Глава седьмая,
в которой штиль сменяется усиливающимся волнением, а герои испытывают смятение чувств
Как ни удивительно, ночь прошла без эксцессов. Утром Саша Коротич посетил завтрак и выступил с небольшой речью. Он сказал, что в равной степени уважает мнение как тех, кто стремится покинуть экспедицию, так и тех, кто готов продолжить плавание.
— Но лично я бы не торопился с выводами, — сказал он, подводя черту. — Насколько мне известно, сегодня на корабле было спокойно. Вероятно, мы вышли из какой-то неблагоприятной зоны.
— Но техника по-прежнему не работает, — напомнили ему.
— Что ж, придется вам вспоминать, как работали ваши коллеги до появления компьютеров, — улыбнулся Коротич. — Ручками и карандашами.
— А сообщения на землю голубями будем отправлять? — ехидно поинтересовалась Пруденс.
— Нет, зачем же. Вы сможете использовать свои тексты. Когда мы вернемся на Багамы.
В словах Коротича был резон, но ничего похожего на энтузиазм они не вызвали. Две трети путешественников только и ждали возможности улизнуть с «Оушн Глори». Похоже, уже пережитого им хватило с лихвой, и новых впечатлений они не хотели. Коротича это явно злило, хотя он старался, чтобы его взгляд и тон сохраняли обычную благожелательность.
Всю первую половину дня Быков бесцельно шатался по палубам, чтобы не сидеть в каюте с Мартой. Его раздражала ее манера валяться на кровати в чем мать родила, пялясь в потолок или дремля. Пусть дожидается своего бравого полковника одна. Мысленно Быков с ней уже попрощался.
Погода заметно портилась. Все началось с маленького облачка, заслонившего солнце, стоящее в зените. Оно походило на комок ваты и поначалу не привлекало ничьего внимания. Потом Быков заметил, что облачко умудряется постоянно занимать такое положение, что закрывает солнечный свет.
В мире стало сумрачно и неуютно. Океан сменил окраску с синей на зеленую, а потом посерел, как небосвод, по которому теперь расползлась сплошная облачная пелена. Потом поднялся ветер, и волны с готовностью заплясали на океанской поверхности. Пока что они не набрали силу, словно решая, в какую сторону им дружно покатиться, но в посвежевшем воздухе отчетливо запахло штормом.
Быков поднялся на верхнюю палубу, где воздушный поток был тугим и непрерывным. Моложавая красотка Морин Остин упрямо лежала в шезлонге, как будто надеялась, что ее упорство вознаградится возвращением солнечной погоды. Ветер трепал парео, которым Морин пыталась прикрыться. Заметив Быкова, она с готовностью встала и крикнула:
— Кажется, позагорать сегодня не получится. Как думаете?
Чужое мнение требовалось ей, чтобы оправдать собственную слабость в своих же глазах. Интересно, как бы она поступила, если бы Быков сказал, что погода прекрасно подходит для принятия солнечных ванн?
— Я тоже так считаю, — кивнул он. — Если так пойдет дальше, ночью может разыграться настоящий шторм.
— Значит, все-таки будет качка? — с беспокойством спросила Энджи, стоявшая у поручней и напряженно прислушивавшаяся к разговору.
Она по-прежнему была рыженькой и миловидной, но уже не такой улыбчивой, как в начале путешествия.
— Мистер Коротич сказал мне, что яхте не страшны даже самые сильные ураганы, — авторитетно заявила Морин.
— Но качка! — покачала рыжей головой Энджи. — Я не выношу качку. Плавала однажды в круизе и чуть не умерла от морской болезни.
— На яхте установлены стабилизаторы, — успокоил ее Быков. — Говорят, они способны погасить любое волнение.
— Я тоже такое слышала, — подтвердила приблизившаяся Морин.
— И вы верите в это? — спросила Энджи, испытующе поглядывая на обоих. — После всего того, что творится на судне? Я не надеюсь ни на какие стабилизаторы, ясно? — Она чуть не плакала. — Мы все погибнем. Он нас уничтожит.
— Кто? — опешил Быков.
— Треугольник!
— Не болтай глупостей! — рассердилась Морин. — Ты разве не знаешь, что нельзя произносить вслух свои опасения. Они уносятся в атмосферу, и Вселенная их слышит.
Иллюстрируя сказанное, она взмахнула руками. Ветер вырвал у нее парео и понес вдаль низко над гребнями, словно причудливую синюю чайку — единственное яркое пятно на серо-буром фоне. Вокруг, сколько хватало глаз, тяжело ворочались волны, стремясь поднять повыше свои вспененные макушки.
