Часть 16. Гибель Суоми

Неделя и один день – столько времени потребовалась большевистским войскам для того, чтобы прорвав оборону финской армии у станции Териоки и продвинуться до стен Виипури (Выборга). Не остановила их наступление и частично восстановленная оборонительная линия его, Маннергейма, имени. Задержка на двое суток потребовалась для подтягивания осадной артиллерии, и еще ночь – для артподготовки; потом несколько часов штурма – и рубеж обороны прорван, кстати, в том же месте, что и в прошлый раз, а лязгающая и громыхающая громада Красной Армии продолжает неудержимо ползти дальше в направлении Виипури. Четвертый армейский корпус разгромлен, и его остатки беспорядочно откатываются на север. Генерал-лейтенант Карл-Леннарт Эш или погиб, или находится в плену. Второй армейский корпус, дабы избежать окружения, отступил за Вуоксу. Погиб вместе со своими офицерами и командующий Карельской армией генерал-лейтенант Аксель-Эрик Хейнрикс. Его штаб в самом начале большевистского наступления подвергся удару неизвестного оружия. Именно поэтому первые три дня вражеского наступления на Перешейке творилась ужасная неразбериха.

Чтобы избежать худшего, к Виипури со всех сторон спешат подкрепления. Отдельные части изымаются как из состава второго, шестого и седьмого армейских корпусов, так и из оперативной группы Ханко и частей «столичной» пехотной 4-й дивизии. Из каждой дивизии забирают по одному пехотному полку и одному артиллерийскому дивизиону. Также с севера Финляндии в полном составе передислоцируются 1-я и 3-я пехотные дивизии. Все это составит оперативную группу Виипури, командование которой Маннергейм поручил генерал-лейтенанту Харальду Эквисту, срочно отозванному из Германии, где он представлял финское государство при ставке Гитлера. В прошлую Зимнюю войну (два года назад) он как раз воевал на перешейке и сумел не дать большевикам продвинуться дальше Выборга. Если они опять, как тогда, возьмут штурмом Виипури, а потом еще продвинутся еще на пятьдесят километров к северу, до станции Лаппеэнранта, то отрезанной от центра страны окажется вся Карельская армия целиком и у Финляндии не останется иного выбора, кроме безоговорочной капитуляции.

А большевики будто желают показать, что хорошо выучили уроки прошлой войны: на этот раз не финские егеря отстреливают красноармейцев, а неуловимый большевистский егерский ОСНАЗ охотится на финских «кукушек» как на лесную дичь. Поговаривают, что они даже отрезают у убитых уши, будто у диких животных. Финские егеря несут большие неоправданные потери и не могут даже близко подобраться к своим потенциальным жертвам. У большевиков все же нашлись те, кто знает зимний лес и умеет в нем охотиться ничуть не хуже хладнокровных финских парней. На стороне врага не только прекрасная подготовка и непревзойденная меткость, но и отличная маскировка и почти бесшумное оружие. Очень часто мертвый снайпер с простреленной головой падал прямо на голову своего второго номера – а тот даже не мог понять, с какой стороны прозвучал выстрел. Маннергейм кивнул. Несомненно, это почерк сибирских охотников, еще более диких и беспощадных, чем жители страны Суоми, а средства маскировки и обнаружения замаскированного противника, а также бесшумное оружие им продали русские с другого конца туннеля времени. Когда те выдвигали ультиматум о заключении немедленного мира, то сразу предупредили, что они с Финляндией не воюют, но что финнам от этого вряд ли будет легче…

У Маннергейма противно заныло под ложечкой. Страх, не страх… Чего там бояться старику? А ведь он действительно боится. Подобно Понтию Пилату русские из будущего умыли руки, и теперь Сталин может предпринять против Финляндии все что пожелает. Более того, они продали большевистскому вождю все необходимое вооружение, и теперь Красная Армия давит Финляндию не только количеством солдат, но и качественным превосходством. Не в силах повлиять на Сталина и Черчилль, с которым он, Маннергейм, находится в дружеских отношениях. После того как на их территории образовался межвременной туннель, большевикам просто ничего не требуется от англичан: ни союза, ни дружбы, ни какого-то одобрения своих действий. Все необходимое они получают с той стороны времени, и это все сделало их невероятно сильными.

Американский посол в Хельсинки Артур Шенфилд официально сообщил министру иностранных дел Финской республики Рольфу Йохану Виттингу, что после того как финское правительство само отвергло предложение Советского Союза о прекращении войны, Соединенные Штаты Америки не имеют ни дипломатических рычагов влияния, ни какого-либо желания заступаться за Финляндию перед разгневанным Сталиным. Сейчас, после того как Япония произвела успешное нападение и разгромила американские силы на Тихом океане, Соединенные Штаты сами ведут переговоры с русскими о помощи в войне на Дальнем Востоке и не желают осложнять свое положение выдвижением ненужных претензий. Хорошие отношения хорошими отношениями, но для американцев сейчас Сталин значит гораздо больше, чем он, Маннергейм.

Формально они правы, ведь Финляндия сама напала на СССР, желая не только восстановить границы тридцать девятого года, но и захватить себе жирный кусок до Архангельска включительно. И сейчас за это желание придется расплачиваться. Раз уж большевистский вождь настроен серьезно и никто ему не указ, то в случае если финская армия не сумеет восстановить положение на фронте, Финляндии грозит утрата суверенитета и превращение в советскую республику. Ему же, Маннергейму, предстоит лишиться жизни – ведь он, с их точки зрения, ничуть не лучше Гитлера, который подписал Пакт о Ненападении, а потом все равно напал на СССР.

Напасть на русских, господа, очень легко, а вот уцелеть при этом значительно сложнее. Ведь вся Россия, если не считать небольшого славянского ядра, территориально состоит из земель, которые русские цари столетиями приобретали, отбивая такие нападения и побеждая агрессоров. Кроме того, он подспудно чувствует свою вину за грехи прошлого. Сколько было совершено подлостей и жестокостей, сколько прилито крови и сожжено пороха, сколько жизней – как сторонников, так и противников – принесено на алтарь независимой Финляндии… Неужели все это было зря – и финское государство, просуществовав всего двадцать лет с небольшим, канет в лету, как уже канули Литва, Латвия и Эстония?

При этом, двинув к Виипури все наличные резервы, Маннергейм чувствовал, что совершил какую-то трагическую и непоправимую ошибку, причем у него нет никакого понятия ни о том, в чем она заключается, ни о том, как ее исправить. Там, на Перешейке, сейчас ожесточенно сражаются двести тысяч финских солдат, а большевики, последними сражениями выигравшие у обессиленного вермахта значительную оперативную передышку, способны бросить туда миллион или два солдат. Это вам не летние бои, когда финская армия давила численным перевесом, а большевики были вынуждены кидать все свои резервы под Смоленск, чтобы остановить рвущиеся к Москве немецкие танки. Теперь все наоборот – и он, Маннергейм никак не может предугадать, откуда может последовать новый удар и какова будет его сила.

Сталин работал над документами. В воздухе слоями плавал табачный дым от постоянно дымящей трубки, а на рабочем столе Вождя стопками громоздились книги и папки с фотокопиями пожелтевших журнальных и газетных вырезок. Он не любил компьютер и обращался к нему только в случае крайней необходимости, предпочитая прикасаться к истории еще не свершившегося будущего собственными руками. Взгляд в собственное будущее – это такое тяжелое дело… Отсюда, из прошлого, грезятся молочные реки в кисельных берегах и торжество идей Великого Октября, а глянешь в будущее своими глазами – увидишь только гноище и говнище, руины, что остались от Великой Идеи, опошленной эпигонами, а также жирующих на людских бедах откормленных нэпманов. Помнится, он сам, ознакомившись с политической обстановкой по ту сторону времени во всем ее многообразии, закрылся у себя в кабинете, всю ночь курил, размышляя, и пришел в итоге к выводу, что потомки во всем должны разобраться сами. Тем более что, несмотря на полвека сплошной лжи и клеветы, добровольцы, желающие сражаться в рядах РККА, оттуда все идут и идут, а формально буржуазное (а значит, и враждебное) российское государство помогает Советскому Союзу усилиться и выстоять в жестокой борьбе с гитлеровским фашизмом.

Некоторые начальнички, конечно, с радостью бы открестились от всякой помощи коммунистам-сталинистам, но таких их действий не поймет народ, и они, скрепя сердце и скрипя зубами, выполняют достигнутые договоренности. Ведь уже двадцать лет тамошняя буржуазная власть, наравне с заводами и фабриками приватизировав Великую Победу над гитлеровским фашизмом, делала ее становым хребтом своего государства. И отказ от этой идеологемы, основанной на победе советского народа, равносилен краху всей политической системы. На такое добровольно никто не пойдет, поскольку на то, что бывает после таких идеологических выкрутасов, там насмотрелись еще в девяносто первом году, когда после отказа от руководящей роли коммунистической партии Советский Союз моментально расползся подобно гнилой тряпке.

