ГЛАВА 8
Спускаюсь к чаю ровно без одной минуты четыре; в животе урчит. Здесь Мэдисон и девушка, с которой я ее видела раньше, и две других; Стеллы еще нет, а остальные, как мне сообщают, работают в разных местах в окрестностях Кезика. Рядом с чайником блюдо с теплыми пирожками с джемом, которые мы с удовольствием расхватываем. Мэдисон говорит, что обычно к чаю они получают сухие бисквиты, и я думаю: неужели это специально для меня?
Потом мне устраивают короткую экскурсию по заведению. Показывают телевизионную комнату с диванами и каминами, библиотеку и обеденный зал с длинным столом, уже накрытым к ужину.
Возвращаюсь в свою комнату — разбирать вещи. Когда в семь часов собираемся на ужин, Мэдисон тянет меня на стул возле себя. Вскоре заняты все места, кроме двух. Меня окружает целое море доброжелательных, любопытных взглядов, девушки называют свои имена — слишком много, чтобы запомнить сразу. И место кажется таким… добрым. Уютным. Не похожим на дом, из которого хочется сбежать.
Едва часы отсчитывают семь ударов, входит Стелла, и болтовня прекращается. Она занимает пустующее место во главе стола. Смотрит на второй незанятый стул и хмурится.
— Кто-нибудь знает, где Элли? — В ответ негромкое «нет».
— Может, не голодна. Может, приболела. Может, нашла занятие получше, — говорит Мэдисон, и в зале наступает молчание.
Стелла недовольна.
— Значит, должна была предупредить. Кто-нибудь, пожалуйста, проверьте ее комнату.
Одна из девушек уходит и возвращается через несколько секунд.
— Она у себя в комнате. Уснула, — сообщает она, и мне интересно: почему Элли не пришла вместе с ней?
Напряжение на лице Стеллы спадает, и постепенно все расслабляются. Порционные тарелки передаются по кругу. Я радуюсь, что сижу достаточно далеко от Стеллы и мне не надо разговаривать с нею на виду у всех, но время от времени не выдерживаю и посматриваю на нее, встречаю взгляд и тут же отвожу глаза в сторону. Это так противоестественно: первый ужин за семь лет с моей настоящей, родной матерью, а мы едим порознь и даже не разговариваем. Одна половинка меня порывается вскочить и сказать: хватит уже! Но другая довольна, что мы прикидываемся чужими и я могу наблюдать.
Ужин закончен; все, за исключением двух дежурных, собирающих посуду, начинают расходиться и разбредаются по двое-трое; некоторые идут смотреть телевизор, другие еще куда-то, а я стою в нерешительности. Может, Стелла имела в виду, что мы поговорим сейчас? Но Мэдисон берет меня под руку и тянет с собой; за нами через холл к лестнице следуют еще несколько девушек. Мы стучим в дверь.
— Входите, — доносится голос изнутри. — Вы принесли что-нибудь? — спрашивает девушка, которую мне представляют как Элли. — Я есть хочу!
Мэдисон и остальные достают роллы и другие кусочки, украденные со стола.
— Не понимаю, почему ты не пришла и не поела вместе с нами? — спрашиваю я. — Какой смысл посылать кого-то к тебе, а потом оставлять здесь?
Мэдисон закатывает глаза:
— Ты не можешь поужинать, если опоздала. Согласно правилу номер три Дурдома.
— Не надо так злиться. Она нормальная, — просит Элли, и мне приятно слышать, что кто-то заступается за Стеллу. Но, кажется, такая точка зрения непопулярна.
— Нелепо заставлять нас отчитываться за каждую секунду дня. Мы не дети, — говорит одна из девушек.
— Но ты же знаешь, почему, — возражает Элли, и я понимаю, что подобные разговоры велись и раньше.
Мэдисон сердится:
— Знаем, но сколько лет назад это было? Не пора ли все оставить в прошлом?
— Оставить что? — спрашиваю я. Неприятное ощущение подсказывает, что сама уже знаю, но я к нему не прислушиваюсь. Я спрашиваю, потому что в такой ситуации это нормально, а может, и в самом деле хочу услышать ответ. Услышать от кого-то рассказ о событии, которое считаю правдой, но сама не помню.
— Такие вещи нельзя оставить в прошлом, — качая головой, говорит Элли Мэдисон, потом поворачивается ко мне: — У нее пропала дочь. Никто не знает, что с ней случилось. Думаю, Стелла боится, что такое может произойти с любой из нас, только поэтому она следит за всеми нами.
