12
Когда дети уснули, Волдо и Юрек выпивали, глядя на пламя костра, пожирающее сухие ветви. Мужчины молча прикладывались к бурдюку, в котором плескалась водка, но не вино, как поначалу решил Фридрих.
— Ей бы к лекарю, — наконец произнес Волдо. — Порез или что там у нее…
— Да… — ответил Юрек. — Ты же собираешься взять их с собой.
— Собираюсь, — он провел пальцами по грифу своей лютни и извлек из дремлющих струн ноту. — Юрек, я прошу, не нужно называть меня Яном. Это имя не для моих друзей.
— Почему?
— Потому что.
— Ты вспомнил, что у тебя есть настоящее имя?
— Можно и так сказать, Юрек. Можно взять этих детей?
— Почему ты спрашиваешь у меня?
— Потому, что это твоя повозка.
— Если я скажу, что нет, ты послушаешь меня?
— Если так, я пойду пешком.
— Какой же ты благородный, а! — Юрек бросил гневный взгляд на своего приятеля. — Вот, положим, я скажу тебе нет. Погоню сопляков в шею и тебя, дармоеда, вместе с ними, что тогда? Ты же песню сочинишь о том, какой Юрек негодяй, ведь так?
Волдо улыбнулся и начал наигрывать пришедшую на ум мелодию.
— Нет, друг мой, не сочиню.
— Да не надо вот мне рассказывать. Я не вчера родился и знаю кое-что о тебе.
— Что же?
— То, что однажды барон миглардских земель не дал великому Яну Снегирю денег сверх тех, что великий Ян Снегирь у него уже выпросил… Да, Волдо, мне говорили, ты клянчил деньги, и я с легкостью в это поверил. Со слезами на глазах клянчил! А на что?
— На лютню…
— На лютню! Тоже мне вопрос жизни и смерти! На лютню он просил! — Юрек захохотал громко, и казалось, что от его хохота дрожит земля. — В том селе, откуда я родом, и лютни-то отродясь не видали.
— Юрек! — захмелевший Волдо сбился и начал наигрывать мелодию заново. — Ну к чему вот это все?
— К тому, что теперь все знают о том, что барон миглардский — скупердяй и… Как бишь там было? «Барона Златана стыдись, не затевай вражду. Он жадный пес, он скупердяй! Гори, Златан, в аду!»
— Дурацкая песенка, не думал, что её люди подхватят.
— Да за такие фортели тебя и убить могли.
— Златан стар, а его сыновья сами громче всяких пели эту… — он манерно откинул голову и, убрав со лба прядь волос, заключил: — Это не фортель, а хула.
— А с той дамой из Стальграда, а с той, что из Огневска? Да мало ли таких. Они же просто не согласились провести с пьяным в дым дураком ночь, а как ты их прозвал?
— Мегерами… Но они же таковыми и являются. Я против истины не покривил. Вот, например, с Сюзанной из Стальграда я был приветлив и нисколько не пьян. Она просто дура.
— Есть блоха, а мнит себя…
— Блохой себя и мнит.
— Если я высажу вас, дармоедов, из повозки, ты наверняка забудешь о нашей дружбе и выставишь меня перед всем миром черт знает кем.
— Нет, — соврал Волдо, — не выставлю, мы же друзья.
— Когда ты покупал себе лютню на кровные Златана, ты же тоже был его лучшим другом?
— Был, но, дай он мне несколько крон сверху, остался бы им и до сего дня.
— Поэты…
— Купцы…
— Ладно, — Юрек положил бурдюк на вытоптанную траву, — я спать… Утро вечера мудренее.
— Юрек. Мы же оставим их.
— Ну оставим, а потом куда? Куда их девать-то?
— Ты рассказывал, что в твоем родном селе дети на вес золота. Так же?
— Так-то оно так, но опасно детям в Вихры ехать. Неладно там с детьми.
— Юрек, здесь им точно будет хуже.
— Потом решим, — купец махнул рукой и, покачиваясь от выпитого, побрел к пастушьей хибаре. — Спокойных тебе снов.