Но дела с потомками обстоят не так уж плохо. В основной своей массе они небезнадежны и вспоминают советское время как какой-то золотой век, когда отношения людей между собой были более человечными, а с властью – справедливыми. Многие из них, при сохранении уровня бытового комфорта, свойственному началу двадцать первого века, не прочь вернуться в СССР и снова изо всех сил строить социализм. Единственное, чего они не хотят – кормить разных бездельников. Во-первых – это маленькие и гордые народы, считающие, что советская власть им обязана какими-то дополнительными благами сверх их вклада в общее благосостояние. Во-вторых – это раздутый партийный аппарат, не производящий ничего, кроме колебаний вместе с линией партии, и связанных с этими колебаниями пустых лозунгов и ценных указаний, больше похожих на шаманские камлания.

Ну что ж, Сталин тоже понимает, что советский народ с каждым годом должен жить лучше и веселее. ВЕСЬ народ, а не какая-то его избранная часть, по недоразумению называющая себя товарищами. Если в ходе этой войны удастся выполнить программу-максимум и разорвать кольцо враждебных стран, стягивающих Советский Союз по периметру границ подобно удавке, то благосостояние советских людей намного опередит пресловутые западные жизненные стандарты. Если Советскому союзу не будет угрожать военный поход двунадесяти держав (НАТО), то ему не придется тратить большую часть национального продукта на подготовку к обороне от иноземного вторжения. Тогда эти средства можно будет потратить на производство товаров повседневного спроса и долговременного пользования, изживая вечный дефицит, а также на бесплатные школы, детские сады, больницы, мосты и дороги. Преимущество плановой советской экономики заключается в том, что ей не надо отстегивать львиную долю прибавочной стоимости хозяевам-капиталистам.

Идея о том, что народ надо в обязательном порядке, даже невзирая на благоприятные условия, держать в черном теле, снижать расценки на выработку и повышать цены, изначально является троцкистской, и бороться с носителями такой идеи в партийных кругах необходимо без всякой пощады. Очень жаль, что нельзя вытянуть с того света Никитку, чтобы задать ему пару острых вопросов. Сглупил товарищ Сталин, несмотря на настойчивые просьбы Берии, не стал брать этого троцкистского мерзавца сразу. Думал, что еще есть время, никуда он не денется, и сначала требуется как следует разобраться. Разобрались… Мехлис, посланный в Киев на хозяйство вместо покойного Никитки, уже кричит в голос, что вскрыл в ЦК КПУ гнездо троцкистов и буржуазных националистов и требует права самостоятельно оформлять субчиков по первой категории. Учитывая известную поспешность Мехлиса на суд и расправу (одно дело Павлова чего стоило) товарищ Сталин подтвердил свой строжайший запрет на самовольные расстрелы, распорядившись всех арестованных переправлять в Москву на Лубянку. Лаврентий разберется.

Чистить еще этот гадюшник и чистить, потому что без этой чистки партия разложится, как это было в прошлой истории, а на окраинах поднимут головы буржуазные националисты, в которых неизбежно переродятся свои особые интеллигенции союзных республик. Зачем делить власть с Москвой, если под знаменем обретения независимости от проклятого Центра, объедающего бедные окраины, можно забрать себе все и сразу. Можно не верить товарищам и коллегам из будущего, но ведь и отделение Финляндии от Советской России проходило по той же схеме. Сначала финские товарищи, на волне революционной эйфории переоценившие свои силы, потребовали от товарища Ленина признания независимости Финской республики, объявленной, кстати, буржуазным парламентом. Эти финские товарищи рассчитывали взять власть в Финской республике в свои руки и самостоятельно, без Ленина, Троцкого и прочего ЦК РКП(б), определять судьбу своей страны. Но они просчитались. Оставшись без поддержки России, один на один с естественными трудностями, они оказались разгромлены буржуазными финскими националистами, опирающимися на поддержку германских и шведских империалистических кругов. В результате в настоящий момент идет уже четверная российско-финляндская война, ибо националистическое буржуазное финское государство претендует и на Ленинград, и на Советскую Карелию, а иногда, когда его идеологов особенно заносит, на все земли до самого Урала, населенные финно-угорскими народами… И пресечь эти территориальные претензии финской буржуазии можно, к сожалению, только ликвидировав национальное финское государство и исправив старую ошибку товарища Ленина.

Но тут еще ничего не предопределено – ни с Финляндией, ни с Советскими республиками, из которых как из кубиков сложен СССР. А какая связь между кубиками? Правильно, связывает республики между собой только партия большевиков, но и она сама далеко не едина. Отдельные республиканские центральные комитеты в каждой республике обозначают формирование национальных партийных элит, откалывающих от единой партии куски – где помельче, а где и покрупнее. Закрепляет раскол правило, по которому первым секретарем республиканского ЦК обязательно должен быть представитель титульной национальности. Махровый же национализм, товарищи! Понятно, что товарищ Ленин, устанавливая это правило, боролся с великорусским державным шовинизмом, но, как выяснилось, великодержавный шовинизм работает на укрепление первого в мире государства рабочих и крестьян, а вот местечковый национализм раскалывает его единство. А поскольку марксизм – это не догма, а руководство к действию, ситуацию, пока она не дошла еще до точки кипения, необходимо начать исправлять.

Для начала следует переименовать центральные комитеты национальных партий в республиканские комитеты ВКП(б). Центральный комитет у нас только один, и партия коммунистов тоже только одна. Как повод для таких изменений необходимо использовать безобразия, обнаруженные Мехлисом в украинской партийной верхушке. И всех недовольных такими изменениями нужно сразу брать к ногтю, ибо в момент тяжелейших испытаний важно обеспечить монолитное единство партии. В прошлой реальности после войны он, Сталин, боролся с попытками расколоть партию через образования российского центрального комитета и отдельной российской республиканской компартии, теперь же к этой задаче требуется подойти с прямо противоположной стороны. Сами союзные республики должны быть денационализированы, а потом и сведены к уровню национально-культурных автономий. Никаких национальных идей и преференций «коренным» языкам. Все образование, центральная и республиканская пресса, научный понятийный аппарат – только на русском языке. Изучение национальных языков и письменности в школах факультативно и по желанию. Такие меры должны будут сделать ненужной второсортную часть национальных интеллигенций, которая в прошлом потомков и послужила питательной средой для развалившего страну буржуазного национализма, а ее лучшую часть – включить в состав общесоюзной интеллектуальной элиты. Интернационалисты мы или нет? Та, другая, история показала, что, создавая новую историческую общность, советский народ нельзя ограничиваться полумерами, а необходимо идти до конца. Задача, конечно, тяжелая и грандиозная, но – глаза боятся, а руки делают, ибо нет на свете таких крепостей, которые не покорились бы большевикам…

Бросив беглый взгляд из-под бровей на вошедших американцев, Вождь увидел, что за месяц, прошедший с их последней встречи, Гопкинс постарел будто разом на сто лет. Плечи опустились, спина ссутулилась, взгляд потух; прежде бодрый и неугомонный человек напоминал сейчас полуспущенный футбольный мяч. Элеонора Рузвельт выглядела, конечно, получше своего напарника, но было видно, что это путешествие для нее тоже даром не прошло. Тяжело, неверное, им было увидеть, во что за семьдесят лет превратилась их Америка, а увидев, понять, почему русские из будущего относятся к американцам с почти нескрываемой враждебностью, а советское руководство – с явной настороженностью и опасением. А ну как и в этом мире все пойдет по накатанной колее – и после победы над гитлеровским фашизмом и японским милитаризмом сегодняшний союзник превратится в жестокого врага, грозящего первому в мире государству рабочих и крестьян атомным уничтожением?

Вспомнив о том, как совсем недавно он сам, ужасаясь, заглядывал в сии бездны и решал, что необходимо сделать для исправления ситуации, Вождь понимающе кивнул своим мыслям. Как и в тот раз, после нападения Японии на Перл-Харбор, Соединенные Штаты отчаянно нуждались в открытии второго фронта в Манчжурии. Война на Тихом океане катила своим чередом, ни на йоту не отступая от накатанной колеи. К настоящему моменту, как и в другой реальности, американские войска на Филиппинах были заперты на полуострове Батаан, англичане потеряли Бруней с его залежами нефти и почти всю Малайю, удерживаясь только на самом юге полуострова. А одиннадцатого января японцы объявили войну Голландии и вторглись в Голландскую Ост-Индию.

Пока никакое знание о планах японцев ничем не помогало союзному командованию – по той причине, что японцы к войне готовы были, а англичане, американцы и голландцы нет. А вот у советского руководства, помимо прежнего аргумента о том, что оно сначала разделается с Гитлером, а только потом возьмется за Японию, было скромное пожелание получить гарантии того, что после окончания войны Соединенные штаты не будут враждебны Советскому Союзу, а уж тем более не станут грозить ему атомным уничтожением. А таких гарантий не может дать никто, ибо в Америке политику вершат не партийные лидеры, президенты и конгрессмены, а владельцы огромных состояний – а они всегда будут выступать за уничтожение СССР, тем более что это должно быть уничтожение единственной конкурирующей сверхдержавы, открывающее путь к однополярному миру.