Недовольно поджав губы, Морин направилась к трапу.
— Я боюсь, — сказала Энджи, когда они остались одни. — Добром это не кончится. Что-то случится. Что-то страшное.
— Успокойся, — постарался унять ее волнение Быков. — Для паники нет причин. Шторм может не начаться. Побеснуется море и утихнет. — Он потопал ногами по настилу палубы. — Чувствуешь? Как будто на земле стоим. Совершенно не качает. — Заметив недоверчивое выражение на лице Энджи, он поправился: — Ну, почти.
— Ты как все, — с горечью произнесла она. — Не хочешь видеть правды. Предпочитаешь прятаться за стеной иллюзий. Отгораживаешься ею от реальности. Так проще, правда?
— Ни от чего я не отгораживаюсь, — возразил Быков, несколько обиженный и ошеломленный внезапными нападками. — Успокойся, Энджи. Чем сильнее мы боимся и нервничаем, тем уязвимее становимся.
— Чем мы беспечнее, тем проще с нами справиться, — сердито сказала Энджи и ушла, оставив его в гордом одиночестве.
Он уже хотел последовать за женщинами, когда на палубу поднялась Лиззи Шеннон. Впервые за время путешествия ее волосы были собраны не в узел на макушке, а заплетены в косу. Должно быть, она решила, что иначе ветер растреплет ее прическу. На ней была бело-голубая ветровка и обычные джинсы, плотно обтягивающие бедра и икры, отчего кроссовки Лиз казались великоватыми.
Как обычно, Быков не заметил следов косметики на ее лице. Приветливо кивнув, она остановилась, словно бы решая, где расположиться.
— Кажется, шторм надвигается, — произнес Быков, делая шаг вперед.
Этим он давал понять, что предлагает Лиззи свое общество. Поколебавшись, она осталась стоять у поручней. Быков занял место рядом.
— Я вышла посмотреть, — сказала она. — Обожаю смотреть на волны. Похоже на пламя. Никогда не надоедает.
— Скоро три часа, — сказал Быков. — Думаю, до темноты тебе еще будет на что посмотреть.
Он строил английские фразы таким образом, чтобы общение велось на «ты», а не на «вы». Лиззи приняла приятельский стиль.
— Ты тоже любишь шторм? — спросила она. — Все собрались внизу, а ты здесь стоишь. Я не помешала?
— Наоборот! — воскликнул Быков. — Вместе веселее. И спасать друг друга можно.
Шутка оказалась неудачной.
— Думаешь, это серьезно?
Лиззи показала глазами на волнующийся океан.
— Не знаю, — признался Быков. — Не хотелось бы, честно говоря. Те штормы, в которых я побывал, добром не заканчивались. — Заметив изменившееся лицо собеседницы, он мысленно обругал себя болваном и поспешил добавить: — Но на «Глори» нам опасаться нечего. Яхта очень устойчива и способна выдержать любую бурю.
— Ее уже качает, — сказала Лиззи.
— Что?
— Яхту качает, — повторила Лиззи.
Она была права. Волнение усилилось даже за то короткое время, которое Быков провел наверху.
— Ничего страшного, — сказал он. — Кораблю положено качаться на волнах. Уверен, внутри это почти не ощущается.
Произнеся эти слова, Быков тут же пожалел о сказанном. А вдруг Лиззи решит спуститься в каюту?
Но она осталась стоять рядом, держась обеими руками за влажные поручни. Быков поднял голову, пытаясь определить, капли дождя срываются с низких облаков, или это морские брызги долетают наверх.
— Ветер, — сказала Лиззи. — Он усиливается.
— Хочешь, спрячемся где-нибудь? Можем попить кофе или просто посидеть в кают-компании. Там много отличных настольных игр.
— Давай побудем здесь еще. Грандиозное зрелище. Он кажется живым.
— Океан? — улыбнулся Быков. — Я всегда подозревал, что он обладает разумом. Настолько отличным от нашего, что всякое общение исключено.
— Наверное, — согласилась Лиззи. — Жаль.
— А о поездке не жалеешь?
— Нет. Жизнь такая однообразная. Иногда полезно встряхнуться. — Она бросила быстрый взгляд на Быкова и равнодушно спросила: — Как проходит ваше свадебное путешествие? Не разочаровались?
Щеки Быкова вспыхнули, но тотчас остыли на холодном ветру.
— У нас не свадебное путешествие. Марта мне не жена. И даже не невеста.
Брови Лиззи поднялись на пару миллиметров.
