с ними, если тут окажется полиция?

Но она прореагировала совсем не так, как я ожидала. Равнодушно пожав плечами, она произнесла:

– А ничего не будет, миссис Рузвельт. Личная жизнь человека неприкосновенна, если только она не идет вразрез с законом.

– А разве закон не запрещает гомосексуальные отношения? – воскликнула я в порыве эмоций.

– Не запрещает, миссис Рузвельт, – ответила мисс Ида.

– Вы серьезно? – Я не могла поверить собственным ушам. – А как же…

– Я вас уверяю, миссис Рузвельт, что сейчас подобные отношения не являются нарушением закона, – мягко произнесла мисс Ида. – Этот закон давно отменен – и у нас, и в Соединенных Штатах… в большинстве стран, кроме самых диких, где за подобное еще могут побить камнями.

Я потрясенно молчала. И одновременно ощущала радость, словно бы с меня спали некие оковы.

– И что, мисс Ида… – осторожно начала я, – людям нетрадиционной ориентации можно не скрывать отношений и… может быть, даже… вступать друг с другом в брак?

– Можно, – подтвердила моя переводчица, – но не у нас в России. У нас брак – это союз между мужчиной и женщиной, предназначенный для рождения и воспитания детей. А все остальное от лукавого. А еще у нас запрещено пропагандировать такие отношения перед детьми. Вот когда человек становится взрослым, тогда он сам должен решить, какую модель поведения выберет. Это его личное дело. Хотя стоит заметить, что у нас многие недовольны таким положением вещей, так как считают, что оно ведет к моральному разложению и физическому вымиранию нации, а также стирает грани между добром и злом.

Мне хотелось задать еще много вопросов. Но я сдержалась. Что-то мне подсказывало, что все же не стоит так сильно афишировать интерес к данной теме. Я еще успею выяснить все то, что мне необходимо знать по этому вопросу. И для этого я воспользуюсь интернетом – о да, теперь я стала в полной мере осознавать значимость всемирной информационной сети в жизни людей третьего тысячелетия…

Очень скоро у меня появился новый повод для расспросов. Проходя по улице, мы увидели небольшую группу людей. Быть может, там было человек сто, а может, чуть больше, но толпой это назвать было затруднительно. В основном это были молодые люди, причем самого приличного интеллигентного вида, но среди них попадались и люди постарше, иногда даже моих лет. В руках они держали самодельные плакаты и время от времени дружно выкрикивали лозунги. Было видно, что эта толпа организована и подчиняется своим заводилам, из-за чего действия этих людей выглядели в значительной степени театрально. Возглавлял этих манифестантов молодой человек с лицом профессионального мошенника. По крайней мере, я бы ему свой кошелек не доверила. Да что там кошелек – весь этот человек не стоил и пяти центов.

Чуть поодаль от этого места стояли скучающие полицейские, вооруженные дубинками, и с брезгливым выражением на лица смотрели на толпу, которая при нашем приближении снова начала бесноваться. Прохожие, которые, подобно нам, были вынуждены проходить мимо этого места, старались обходить этих людей стороной и смотрели на них с такой же брезгливой снисходительностью, как и полицейские. Тогда я спросила у мисс Иды, что это за люди и чего они хотят. Я получила ответ, что тут собрались протестующие против войны оппозиционные нынешней власти люди, которых Ида с презрением назвала сектой свидетелей Навального.

– Против какой войны? – недоуменно спросила я.

– Против той, что идет за Вратами, – любезно пояснила моя переводчица. – Эти люди отнюдь не сторонники Гитлера, совсем даже наоборот; большинство из них, попади они в руки СС, были бы убиты сразу и без разговоров. Но при этом самой лютой ненавистью они ненавидят Сталина вместе с коммунистами и приходят в неистовство от одной только мысли о том, что наше государство помогает этому человеку. Сейчас они требуют, чтобы наши войска были отозваны с той стороны врат, а всякая экономическая помощь СССР была бы прекращена.

– И что об этом думают другие ваши сограждане? – спросила я.

– Вы видите полицию? Так вот, она нужна тут не только для того, чтобы демонстранты не начали нарушать порядок, но и затем, чтобы люди просто не стали бить эту кодлу ногами, – пояснила мисс Ида. – Вы уж извините, я очень небольшая поклонница господина Путина, но все, что говорят и делают эти люди, уже давно перешло всяческие границы добра и зла. Впрочем, миссис Рузвельт, многие считают, что эти люди находятся на содержании ваших нынешних соплеменников, и такие действия только укрепляют людей в этом мнении.

«О, как это знакомо нам, американцам! – подумала я. – У нас тоже любой баптистский проповедник может возомнить себя инкарнацией Иисуса Христа и вместе с кучкой своих адептов пойти к Белому Дому требовать какой-либо ерунды…»

– А что, – спросила я, – нынешнее правительство Соединенных Штатов за Гитлера?

– Нет, – ответила мисс Ида, – оно против России, но в данном случае, как вы видите, это одно и то же. Впрочем, если вы хотите, то по возвращении в гостиницу я вам все объясню более подробно.

Новый год я любила всегда. Да как же можно его не любить? Это праздник, когда собираются вместе самые родные люди, когда можно по-детски дурачиться, до упаду танцевать и загадывать самые невозможные желания… С детства у меня осталось ощущение, что в Новый год происходит какое-то волшебство. В праздничную ночь все кажется необыкновенным, исполненным великого смысла… И всегда я с пылом загадывала желание, каждый раз искренне веря, что оно непременно сбудется. Потом, повзрослев, я верить перестала, но продолжала загадывать – ведь такова была традиция. Когда наступали будни, желание быстро забывалось; отодвинувшийся в прошлое феерический праздник мерк в памяти, сжимаясь до узкого проблеска, заключающегося в короткой фразе: «было весело».

Как правило, к очередному новогоднему празднику я никогда не могла вспомнить, что загадала год назад; да меня это, собственно, и не беспокоило – ведь жизнь моя была настолько насыщенной, что мне было не до того, чтобы держать в голове всякие глупости…