– Мистер Сталин, – после сухого приветствия вождя сказал Гопкинс, – теперь мы поняли, что вы имели в виду в прошлый раз, когда говорили о желании наших определенных финансово-промышленных кругов заполучить мировое господство, и том, что это желание к началу двадцать первого века сделало с Соединенными Штатами Америки.

– Это очень хорошо, что вы поняли, – сказал Верховный, – теперь мы хотели бы услышать от вас, каким образом вы можете гарантировать приличное поведение вашего крупного капитала. Ведь именно он стоит за кулисами политики, снимает и назначает президентов, решает, какие законы будут приняты, а какие нет. Вы, американские государственные деятели, конечно, что-то значите, но любого из вас можно убрать, то ли организовав кампанию грязной клеветы, то ли сделав пару выстрелов из снайперской винтовки…

– Сказать честно, мистер Сталин, – развел руками Гопкинс, – я не знаю, как ответить на ваш вопрос. По идее, чтобы решить поставленную вами задачу, необходимо организовать в Америке свою собственную социалистическую революцию, потому что меньшей ценой отстранить крупный капитал от правления Америкой никак не получится.

– Вас раскроют в два счета, – проворчал Сталин, – ФБР не дремлет и все такое. На самом деле нам не надо поглощать Америку или совершать там социалистическую революцию. Даже если такая революция удастся, то в силу индивидуалистического американского самосознания социализм в Америке получится настолько уродливым, что лучше не надо. У наших потомков даже существует термин «ангсоц» – то есть англосаксонский социализм, объединяющий в себе все отрицательные черты социализма и капитализма, без всяких положительных моментов. Так что пусть лучше все остается как есть. Мы даже не просим сердечной дружбы взасос, нам важно, чтобы отношения между нашими государствами, несмотря ни на какой неблагоприятный фон, никогда не становились враждебными настолько, чтобы одна страна возжелала уничтожить другую. Ведь мы и наш народ никогда не хотели уничтожения Соединенных Штатов, а только защищались от вражеских поползновений, зато ваши генералы с садистским азартом смаковали, сколько всего атомных бомб они сбросят на Советский Союз, а сколько – на Москву, Ленинград, Киев и другие наши крупные города. А ведь эти генералы частью служат прямо сейчас, а частью находятся на подходе к категории высшего командного состава. Что делать с этими людьми, для которых желание совершать массовые убийства русских и коммунистов важнее собственного долга? Мы знаем, как ваши войска вели себя в Корее и Вьетнаме, и предполагаем, что, если им доведется оккупировать часть советской территории, то вести они себя будут точно таким же образом – после чего наш народ возненавидит вас так же, как он уже возненавидел немецких оккупантов.

– Я не знаю, как ответить на ваш вопрос, господи Главнокомандующий, – снова развел руками Гопкинс, – конечно, я мог бы попытаться солгать и убедить вас, что мы непременно примем меры и устраним изложенные вами недостатки… Но я не знаю, а потому должен посоветоваться с Фрэнки. Мистер президент гораздо умнее меня, и он обязательно что-нибудь придумает. А пока мы можем взаимно улучшать отношения. Мы предоставим вам ленд-лиз со всеми вытекающими из этого последствиями, а вы гарантируйте, что острие вашего Коминтерна не будет направлено против Соединенных Штатов и их интересов. Еще мы можем договориться позициях в наших стоп-листах, которыми мы обменяемся для укрепления доверия. Кроме того, мы бы не хотели, чтобы секретная информация из учебников истории будущего утекала бы к нашим врагам, в частности к японцам…

– Мы понимаем вашу озабоченность, но ничего не можем сделать. Как организованная сила, в рамках договора об участии в этой войне их экспедиционного корпуса, наши потомки действуют почти безукоризненно, но как частные лица, вне службы они вполне могут делиться с людьми сведениями, не составляющими государственную тайну. Вы меня извините, но если бы ваша Америка в будущем вела себя хотя бы немного поделикатнее, то сейчас между нами не было бы такого разговора.

– Я вас понял, мистер Сталин, – поспешил откланяться Гопкинс, – могу обещать, что все сказанное вами достигнет ушей президента Рузвельта. А теперь позвольте нам с миссис Рузвельт откланяться, потому что нам как можно скорее необходимо вернуться в Соединенные Штаты…

– Не беспокойтесь, – сказал Сталин, – в Америку вас отвезут с ветерком – как говорится, не пройдет и суток, как вы будете в Вашингтоне. Так что можете отпускать вашу «Огасту» в обратное плавание. На прощание должен вам сказать, что наши союзники из будущего почти устранили причину, по которой верхушка вашей буржуазии может пожелать убить мистера Рузвельта и мистера Уоллеса. Человек, который в случае смерти Гитлера займет его место, еще более неприемлем для Черчилля в качестве участника переговоров, чем нынешний фюрер Германской нации. Зато перед нами господин Гейдрих не виновен почти ничем, и мы вполне можем гипотетически обсудить с ним условия почетной капитуляции.

– Хорошо, мистер Сталин, мы вас поняли, – кивнул Гопкинс.

После этого они вместе с Элеонорой Рузвельт, откланявшись, вышли из кремлевского кабинета.

При этом у Сталина возникла мысль, что эти двое оказались не до конца удовлетворены разговором. Ну что же – он не золотой царский червонец, чтобы всем нравиться. Главное – убрать отсюда американцев к тому моменту, как Красная Армия начнет окончательно решать вопрос с Финляндией. В Выборге и окрестностях идут ожесточенные бои. Штурмовые группы азартно режутся с финскими егерями, перемалывая в уличных боях элиту белофинской армии. Осталось совсем немного – и вопрос Финляндии будет окончательно решен. Однако американцам пока об этом знать не надо…

Полтора часа назад мы вылетели с подмосковного аэродрома на личном самолете мистера Сталина – и вот мы уже в окрестностях Хельсинки на высоте в двенадцать тысяч метров. Скорость полета, как сказал стюард, четыреста восемьдесят миль в час. Под крылом самолета сплошной облачный покров, он укутывает Землю точно саван. Где-то там, далеко под нами, идут ожесточенные бои – русские солдаты, ломая сопротивление финской армии, берут штурмом одну укрепленную позицию за другой. Но здесь мы в безопасности. На такую высоту не добьет ни одна зенитная пушка и не поднимется ни один истребитель, не говоря уже о том, что ни один современный самолет не сможет догнать нас на такой скорости. Это летающее чудовище, огромное и роскошное как круизный лайнер, мистер Сталин купил в будущем, и там же его оборудовали на его вкус.

Мы с Гарри находимся в первом салоне для самых важных лиц, рассчитанном всего на четырех человек. Тут имеются мягкие диваны, обеденные столы с креслами и радиомузыкальный центр. В случае необходимости стюард принесет постельное белье, подушки и одеяла и, если позволит шум двигателей, можно попытаться подремать на диване. Второй салон попроще и предназначен для высокопоставленных чиновников, которых важные лица могут взять с собой в поездку; в третьем, у самого выхода, стоят ряды кресел для охранников и технических специалистов. Вход в пассажирский салон осуществляется через герметичный тамбур и опускаемый трап-люк в хвосте фюзеляжа. Всего же этот летательный аппарат рассчитан для перемещения на межконтинентальные дальности двадцати четырех пассажиров и четырехсот килограммов багажа. Настоящая летающая яхта миллиардера, отделанная кожей, блестящим никелем и красным деревом и напиханная хитрыми штучками из далекого будущего. Как оказалось, это был тот самый самолет, доставку которого в наш мир мы наблюдали в день нашего выезда…

Сейчас мне кажется, что это было очень и очень давно, почти в прошлой жизни, но если посмотреть на календарь, становится понятно, что с того дня прошло чуть больше месяца. В последние дни нашего пребывания в Москве будущего я буквально не находила себе места, задыхаясь атмосфере злобных миазмов, исходящих от Америки будущего. Казалось, моя страна, всегда видевшаяся мне уютным островком, подпала под власть темного демона. Что поделать – так уж устроен человек, что будущее своей страны он склонен представлять себе в самых радужных цветах… Так было до того, как я вообще узнала о пришельцах из России третьего тысячелетия. Я мечтала, что в моей Америке будет царить истинная свобода и демократия. Что же я увидела? Мои мечты предстали передо мной в виде чудовищной карикатуры. И это не было пропагандой России, ведь я читала именно американские газеты. Не сразу получилось вникнуть в происходящее; можно сказать, что поначалу до меня доходило поверхностно – мне был непривычен и часто непонятен язык газет будущего. Но когда все же мне удалось разобраться – я испытала потрясение. Я стала плохо спать: бывало, полночи я ворочалась в постели, а когда удавалось наконец забыться, монстры действительности вставали передо мной во всей своей красе… Во что превратилась моя страна?! Представшую картину я бы сочла гнусной пародией на Америку, если бы не знала, что все это правда. Торжествующее невежество, откровенно пропагандирующее самые разнообразные пороки, мутным потоком лилось на людей со страниц газет, с экранов телевизоров и из этого самого интернета – казалось, мириады мерзких, зловонных чертей намеренно запускают в головы людям, чтобы они мыслили не так, как им свойственно, а так, как угодно тому темному демону… Людей, в первую очередь европейцев и американцев, убеждали в том, что белое – это черное, а черное – это белое, что добро – это зло, а зло – это добро… О да, всю эту информацию я воспринимала настолько остро, что буквально начинала болеть от нее… Мисс Ида сказала, что это вполне естественно, так как у меня нет «иммунитета» – в отличие от обитателей этого мира, которые на протяжении всей сознательной жизни впитывают эту информацию небольшими порциями.