— Разве? — спросила она. — А говорят…
— Сплетни. — Быков кашлянул в кулак. — Мы с Мартой Келли просто партнеры.
— О! — кивнула Лиззи. — Партнеры.
— Ну да. Ее текст, мои фотографии. — Быков почувствовал необходимость прочистить горло снова. — Гм, она пригласила меня в совместный проект, я согласился, вот и все.
— И как вам работается вместе? — Лиззи задала этот вопрос с подчеркнуто серьезным видом, но потом не выдержала и саркастически фыркнула. — Извини, Дима. Я, кажется, сую нос не в свое дело… — Она машинально прикоснулась к горбинке на переносице. — Дурацкая привычка. — Перехватив взгляд Быкова, она невесело усмехнулась. — Не самое лучшее украшение для женщины, верно?
— Тебя совсем не портит, — быстро произнес он.
— Врешь. Все так говорят и все врут.
— Это правда, — сказал Быков.
— Хочешь знать, как это случилось?
Лиззи снова прикоснулась к носу. Он покачал головой:
— Нет.
— И снова врешь. — Она натянуто засмеялась. — На самом деле всем ужасно любопытно, что со мной приключилось и почему я не делаю пластическую операцию.
— Ну… — Быков пожал плечами.
— Можешь спросить, если хочешь, — разрешила Лиззи. — Я ведь задавала тебе нескромные вопросы.
— Вовсе нет. Хотя…
Она не стала ждать, пока Быков соберется с духом. Заговорила, устремив немигающий взгляд в затуманенные океанские дали:
— Меня растили принцессой. Все позволяли, баловали, не уставали повторять, какая я красивая и умная. Я действительно была красивой и умной…
— Ты и сейчас…
— Не перебивай, Дима. Так вот. Я чувствовала себя настоящей принцессой. Такая, знаешь, папина дочка и мамина радость. Мне прочили великолепное будущее, завидное замужество и стремительную карьеру. А потом я закончила Бостонский университет, стала репортером «Бостон Глоуб» и отправилась в Грузию.
— Зачем? — удивился Быков.
— Там тогда происходили грандиозные перемены, — пояснила Лиззи. — Страна вырвалась из рабства, там все кипело, бурлило…
— Это было до войны?
— Я была там уже после. На волне нового патриотического подъема.
— Тебе понравилась Грузия? — спросил Быков.
— Кое-что приятно удивило, — ответила Лиззи. — А кое-что, наоборот, разочаровало и даже шокировало. Как и во всех постсоветских странах.
— Ты побывала где-то еще?
— Когда-нибудь расскажу, если будет время…
Быков машинально кивнул, а сам вспомнил про Марту, которой определенно не понравится его затянувшееся общение с Лиз Шеннон. Это факт. Но с какой стати он должен отказывать себе в небольших удовольствиях? Почему ему нельзя проводить время в обществе других женщин?
«Потому что это было бы подло, — холодно констатировал внутренний голос. — В данный момент у тебя есть пара. Ты сам сделал выбор».
— Конечно, — пробормотал Быков.
— А сейчас про мой многострадальный нос, — продолжала Лиззи. — На самом деле история случилась обычная, даже банальная. В Грузии у меня появился бойфренд. Это я сейчас его так называю. А тогда он был для меня любимым. Единственным. — Она по-прежнему не отрывала глаз от океана. — Мы провели несколько совершенно незабываемых дней в горах, на берегу маленького, но очень глубокого озера. Ели форель, пили молодое вино. Любили друг друга. Не помню, чтобы я там высыпалась, но мне было плевать. Георг сделал мне предложение, и я его приняла.
— Осталась жить в Грузии? — предположил Быков, заранее представляя себе, чем это могло закончиться для американки.
— Нет, — возразила Лиззи, не глядя на него. — Я увезла Георга в Сан-Франциско. Мы стали жить в моем доме. Потом туда как-то незаметно перебрались два брата Георга. Потом племянник. Ни один из них не работал. Никто. Ни Георг, ни его родственники. Торчали целыми днями в гостиной или возле бассейна, курили, жарили эти… — Морщась, Лиззи пошевелила пальцами. — Не барбекю, не стейки…
— Шашлыки, — подсказал Быков.
— Да! — воскликнула она с каким-то злорадным удовлетворением. — Именно! Shashlyks, будь они прокляты. Эти парни изводили горы мяса и целые мешки углей. А еще зелень. Ты не представляешь себе, Дима, сколько зелени способна поглотить компания грузинских мужчин. И вино. Им понравилось калифорнийское, они говорили, что с ним чувствуют себя как на родине.