Поскольку вопрос однополых отношений всегда волновал меня, так как имел ко мне непосредственное отношение, то поначалу я особенно заостряла свой интерес именно на этой теме. Боже, разве могла я когда-либо подумать, что все будет ИМЕННО ТАК?! Я лишь хотела, чтобы «таких» людей не осуждали и не преследовали. Но чтобы гомосексуализм победно шествовал по улицам в виде отвратительных «парадов» – это было выше моего понимания. И на все это смотрели дети! Они смотрели и проникались убеждением, что быть «такими» – совершенно нормально, что можно выбрать себе ориентацию и даже пол, не заморачиваясь вопросом, для чего тебя создал Бог и в чем вообще смысл твоего существования. Институт традиционной семьи, похоже, потерял актуальность – теперь вполне можно было вступить в однополый брак… Да-да; поначалу, узнав об этом, я решила, что это шутка или я что-то не так поняла. Но Ида пояснила, что все так и есть, что это сейчас тоже одна из составляющих понятия о свободе…

Как же так? Как можно было допустить, чтобы представление о браке было столь извращено? Ведь это – прямой путь к вырождению! Где-то мне даже попалась фотография свадьбы двух мужчин – более мерзкого зрелища мне еще видеть не приходилось. После этого мне в кошмарах стала сниться бородатая невеста, и я долго не могла избавиться от этого наваждения…

Изучая этот вопрос с позиций «отсталого» для этого времени человека, я все время помнила, что я и сама «такая». Но приобретаемое знание меня отнюдь не утешало. Да, в моем времени мне приходилось стыдиться своей ориентации. Но провозглашать об этом открыто, как принято ЗДЕСЬ, я бы не стала ни за что! Личная жизнь человека должна быть укрыта от посторонних глаз. Кроме того, я категорически против однополых браков. Ведь они не приводят к рождению детей, а следовательно, не могут считаться ячейкой общества. По моему глубокому убеждению, может существовать только один официальный союз – между мужчиной и женщиной, все же остальное должно лежать за пределами семейных отношений. А то, что творится в двадцать первом веке – конечно же, результат многолетней пропаганды, которая стала возможна после того как сексуальные меньшинства заявили о своих правах, до того столь долго попираемых… Словом, тут имеет место наглядный пример того, как палка, перегнутая в одну сторону, с силой выгибается в другую – в тот момент, когда ее отпустили.

Кстати, я обнаружила, что здесь о моей личной жизни известно практически все. Я сама это выяснила при помощи интернета – уж поиском пользоваться не составляло для меня особого труда. Странно было читать о себе… Словно бы речь шла о другом человеке. Присутствовало и неприятное чувство, от которого более впечатлительный человек вполне мог свихнуться – нечто вроде раздвоения личности: я настоящая и я, описанная в найденных статьях… Там было много всего. Я будто бы увидела нашу с Фрэнки жизнь через увеличительное стекло. Что ж, вернувшись в свой мир, буду учитывать, что в будущем станет известен едва ли не каждый наш шаг… Да, это было похоже на перебирание грязного белья, и первой моей реакцией было возмущение и протест. Но мне пришлось сказать себе, что протестовать против того, что уже ЕСТЬ, бессмысленно. Так обстоят дела – и этого уже никто не в силах изменить… Впрочем, меня порадовало, что моя личность оставила в ТОЙ истории не самые плохие впечатления. Ну и уж конечно, я убедилась, что потомкам прекрасно известна моя половая ориентация. Правда, покоробили некоторые лишние подробности – такие, например, как имена моих подруг… Впрочем, сгорать от стыда я не собиралась. Тем более что никто здесь, за исключением очень узкого круга посвященных, не знал, кто я такая.

Разумеется, я видела и знала, что к вопросам гомосексуализма в России относятся совсем не так, как в Америке и в европейских странах. Главное, что здесь дело не дошло до откровенных безобразий, хотя многое изменилось в сторону терпимости. Словом, Россия, насколько я могла судить, была близка к золотой середине в этом смысле – и это мне очень импонировало на фоне всеобщего безумия.

Теперь следует осветить еще один важный момент, который не мог не взволновать меня. Если описать в двух словах, то выглядело это так: белых американцев убеждали в том, что они должны каждый день каяться за прошлые угнетения перед различными национальными меньшинствами, потомками африканских рабов или нелегально проникшими на американскую территорию мексиканцами. И это при том, что количество белых в Америке будущего постоянно уменьшается, а количество черных и латиносов растет. Дело дошло даже до того, что очередным президентом Соединенных Штатов стал самый настоящий чернокожий! Подумать только… Барак Хуссейн Обама – его имя, и избран он был от нашей с Фрэнки Демократической партии, которая по большей части и поддерживает все вышеуказанные безобразия. Все это наводит на мысли о худших временах поздней Римской империи, когда в Палатинском дворце сидели императоры-безумцы, вроде проклятого всеми богами Калигулы…

Но самый большой кошмар в Америке будущего заключался не в этом. Когда Фрэнки хотел нашей Америке большего величия, разве он думал, что самая большая демократия превратится во всемирного бандита, который повсюду устраивает войны, свергает законные правительства и разжигает смуты и мятежи, поддерживая самое гнусное отребье? В мире будущего уже не протолкнуться от наших сукиных сынов, которым позволено делать с населением своих стран все что угодно, лишь бы они поддерживали глобальное американское доминирование. На тех же, кто не желает покорно принимать эту политику, обрушиваются все силы ада. Против таких стран и их торговых партнеров вводят экономические санкции, американское правительство финансирует в них оппозиционные группы и вооружает против законной власти откровенных бандитов, а когда это не помогает, американская армия грозит им вооруженным вторжением. Нет ничего более страшного, чем американский полицейский, которого больше не сдерживают рамки закона и нормы морали, потому что законы себе он пишет сам, а на мораль ему наплевать.

Единственные страны, помимо Соединенных Штатов, которые там, в мире будущего, сохранили политическую самостоятельность – это Россия и Китай, и сам этот факт вызывает в американской правящей элите бешеную злобу. Тут между враждующими внутри Америки силами существует консенсус – любой ценой ослабить, растоптать, уничтожить непокорных. Столько злобы, сколько содержится в речах местных сенаторов и конгрессменов, направленных против России, не найти даже в человеконенавистнических выступлениях Адольфа Гитлера. И ведь дело не ограничивается речами. Точно так же, как и в отношении мелких стран, непокорных американскому диктату, против России вводятся экономические санкции и оказывается давление на ее торговых партнеров. Американский госдепартамент или сопутствующие ему политические организации финансируют в России оппозиционные движения, которые надеются внести смуту в умы русских. Получают поддержку и наши американские сукины сыны в странах, окружающих Россию по периметру границ. Не снижается и непосредственное военное давление, американские войска подтягиваются на базы в сопредельные страны.

И все это творит страна, чей государственный долг составляет двадцать триллионов долларов и ежегодно увеличивается на астрономическую сумму в один триллион! У меня даже волосы на голове начинают шевелиться, когда я представляю себе эту фантастическую сумму. Америка будущего живет не по средствам, и, как мне видится, единственный актив, обеспечивающий ее платежеспособность – это и есть то самое глобальное доминирование; отсюда и ее бешеная активность, и желание уничтожить своих конкурентов, ибо это хоть на некоторое время отодвинет неизбежный крах. Когда запас прочности местной американской экономики подойдет к концу, финал затмит собой черную пятницу двадцать девятого года – точно так же, как электрический прожектор затмевает свечу. Именно страх перед этой возможной катастрофой, как мне кажется, толкает местных американских политиков на все их безумства. Они боятся того, что натворили, и изо всех сил желают найти виноватых – но только так, чтобы это оказались не они. Во всех грядущих бедах должны быть виноваты русские, китайцы, северные корейцы, иранцы, венесуэльцы, кубинцы и сирийцы.

Теперь я понимаю слова большевистского вождя о том, что мы должны все увидеть все собственными глазами. Размышляя над тем, что происходит в будущем, я, кроме всего прочего, поняла, что наша Америка ступила на этот ужасный путь как раз в тот момент, когда Фрэнки спровоцировал японцев на то якобы вероломное нападение на Перл-Харбор. Одна война, которую мы считали и считаем справедливой и оборонительной, повлекла за собой целую серию войн, в которых Америка выступала исключительно как агрессор и палач свободы. После всего, что произошло в прошлом того мира будущего, для меня даже удивительно, что дядя Джо хотя бы с нами разговаривает – терпеливо, как с малыми детьми, а не гонит прочь будто прокаженных. Напротив, он считает вполне естественным то, что русские из будущего могли бы передать японцам некоторые общеизвестные в их мире сведения. Чем сильнее будет наше поражение, том больше мы будем нуждаться в помощи Советского Союза. Ведь все эти дальние и ближние периметры, которые строят японские адмиралы, захватывая острова в Тихом океане, могут быть легко прорваны, если наши тяжелые бомбардировщики появятся на аэродромах под Владивостоком и начнут один за другим разрушать японские города. Разумеется, это может случиться только в том случае, если это разрешат русские; и, напротив, если они заупрямятся, то война с Японией действительно затянется на долгие годы.

Еще меня удивляет, как русские из будущего относятся к тому, что творит вокруг них тамошняя Америка. Они не высказывают ненависти и за исключением некоторых политиков, которых сами русские считают отморозками, не сотрясаются в многочасовых патетических речах. Они воспринимают все невероятно спокойно, да только, понятное дело, любви к Америке действия тамошнего американского правительства отнюдь не добавляют. Русские всего лишь хотят, чтобы тамошняя Америка не вмешивалась в их дела, не решала бы за них, во что им верить, а во что нет, кому там быть президентом, кого выбрать в их Конгресс, именуемый Думой, и в Сенат, а также не пыталась бы всучить им те противоестественные ценности, которыми уже буквально провоняла сама Америка. Еще русские хотят, чтобы прекратили грозить им войной, и ради этого готовы на многое. Но не в виде капитуляции, как надеются некоторые, а в виде долгой и упорной борьбы, в которой они не намерены сдаваться.

Понятно и желание дяди Джо не допустить здесь повторения той истории. Так что нельзя исключать, что японцы получили информацию о ходе начала войны с его ведома и при полном его поощрении. Тогда даже я не знаю, что мы можем предложить ему за то, чтобы он изменил свое мнение. Понятно, конечно, что ход нашей войны уже довольно сильно отличается от того, что было изложено в их учебниках истории, которые быстро утрачивают свою актуальность. Но Гарри говорит, что нам нужен, действительно необходим, второй фронт русских армий, сражающийся с японцами в Манчжурии, так как в противном случае мы увязнем в этой войне на долгие годы. Однако большевистский вождь взамен на обещание помочь в недалеком будущем требует, чтобы Америка произвела такие политические преобразования, которые закрепили бы Новый Курс Фрэнки и сделали ли бы невозможным возвращение нашей страны к прежней политике. Требование вроде бы простое и понятное – но хватит ли у Фрэнки политического такта и влияния, чтобы добиться положительного результата? Лучше бы он его добился, потому что в противном случае нашей Америке грозят тяжелые испытания и повторение той истории…

Первое, что, должно быть, видят пилоты большевистских бомбардировщиков, подлетая к станции – это густой черный дым, сплошной пеленой поднимающийся над горящими угольными складами, скопившимися на станции эшелонами, аэродромным бензохранилищем и постройками обывателей. Трое суток не удается потушить пожары, хотя, казалось бы, все уже выгорело дотла, ведь налеты большевистской авиации и обстрелы неизвестным оружием следуют без перерыва. Волны краснозвездных самолетов в плотных формациях заходят в атаку на станцию и на аэродром с восточного направления, ориентируясь на ниточку железной дороги и шоссе – и сбрасывают бомбы, целясь по пламени пожаров, загоревшихся после предыдущих налетов.

То же творится и на станциях Тааветти и Иматра, расположенных в тридцати пяти километрах, соответственно, к западу и востоку от станции Лаппеэнранта. Но только на тех станциях легче. Там под удары красных бомбардировщиков попали только эшелоны с перебрасываемыми под Виипури воинскими контингентами, а Лаппеэнранта к моменту начала бомбежек оказалась битком набита гражданскими беженцами из Виипури. Эти люди, спасаясь от большевистского нашествия, на машинах или пешком бросились на север, так как дорога вдоль берега Финского залива была уже перерезана большевистскими лыжными батальонами, форсировавшими по узкую полоску горловины Выборгского залива по льду. Таким образом, к моменту, когда началась эвакуация, Виипури был охвачен противником с трех сторон, и у беженцев оставалась только одна дорога – в сторону Лаппеэнранты.

Если спуститься с сияющих голубых небес на грешную землю, то видно, что падающие с небес бомбы не разбирали, где солдаты, а где мирные гражданские, рискнувшие вернуться в свои дома после того, как финская армия освободила Виипури от большевиков. Первый удар пришелся по станции как раз тогда, когда беженцы ожидали на посадки в вагоны, которые должны были освободить солдаты выгружающихся в Лаппеэнранте маршевых подкреплений. Сначала раздались несколько сильнейших взрывов, разрушивших входные и выходные стрелки, водокачку, а также нанесшие большой урон скопившейся на станции живой силе (в том числе и расчетам зенитных орудий, не имевших никакого прикрытия сверху), а потом на кишащую людьми станцию волнами пошли большевистские бомбардировщики. Кто сказал, что германская армия полностью уничтожила советскую авиацию? Самолетов было много, очень много, и из-под их крыльев, украшенных пятиконечными красными звездами, на головы скопившихся на Лаппеэнранте финских солдат и гражданских посыпались тысячи мелких осколочных и зажигательных бомб. Говорят, что это было страшнее самого ада – своего рода рукотворный последний день Помпеи.

Если до этого была хотя бы возможность если не удержать сам Виипури, вдребезги разносимый большевистской осадной артиллерией, то хотя бы сохранить для финской армии коридор в Карелию южнее озера Сайма с железной и шоссейной дорогой, то после той бомбежки все эти надежды пали в прах. Когда Маннергейм узнал, что произошло на Лаппеэнранте утром пятнадцатого января, ему сразу стало понятно, что, воспользовавшись затишьем на германском фронте, Сталин бросил против маленькой Финляндии все свои лучшие ударные части и резервы – с желанием раз и навсегда раздавить непокорную республику Суоми. На настойчивые просьбы к германскому командованию оказать хоть какую-то помощь и начать против большевиков наступление на любом участке фронта последовал ответ, что вермахт истощен и обескровлен предшествующими боями, а неподготовленное наступление не обернется ничем, кроме не нужной никому напрасной гибели немецких солдат.

Получив такой обескураживающий ответ, Маннергейм бросил все, в том числе и истерящего президента Рюти (главного сторонника развязывания войны-продолжения) и лично выехал на фронт, чтобы, если даже не получится спасти хоть что-то, то хотя бы погибнуть вместе со своими солдатами. А то глупо сидеть в своем особняке в Хельсинки и наблюдать, как все разваливается буквально на глазах.

Он успел к шапочному разбору. Большевика как раз выпихнули остатки финских частей за пределы городской черты Виипури и взяли оперативную паузу на перегруппировку. Маннергейм прекрасно представлял себе, что там происходит. Потрепанные и понесшие потери во время штурма части отводятся в тыл на пополнение, а вместо них в первую линию выдвигаются свежие, еще ни разу не бывшие в боях дивизии. Попытка флангового контрудара под Вуосалми, предпринятая двое суток назад Вторым армейским корпусом по приказу нового командующего Харальда Эквиста, закончилась позорнейшей неудачей.

Единственная механизированная часть финской армии, легкая танковая бригада, поставленная на острие того контрудара, погибла, едва войдя в соприкосновение с боевыми порядками большевиков. Трофейные легкие танки Т-26 вспыхивали не только от огня штатных противотанковых «сорокапяток», но и от выстрелов тяжелых противотанковых ружей, в последнее время широко распространившихся в стрелковых подразделениях РККА, а также от огня крупнокалиберных зенитных пулеметов, которые командиры большевиков тоже выставили в пехотную цепь по причине отсутствия у Финляндии сколь-нибудь значимых ВВС. В результате атака следующей за танками 2-й пехотной дивизии захлебнулась – и солдаты отступили, напоровшись на плотный пулеметный огонь. Впрочем, и сам генерал Эквист ненадолго пережил этот конфуз. Уже на следующий день большевики пристукнули свеженазначенного командующего Карельской Армией вместе со всем его штабом примерно тем же методом, что и его предшественника. Четыре сильных взрыва и несколько домов в Иматре, в которых располагался новонабранный штаб Карельской армии, просто перестали существовать вместе с большинством своих обитателей.