— Так возвращались бы к себе…
Быков пробурчал это себе под нос, но Лиззи услышала.
— Именно это я им однажды предложила. Георг с братьями прожили у меня почти полгода. Никто из них не принес домой ни цента, а вот мои расходы возросли. Значительно, — добавила она после небольшой паузы. — Один из них разбил мой «Шеви». Другой притащил в дом двух шлюх, которые украли мои украшения и мобильник… Но хуже всего было то, что я не могла побыть одна, не могла расслабиться. Ну и семейной жизни у нас не было. Никакой. Если не считать ночей, когда Георгу хотелось секса. От него пахло вином, шашлыками и какой-то специфической зеленью… И он был такой неутомимый, особенно под утро, когда мне сильнее всего хотелось спать. Короче я ему заявила… — Лиззи посмотрела на Быкова. — Тебе не наскучила моя история?
— Нет, — сказал он. — Но если тебе тяжело, лучше не рассказывай. Я и так примерно представляю себе, что было дальше.
— Нет. — Она отрицательно качнула своей косой. — Не представляешь.
Быков поежился, глядя на водяные горы, тяжело громоздящиеся и ворочающиеся внизу.
— Я попросила Георга поговорить с родственниками, — монотонно и невыразительно продолжала Лиззи. — Пусть уезжают. Он не согласился. Сказал, что мы, американцы, живем неправильно. Нужно держаться всем вместе, одной большой семьей. Тогда в доме будет полный достаток и все смогут помогать друг другу. «Но никто из вас даже не работает, — сказала я. — Вы живете в моем доме за мой счет. Какая от вас помощь?» — «Скоро увидишь», — пообещал Георг. И сдержал обещание. Я увидела…
Хмурясь, Быков услышал, как однажды ночью Лиззи подслушала разговор кавказцев и поняла, что они только что ограбили автозаправку. Как они делили деньги и прятали пистолеты. Как она не стала звонить в полицию, а решила поговорить с Георгом.
— Понимаешь, я все еще любила его. — Ее тон по-прежнему был лишен какого-либо намека на эмоции. — Не так сильно, как прежде, но… Это было животное чувство. Оно шло не от сердца и не от головы. Снизу. Это была низкая любовь, просыпавшаяся, когда он… меня…
Лиззи покосилась на Быкова. Он кивнул: мол, понимаю, можешь не расшифровывать.
— Но хуже всего, что я была уже на третьем месяце беременности, — сказала она, и в голосе ее впервые прорезались боль, отчаяние, трагизм, недоумение, копившиеся долгое, долгое время. — Я много читала и слышала про матерей, которые рожали и растили детей в одиночку, но, по правде говоря, мне вовсе не хотелось становиться такой матерью. И я терпела. Как выяснилось вскоре, напрасно.
«Я так и знал, — подумал Быков. — Случилось что-то плохое».
Догадка была сформулирована не вполне верно. Случилось очень плохое.
Не сумев повлиять на мужа, Лиззи обратилась к его старшему брату, Тенгизу. Она попросила его и остальных уехать, чтобы не мешать строить семейные отношения. Тенгиз ударил ее кулаком в лицо, а потом в живот и повторил урок несколько раз, закрепляя в мозгу Лиззи простое правило: женщина не должна перечить мужчине, критиковать его, ставить условия и вообще проявлять свое неудовольствие каким-либо образом. Она хотела позвонить в полицию, но была избита уже по-настоящему. Мало того, Тенгиз, а потом племянник Сандро изнасиловали Лиззи. Вот так просто, взяли и изнасиловали. Прямо в ее доме. На супружеской кровати. А Георгу наговорили на нее всяких гадостей, соврав, что Лиззи не только пыталась выгнать гостей, но и предлагала себя, чтобы убедить их… убедить…
Тут связное повествование оборвалось. Воспоминания, нахлынувшие на Лиззи, были столь яркими и болезненными, что она едва не расплакалась. Стиснув поручни так, что костяшки пальцев побелели, она долго молчала, судорожно сглатывая и глубоко дыша носом. Потом обронила, почти не разжимая губ:
— Напрасно я заговорила на эту тему. Думала, что все позади. Но нет. Наверное, эти воспоминания всегда будут со мной. Мне всегда будет так же горько, мерзко и больно, как в тот день, когда мне дали понять, что я никто и что со мной можно поступать, как захочется, будто я вещь, бессловесный предмет, а не живой человек.