Дальнейшие действия красных, оттеснивших финские части за Вуоксу и начавших обустраивать по ее берегу полевой оборонительный рубеж, показали финскому командованию, что все свои ресурсы большевики вкладывают именно в рассекающий удар на Лаппеэнранту, на флангах прорыва, ограничиваясь обороной естественного рубежа. Если у них это получится, то в логистическом окружении (то есть будучи отрезанными от нормального снабжения) окажутся семь дивизий и две егерских бригады, второго, шестого и седьмого армейских корпусов. Да и сейчас положение этих войск было далеко не блестящим. Железнодорожные перевозки были фактически парализованы бомбовыми ударами, и вся транспортная нагрузка легла на шоссейные дороги, которые продолжали действовать несмотря на то, что над ними весь короткий зимний световой день неотрывно висели переделанные в штурмовики большевистские бипланы И-153, ведущие охоту за каждой машиной и каждым пешеходом. Движение по дорогам возобновлялось только ночью, но этого было смертельно мало.

Арифметика тут простая. Товарные двухосные вагоны дореволюционного образца, в основном использовавшиеся на финских железных дорогах (отрыжка имперского прошлого) имеют грузоподъемность в восемнадцать тонн; и таких вагонов в грузовом составе было от тридцати до сорока пяти. Один грузовик имеет среднюю грузоподъемность в полторы тонны; итого – перемножаем все между собой и получаем, что в среднем один эшелон с армейскими грузами можно заменить четырьмя с половиной сотнями грузовиков, которые к тому же будут перемещаться с гораздо меньшей скоростью, чем поезд, тридцать километров в час вместо сорока… В случае же если Красная армия все же перережет магистральное шоссе, ведущее в тылы финской Карельской армии, то плечо доставки по проселочным дорогам через центральную Финляндию в объезд озера Сайма увеличится с пятисот до шестисот пятидесяти километров, а средняя скорость движения автомашин упадет еще больше. Но это, скорее всего, не будет иметь уже никакого значения, потому что в финской армии на начало войны имелось всего четыреста восемьдесят грузовиков, и их количество в ходе боевых действий неуклонно уменьшалось.

Именно это обстоятельства заставляло маршала Маннергейма думать, что если в ближайшее время не удастся восстановить железнодорожное сообщение, то коллапс снабжения Карельской армии неизбежен. Кроме всего прочего, получится, что прорвавшаяся группировка большевиков окажется между главными силами финской армии и Хельсинки, который обороняют весьма незначительные силы. При этом от удара в спину со стороны Карельской армии их будет прикрывать естественный рубеж реки Вуоксы. В такой ситуации единственным разумным решением выглядит вывод Карельской армии через центральную Финляндию в район Хельсинки – для того чтобы защитить столицу от вражеского нашествия. А это шестьсот пятьдесят километров пешего марша по дорогам в тридцатиградусный мороз, и больше половины дорог являются заснеженными проселками в лесной чаще. Арифметически, если войска выступят немедленно, то головные подразделения вступят в Хельсинки «всего-то» через месяц, а еще через две-три недели туда подтянется хвост колонны. Но это только арифметически. Перемещения больших масс войск пешим порядком в пределах досягаемости авиации противника при затрудненном снабжении и недостатке по пути удобных мест для ночевок в зимнее время года может привести к потерям от шестидесяти до восьмидесяти процентов личного состава. И это не говоря уже о том, что к тому времени Хельсинки может быть уже захвачен большевиками, которые в последнее время в своих действиях проявляют необычайную прыть.

Поэтому необходимо любой ценой сохранить для финской армии коридор Тааветти – Лаппеэнранта – Иматра, а иначе можно будет сразу складывать лапки и с честью идти на дно. А по-другому никак, потому что ситуация получится примерно такая же, как и у французов в сороковом году после успеха германского плана «Гельб». Снимать с фронта части Карельской оперативной группы и экстренно отправлять их под Виипури следовало начать еще тогда, когда стало ясно, что большевики прорвали фронт у станции Териоки. Но этому помешала утрата управления Карельской армией в целом после гибели в самом начале вражеского наступления командующего вместе со всем штабом. Такой приказ был отдан только двенадцатого января, а даже с учетом частичной переброски войск по железной дороге для этого требуется не менее восьми-десяти дней. Ему, Маннергейму даже сложно представить, что будет, если большевики уже завтра закончат свою перегруппировку и ударят на север всей мощью своего кулака. Ведь между их передовыми позициями под Виипури и Лаппеэнрантой – всего шестьдесят километров по дорогам и совсем небольшое количество усталых и потрепанных финских войск. Нет, он не вынесет позора поражения, а потому останется здесь – чтобы, если получится, спасти ситуацию, а если нет, то для того, чтобы героически погибнуть с оружием в руках и не видеть, как рушится независимая Финляндия, любимое детище второй половины его жизни…

Когда пожилой слуга-филиппинец ввез кресло каталку с американским президентом к ожидающим его соратникам, тот был мрачнее грозовой тучи. Впрочем, такой же мрачный вид был и у его специального представителя Гарри Гопкинса. Все прочие пока не понимали, кого сегодня хоронят, но сделали приличествующий случаю скорбный и серьезный вид.

– Итак, джентльмены, – сказал Рузвельт, даже не подозревая, что произносит фразу, набившую оскомину миллионам советских и российских школьников, – должен сообщить вам пренеприятное известие. Дядя Джо неожиданно заартачился и не стал давать нам никаких обещаний относительно подключения к нашей борьбе с Японией – точнее, он обставил свою помощь некоторыми условиями, которые мы должны выполнить, прежде чем русские хотя бы подумают о том, чтобы объявить джапам войну. Но не это самое тяжкое в нашем положении… Все мы, тут присутствующие, видим будущее нашей страны в создание такой демократической политической системы, которая обеспечивала бы Соединенным Штатам процветание, а американским гражданам счастливую, добродетельную и благополучную жизнь. Но, как оказалось, будущее нашей Америки совсем не такое. Заглянув за барьер времени, вместо доброго дядюшки направляющего народы к лучшей жизни, мы увидели злобного тирана, преисполненного всяческих пороков и творящего беззакония и убийства. Америка будущего – самая богатая страна мира, но ее государственный долг превышает двадцать триллионов долларов, а треть ее граждан едва сводит концы с концами. Центр американской автопромышленности Детройт лежит в руинах, как будто по нему прокатилась война, зато миллиарды долларов тратятся на то, чтобы устраивать мятежи в других странах и свергать законные правительства.

И вот самое главное, из-за чего дядя Джо начал задавать нам неприятные вопросы. Та Америка будущего смертельно враждует с союзной ему Россией, причем мой специальный представитель Гарри Гопкинс и супруга миссис Элеонора Рузвельт, прожившие в том мире почти месяц, утверждают, что больше всего нам в мире будущего близка как раз Россия, а та Америка выглядит как настоящее порождение дьявола. Именно в связи с этим у дядюшки Джо возникли некоторые пожелания, исполнение которых он связывает с нашим возможным будущим сотрудничеством. Прежде чем дядя Джо принципиально рассмотрит вопрос о вступлении Советского Союза в войну с Японией после завершения им Европейской кампании, он желает, чтобы мы гарантировали, что Новый Курс – это навсегда, а не только до тех пор, пока жив президент Рузвельт. Помимо этого, он хочет закрепления союзнических, равноправных и доверительных отношений, а также гарантий того, что американская вооруженная мощь никогда не станет угрожать Советскому Союзу или России… И вы ошибаетесь, если думаете, что речь идет только о подписании соответствующих договоров. Хотя и это тоже непросто, потому что некоторые пожелания дяди Джо прямо противоречат Атлантической хартии. Нет. Дядя Джо хочет, чтобы мы физически сделали невозможной реставрацию прежних порядков, отстранили от власти и лишили капиталов тех людей, которые могут использовать свое влияние для восстановления прежних порядков, свойственных нецивилизованному дикому капитализму.

Собственно, в последнее время я нередко задумывался о том, что политических прав, гарантированных Конституцией и первым «Биллем о правах», оказалось недостаточно, чтобы уверить нас в равенстве в погоне за счастьем. Следовательно, необходимо объявить новый «экономический билль о правах», который гарантировал бы американцам право на полезную и оплачиваемую работу в промышленности, торговле, сельском хозяйстве, в шахтах Нации; право на достойную заработную плату, обеспечивающую хорошее питание, одежду, отдых; право каждого фермера выращивать и продавать свой урожай, что позволит обеспечить его семье достойную жизнь; право на защиту каждого предпринимателя от недобросовестной конкуренции и господства монополий; право каждой семьи на достойное жильё; право на качественное медицинское обслуживание; право на достаточную экономическую защиту в старости, при болезни, несчастном случае, безработице; право на хорошее образование…

Немного помолчав, президент Рузвельт добавил:

– Во всем этом нет ничего сверхъестественного – просто меры для того, чтобы американцы были счастливы и благополучны. Так вот: я узнал, что там, в будущем, я представил такой Билль в Конгресс, и тот его отверг. А еще через несколько лет, уже после моей смерти, нашу страну поразила ужасная болезнь всеобщего доносительства, злобы и подозрительности, направленная на людей левых взглядов – таких как мистер Уоллес или мистер Гопкинс. И тот же Конгресс, который отверг предложенный мной билль об экономических правах, с одобрительным улюлюканьем отнесся к кампании травли и запугивания людей левых взглядов. У меня в голове не укладывается, что всего через десять лет в моей стране будут жечь книги и преследовать людей за политическое инакомыслие… Да, все это начал один злобный безумец, популярный адвокат, за счет своего пыла и красноречия заполучивший место сенатора, но раз эта инициатива была широко подхвачена по всей стране, значит, она соответствовала интересам каких-то могущественных людей и задевала в душах американцев какие-то низменные инстинктивные нотки… Теперь вы понимаете, что так встревожило дядю Джо, и почему он поставил отношения между нашими странами на грань разрыва, лишь бы выяснить этот вопрос.

После этих слов президента наступила тишина, потом Гарри Гопкинс, не поднимая глаз, глухо сказал:

– Мы тут все нужны настоящим хозяевам Америки только до тех пор, пока не побеждены Германия и Япония. Потом мавр сделает свое дело и мавру придет пора уходить. Кто-то из нас весьма вовремя умрет, другие будут отодвинуты от большой политики и смогут только с завистью и тоской взирать на то, как люди, не стоящие вовсе ничего, будут ломать то, что мы строили десятилетиями. Мы сделали Америку великой, но после нас придут люди, которые измажут это величие калом и кровью, превратив американцев в нацию убийц. Точнее, эти люди уже среди нас, и они только ждут момента, чтобы перехватить у нас вожжи…

Рузвельт вздохнул:

– Гарри имеет в виду банкиров, – сказал он, – которые поддержали нас потому, что привычными методами Америку нельзя было вывести из рецессии, процесс которой был самоподдерживающимся, и только разорвав замкнутый круг, можно было добиться успеха. Правые идеи при этом не работали, и дело шло к социальной революции, примерно такой как в России, или жесточайшей диктатуре – примерно такой как в Германии. Мы с вами, друзья, сумели избежать и того и другого, поставив нашу страну на путь процветания и всеобщего благоденствия. К этому банкиры отнеслись вполне положительно, потому что это увеличивало их прибыль, но у них есть свой взгляд на то, как надо использовать достигнутое величие, и в этих планах совсем нет места для рядовых американцев. То есть эти места есть, но они отнюдь не почетные. Теперь, наша с вами задача – избавить нашу страну от влияния этих людей. Или мы это сделаем, или нас похоронят в одной могиле вместе с нашими идеями.

– Э-э-э, мистер Президент, – сказал госсекретарь Корделл Халл, – а как вы собираетесь избавлять страну от влияния банковских кланов, если эти люди контролируют Конгресс, через который должны проходить все законы?

– Значит, – горько усмехнулся Рузвельт, – нам нужна диктатура. Разумеется, не такая как у дяди Джо, и не такая как у этого вонючего бабуина Гитлера; мягкая демократическая диктатура законно избранного президента, руководящего великой страной, сражающейся с жестоким врагом. При этом мы должны иметь возможность предпринимать не самые популярные, то есть жесткие, действия, чтобы достичь победы в этой войне. И никто не должен знать, что мы сражаемся не только с джапами или гуннами, но и с внутренним врагом за будущее нашей прекрасной страны, которая непременно должна стать великой. Кстати, если искать повод объявить кое-кого вне закона, то стоит заметить, что у некоторых наших банков и корпораций есть собственность в Третьем Рейхе, и эта собственность выпускает отнюдь не конфеты или воздушные безе, а производит оружие, из которого гунны убивают наших союзников – англичан и русских. Причем приобретение этих активов произошло уже после прихода Гитлера к власти, а следовательно, люди вполне понимали, что творят. Мистер Биддл, будьте добры, как генеральный прокурор возьмите этот вопрос на заметку… А теперь, джентльмены, я попрошу остаться мистера Уоллеса, а остальные могут быть свободны – чтобы обдумать все то, что было сказано здесь и сейчас.

– Итак, мой дорогой Генри, – сказал Рузвельт, когда прочие участники совещания вышли, – теперь вы в курсе, насколько серьезна ситуация. Но не все еще потеряно. У нас с вами есть еще и ресурсы, и влияние для того, чтобы побороться за будущее нашей Америки. А вот сейчас я вам скажу то, о чем не хотел говорить при посторонних, даже в присутствии Гарри Гопкинса. Главное звено в этой борьбе, мой дорогой Гарри, это как раз вы. Пока вы мой вице-президент, дядя Джо может быть спокоен за наш политический курс, да и наши недоброжелатели ни за что не возьмутся за устранение президента Франклина Рузвельта, ибо вы, дорогой Генри, в качестве президента для них еще страшнее, чем я.

– Мистер президент, – возмущенно вскричал Уоллес, – неужели вы думаете, что кто-то осмелится покуситься на вашу жизнь?

– Там, в том мире, Генри, – ответил Рузвельт, – я умер подозрительно вовремя, за пару месяцев до победы над Германией и за полгода до краха Японии. То есть как раз в тот момент, когда ничего уже не могло измениться перед тем, как победители должны были делить мир. В триумвирате Соединенных Штатов, Великобритании и Советской России я был скорее близок к дяде Джо, чем к Черчиллю. Да я и сейчас это чувствую. Британия, мой дорогой Генри, это прошлое нашего мира, а Советская Россия и Соединенные Штаты – его будущее. Я-то думал, что самой сложной задачей окажется приручить русского тигра, а оказалось, что самое главное – это не дать изжалить себя медноголовым змеям.

– Мистер президент, – спросил Уоллес, – вы имеете в виду аналогию с убийством президента Линкольна?

– Именно так, – утвердительно кивнул Рузвельт, – тогда Америка тоже сражалась за благое дело против рабства и угнетения. Но как раз в тот момент, когда победа была уже достигнута и победителям предстояло делить пирог, к Линкольну допускают убийцу, который делает свое черное дело. В результате Реконструкция в южных штатах проводилась в донельзя уродливой форме, а многие причастные к тому процессу сенаторы и конгрессмены обогатились просто в невиданных размерах. Кстати, судьба вице-президента Джонсона, который после смерти Линкольна стал президентом, может служить неким ознаменованием вашей судьбы. Он тоже был крайне неудобным наследником покойного Линкольна, не обладая ни его авторитетом, ни его харизмой, но при этом очень мягко относился к побежденным южанам – и поэтому его травили и Сенат, и Палата Представителей, грозили импичментом и судебным преследованием; да только ему как-то удалось избежать худшего. Мне ведь тоже не нравятся идеи мистера Моргентау и стоящих за ним еврейских кругов превратить Германию в выжженное и вытоптанное место, на котором не могла бы расти трава. На самом деле я знаю, откуда исходят подобные идеи, полные древней библейской мстительности, и думаю, что попытка из реализации не принесет нам ничего, кроме проблем. И там, в другой истории, план Моргентау был быстро заменен прямо противоположным планом Маршалла, ибо в условиях начавшейся конфронтации с Советами нищая и униженная Европа упала бы в руки коммунистов как переспелый плод.

– Мистер президент, – озадаченно спросил Уоллес, – я не понимаю, зачем вообще нужно было конфликтовать с Советами, ведь, насколько я понимаю, это был наш союзник, вместе с которым мы выиграли тяжелейшую войну?

– Вы наивный парень из Айовы, Генри, – вздохнул Рузвельт, – с точки зрения прикладной политики, после победы в войне наступает время делить добычу, и если победителей больше чем один, то с этим могут возникнуть проблемы. Тем более что наши финансисты и торгово-промышленные круги как огня чураются левых идей, а Советская Россия, набравшая в войне невероятную мощь, представлялась им тогда экзистенциальной угрозой американскому образу жизни. Линия соприкосновения американских и советских войск проходила через центр Европы, а нашим политиканам и генералам хотелось запихнуть большевиков за их довоенную границу, а то и вовсе трансформировать таким образом, чтобы они перестали представлять эту угрозу, а на самом деле не мешали установлению того, что позже назовут глобальным доминированием. То, что за этим последовало, позже назовут «холодной войной». Странное состояние враждебности, угроз и страха – притом, что у русских сил было вчетверо меньше, чем у нас; но, несмотря на это, они сумели продержаться целых сорок пять лет, и продержались бы и дольше, если бы не интеллектуальная и моральная деградация их руководства…

Рузвельт махнул рукой.

– Впрочем, – с досадой сказал он, – последующие за началом конфронтации послевоенные события сейчас уже не так важны, потому что история уже свернула в другую колею. Дядя Джо нашел себе союзника, который решит его основные проблемы, и потому не особо нуждается в нашей помощи. А вот мы в нем нуждаемся: воевать с джапами через океан – не самая простая задача, и гораздо лучше было бы, если бы Красная Армия тоже поучаствовала в этой войне. Насколько я помню, у русских к узкоглазым старые счеты; надеюсь, что дядя Джо не откажется их как следует вздуть, отомстив за все что было и чего не было. Сейчас важно, что я сам собираюсь поступить с дядей Джо честно, и не буду пытаться отбирать у его страны честно завоеванные территории. Тем более что в Европе мы как раз вне игры. Этот бесноватый пожиратель шоколада, который мнит себя великим стратегом, просто не отважился объявить войну еще и нам, когда на Восточном фронте каждый день его просто поджаривают заживо. А может, это и к лучшему. Если мы не участвуем в европейской войне, то не сможем поддаться на британские интриги и войти в конфронтацию с русскими.