— Они… — Быков сглотнул. — Он…
— Да, — сказала Лиззи. — Несколько раз. И били, и… В общем, ночка выдалась непростая. — Она заставила себя улыбнуться непослушными губами. — Незабываемая. И это — на память. — Лиззи провела пальцем вдоль неровной линии носа. — Я специально не обратилась к хирургу. И не обращусь. Мне не нужна пластическая операция. Понимаешь?
— Да. Это напоминание.
— Верно. Напоминание. Чтобы не быть больше наивной и доверчивой. Чтобы не подпускать мужчин на опасное расстояние.
— Всех? — спросил Быков.
Их взгляды встретились и некоторое время оставались слитыми воедино. Потом Лиззи посмотрела в сторону.
— Да, — сказала она.
Это прозвучало как приговор. Быков хотел вздохнуть, но ветер вбил ему в открытый рот такую большую порцию воздуха, что он поперхнулся.
— Когда я выбралась из подвала и добежала до соседей, было утро, — заговорила Лиззи снова, справившись с волнением. — Я попросила вызвать полицию. Сосед позвонил, конечно. Но видел бы ты, Дима, как он на меня смотрел. Кот, который не решается слопать мышку только из страха наказания. Ему тоже хотелось получить свою порцию, понимаешь?
— Не преувеличивай, — поморщился Быков. — Это просто реакция…
— Я не преувеличиваю, Дима, — запальчиво возразила Лиззи. — В мужских глазах я всегда вижу одно и то же.
— И в моих?
Она посмотрела на него и отвела взгляд.
— Лучше я промолчу.
— Но…
— Не обижайся, Дима. Как бы то ни было, ты первый мужчина, с которым я не боюсь общаться наедине. Уже за это я тебя благодарно.
— Я бы никогда тебя не обидел, Лиз!
— Мне тоже так кажется. Наверное, поэтому мы стоим здесь вдвоем и говорим по душам, — сказала Лиззи. — Знаешь, мне кажется, что мы знакомы очень давно.
— Мне тоже, — признался Быков.
Она снова посмотрела на него, на этот раз задержав дольше взгляд.
— Ты отращиваешь усы?
Он улыбнулся.
— Периодически. Полгода хожу с усами, полгода без. Так собственная физиономия не успевает надоесть.
— Тебе идет, — сказала Лиззи. — Ты похож на мушкетера.
Как должен был поступить Быков? Поблагодарить за комплимент, подобно какой-нибудь красной девице? Вместо этого он решил отшутиться:
— По натуре тоже.
Лиззи восприняла его слова абсолютно серьезно.
— Я заметила, — сказала она.
Быков почувствовал, как его щеки наливаются внутренним жаром. От смущенного покраснения его избавил механический рокот, перекрывающий гул ветра.
Он и Лиззи одновременно задрали головы. Сначала они ничего не увидели, как будто гремели низкие, быстро плывущие тучи. Потом оттуда вывалилась черная капля, стремительно увеличивающаяся в размерах.
— Вертолет, — пробормотала Лиззи. — Твоя невеста не обманула.
— Она мне не невеста, — быстро произнес Быков. — Я же объяснял. Просто глупое стечение обстоятельств.
— Но улетите вы вместе.
Как бы то ни было, Лиззи Шеннон была женщиной и умела быть жестокой.
— А ты? — спросил Быков. — Разве ты остаешься?
— Да, — просто ответила она.
— Зачем?
— Так надо.
— Все эти кошмары и галлюцинации могут плохо закончиться, — сказал Быков. — И Саша Коротич нравится мне все меньше. Скользкий тип. Мутный, как у нас говорят.
— Мутный, — повторила Лиззи. — Очень точное определение.
— Тогда зачем ты остаешься?
— Я должна.
— Зачем? — повторил Быков, сократив вопрос до одного-единственного слова.
— Потому что дальше должно быть очень интересно, — сказала Лиззи.
— Но ты ведь боишься шторма, — напомнил Быков.
— До смерти. И это еще одна причина остаться. Ты не поймешь.
— Почему же. Я прекрасно понимаю. И остаюсь тоже.
Лиззи посмотрела на него со смесью недоумения и радости:
— Почему?
— Две причины ты назвала, — сказал Быков. — А у меня есть еще одна. Третья.
— Какая? — пожелала знать Лиззи.
— Догадайся сама.
Если она и сделала это, то произносить вслух догадку не стала. Снова подняла голову и стала смотреть на вертолет, описывающий круг, чтобы выбрать удобный путь к площадке. Быков тоже стал наблюдать. Это позволяло обоим стоять рядом и молчать. Очень удобно и своевременно, когда главное сказано, и добавить к этому пока что нечего.