– Мистер президент, – сказал Уоллес, – но ведь тогда в конфликт с Советами ввяжется Черчилль, который обязательно попросит у вас помощи.

– Я уже сказал, Генри, – довольно резко ответил Рузвельт, – что Черчилль – это прошлое Европы, жирное, неповоротливое и насквозь лживое, не разбирающееся в том, что оно творит. Если он сам влезет в конфликт с дядей Джо, то причем тут Америка? Мы помогаем только странам, которые подверглись агрессии, а не наоборот. В конце концов, британцам необходимо понять, что договариваться с русскими о разделе сфер влияния они должны сами, как и брать на себя риск того, что такого соглашения достичь не удастся. Черчилль должен зарубить себе на носу, что ни один американский солдат не будет воевать за чисто британские интересы. Это исключено. Армии большевиков нам нужны для того, чтобы помочь сокрушить джапов, а не в качестве противника в следующей схватке за мировое господство… К тому же слишком много могущества – это тоже плохо. История из будущего гласит, что, достигнув искомого глобального доминирования, Америка получила деградацию экономики и политики и полностью разложилась в течение каких-то двадцати лет. Всегда должен быть кто-то, кто будет держать Америку в тонусе, а иначе она ожиреет, ослабнет и погибнет от самодовольства, вызванного чувством собственной исключительности.

Произнеся эти слова, Рузвельт нарочито сделал паузу, будто давая собеседнику время, чтобы вникнуть в их смысл.

– В общем, так, Генри, – наконец сказал он, – тебе, как своему вице-президенту, я хочу поручить очень важное задание. Сейчас в нашем национальном аэропорту в Вашингтоне стоит огромный самолет русских из будущего, переделанный из тяжелого бомбардировщика, который прилетел сюда из Москвы без единой промежуточной посадки. Да ты, наверное, слышал. О нем писали все газеты, и теперь посмотреть на это летающее чудо света сбежалась, кажется, половина Америки. Русские, не будь дураки, поставили ящики для пожертвований и продают билеты на экскурсии, объявив, что вся выручка пойдет в фонд их обороны, на борьбу с плохим парнем Гитлером. Это сработало, и теперь народ валит туда гурьбой. Так вот – этот самолет пробудет здесь еще пару дней, а потом улетит обратно, и ты улетишь в Москву вместе с ним. Твоей задачей будет отвезти дядя Джо мое послание с просьбой, чтобы он написал для тебя рекомендательное письмо к русским из будущего, а потом ты отправишься в двадцать первый век и доделаешь то, что не удалось Гарри Гопкинсу из-за его полуофициального статуса… Одним словом, мне необходим компромат с того конца времени на всех наших деятелей, на кого у тамошних русских имеется соответствующая информация. Чем больше, тем лучше. Сейчас, когда специальная следственная комиссия принялась трясти Киммеля, как он мог допустить такое катастрофическое начало войны, нам необходимо связать этого подонка с теми, кто напрямую получил наибольшую выгоду от гибели тысяч американских военных моряков. У мистера Биддла должен быть материал на всех этих субчиков до единого, чтобы американский народ зашелся в приступе справедливого негодования, а мы могли устроить большой судебный процесс, который очистит нашу страну от скверны, а виновных отправит на электрический стул. И вот тогда мы посмотрим, кто кого сведет в могилу, отравит или отдаст под суд. Впрочем, все это лирика. Работайте, Генри, работайте – и Америка вас не забудет.

С черного, как сам мрак, неба тихо идет реденький снежок. В безлунную ночь и в ясную погоду на вытянутой перед собой руке не увидать кончиков пальцев. А тут еще и облачность и снегопад, и мороз около двадцати пяти градусов. В такую погоду хороший хозяин не выгонит из дому даже дурного пса, ибо уже в десяти шагах от дверей начинается непроглядный мрак. Но именно в эту ночь советское командование решило провести операцию «Пегас», которой предстояло завершить как четвертую и последнюю советско-финскую войну, так и историю существования независимой Финляндии. Поигрались в самостийность – и хватит. Для этого 8-я армия, месяц назад выведенная из боев в район Таллина, была пополнена личным составом до достижения ее частями и соединениями штатной численности, а также усилена отдельными лыжными батальонами и спецчастями.

На 19 января 1942 года в состав армии входили: 10-я, 11 и 86-я стрелковые дивизии РККА, 1-я стрелковая дивизия НКВД, 1-я саперно-штурмовая бригада особого назначения, 59-й, 273-й и 274-й отдельные лыжные батальоны. Приданная армии артиллерия включала в себя: 519-й и 101-й гаубичные артполки РВГК (по двадцать четыре 152-мм пушки-гаубицы МЛ-20), 6-й и 7-й артполки ПТО (по двадцать четыре 76-мм пушки ЗИС-3), 20-й отдельный минометный батальон (сорок восемь 120-мм минометов обр. 1939 года), а также 20-й, 39-й, 133-й отдельные зенитно-артиллерийские дивизионы (по двенадцать 37-мм зенитных пушек и двенадцать 12,7-мм зенитных пулеметов ДШК). Для зимы сорок первого-сорок второго годов – мощь, внушающая почтение. Командовал 8-й армией генерал-майор Андрей Леонидович Бондарев, обладающий множеством положительных качеств, в том числе живым, беспокойным умом, а также легким, неунывающим характером и способностью с иронией относиться к самым тяжелым ситуациям. Подчиненных своих генерал Бондарев привык ценить не по званиям и регалиям, а по способностям и заслугам. Подтянутый, собранный, быстрый в движениях, он располагал к себе с первого взгляда, умел глубоко вникать в любое дело и решал все вопросы без оглядки на инстанции – и именно поэтому был выбран для разрешения задачи немалой сложности, требующей не только недюжинного ума, но и определенной смелости в решениях.

После того как армия была выведена в резерв Прибалтийского фронта и начала пополняться личным составом за счет маршевых батальонов, командующий приказал не расслабляться, а вместо того усилить боевую подготовку, особенно с новым пополнением, еще не участвовавшим в боях. Война только началась, и выведенную в резерв армию в любой момент могли бросить обратно в бой. Особенно это чувство у генерала Бондарева укрепилось после того, как армию дополнительно усилили вторым гаубичным артполком, саперно-штурмовой бригадой, минометным батальоном, двумя противотанковыми артполками, и двумя дополнительными зенитными дивизионами, а также стали насыщать ее части автотранспортом и гусеничными тягачами для артиллерии. Большая часть получаемой техники была доставлена с другой стороны тоннеля времени, соединяющего СССР и Россию будущего. Но артиллеристы, изголодавшиеся по хорошей технике, наконец-то получившие мощные, компактные и надежные тягачи и грузовики, на происхождение ее отнюдь не жаловались.

При этом на вооружении приданных армии противотанковых артполков стояли не легкие сорокапятки и не тяжелые и неповоротливые зенитные орудия 52-К, в первой фазе войны снимаемые из войск ПВО, а самые современные, только что с завода, грабинские ЗИС-3, по дальности и точности огня превосходящие знаменитые «трехдюймовки» начала века, а по мобильности не уступающие им. Если у противника нет танков, то при наличии осколочно-фугасных снарядов в боекомплекте эти универсальные пушки вполне могут использоваться и для огневой поддержки пехоты. Их, собственно, и направляли таким образом, чтобы половина пошла в армейскую, а половина в противотанковую артиллерию, где они были на своем месте вплоть до того момента, как у немцев стали появляться танки с толщиной брони более ста миллиметров. Но это уже совсем другая история из совсем другого мира… Уж тут-то Третий Рейх до «Тигров» и «Пантер» банально не доживет.

Первыми на лед Финского залива сошли несколько МТЛБ из будущего, оснащенных бульдозерными отвалами. Двигаясь клином на скорости около десяти километров в час, они расчищали от снега и утрамбовывали ледовую дорогу. На командирской машине каравана разграждения стояла радионавигационная система, принимавший сигналы передатчиков, установленных на западной оконечности полуострова Ханко и в районе поселка Азери на побережье Финского залива, неподалеку от Кохтла-Ярве. Благодаря этому устройству, несмотря на зимнюю непроглядную ночь, штурман каравана точно знал свое местоположение и курс на главную цель похода – Хельсинки. Следом за караваном разграждения на лед пошли лыжные батальоны в белых масхалатах, за ними саперно-штурмовая бригада, посаженная на машины, и 20-й зенитный дивизион, потом 6-й пушечный артполк ПТО… а позади уже теснились, выстраиваясь в колонны, стрелковые дивизии и средства поддержки. Последними на лед должны были сойти гаубичные полки РВГК.