Поздно вечером слышится легкий стук в мою дверь. Я сажусь, сердце колотится.
В рамке света, падающего из холла, стоит Стелла.
Теперь она выглядит иначе: волосы свободны, тело облегает длинный фланелевый халат, движения мягче и нерешительнее. Мимо нее проскальзывает Паунс, несется через комнату и прыгает ко мне на постель.
Стелла подтягивает к кровати стул, садится. Сжимает мою ладонь так сильно, что становится больно.
— Люси? Это действительно ты? — шепчет она. Протягивает вторую дрожащую руку к моим волосам. — Что стало с твоими прекрасными волосами?
— Они изменились навсегда — ТСО.
— Полагаю, их можно перекрасить.
— Нет. Я стараюсь остаться неузнанной.
— О, конечно. — Она вздыхает. — Я всегда могу перестать красить свои.
— Зачем? Разве мы должны быть похожи?
Она вздрагивает, убирает руку от моих волос.
— Необязательно. Просто я не узнала тебя, когда ты вошла. Не узнала собственную дочь. И ты меня не узнала, ведь так?
Я колеблюсь, качаю головой. Вижу, что ей больно.
— Прости. Ты же знаешь, что мне стерли память.
Стелла кивает.
— Кто тебе сообщил?
Смотрит в сторону:
— Не знаю. Кто бы это ни был, они сказали, что ты, наконец, возвращаешься домой.
Кто-то из ПБВ?
— Расскажи мне свою историю, Люси. Расскажи мне все, что можешь, о том, где ты была эти семь лет.
На мгновение замираю. Я пришла сюда, чтобы узнать о моем потерянном прошлом, о здешней моей жизни; конечно, она хочет того же взамен, хочет узнать о той части моей жизни, которую за эти годы пропустила. Честный обмен? Но о том, что было в моей жизни за последние годы, я по большей части предпочитаю вслух не говорить. Некоторых демонов лучше всего держать взаперти, упрятав подальше.
— Люси?
— Не могла бы ты не называть меня Люси? Просто потому, что это опасно. Никто не должен знать, кто я на самом деле.
— Сейчас нас никто не слышит.
— Но ты можешь оговориться, когда вокруг будут другие люди.
Стелла слабо улыбается.
— Я постараюсь, Лю… — виновато вздрагивает. — Райли. А ты как будешь меня называть? — У нее молящие глаза, и я знаю, что она хочет услышать, но я не могу заставить себя сказать это.
— Я стану называть тебя так же, как и все остальные девочки, и по той же причине — Стелла.
Она мрачнеет, вздыхает.
— Ну, ладно. Расскажи мне про свою жизнь, Райли.
Смотрю на нее. Рассказать ей все, независимо от того, хочется мне или нет? Насколько опасно такое знание?
— Я не знаю всего. Большая часть моих воспоминаний пропала.
— Тогда расскажи, что знаешь.
— Думаю, меня украли, когда мне было десять. Долгое время не могла понять, зачем.
Она кривит губы:
— Антиправительственные террористы.
Я удивлена. Она знает или догадывается?
— Да. Это были они. У них родился план — разделить мою личность. Так, чтобы во время Зачистки часть памяти уцелела.
На лице Стеллы страдание смешивается с ужасом.
— Должно быть, ты очень испугалась.
От того времени осталось не так много воспоминаний, и в них ничего хорошего. Глубокая ночь, слышен голос доктора, повторяющий снова и снова: у тебя нет семьи; ты им не нужна; они отдали тебя нам. Глаза начинают слипаться, я моргаю.
— Ты уверена, что хочешь узнать? Все? Об этом нелегко говорить. А слушать, возможно, еще труднее.
Стелла колеблется.
— Хочу, — отвечает она и нерешительно обнимает меня одной рукой за плечи. Внутреннее сопротивление во мне ослабевает настолько, что я на миг прижимаюсь к ней и рассказываю самое черное воспоминание из тех дней.
Поднимаю левую ладонь.
— Они хотели сделать меня — Люси — правшой. Сломали пальцы на левой руке, так что выбора не оставалось. — Она баюкает мою ладонь в своих руках и молчит. Кивает, прося продолжить, но не настаивает. А я не могу заставить себя рассказать о событии, окончательно закрепившем расщепление моего сознания, — о том, как папа выкрал меня из тюрьмы АПТ, как мы почти убежали. Но Нико поймал нас. У него в руке был пистолет. Знает ли она, как умер папа — ее муж?
Я распрямляю спину.
— В конце концов они добились своего: моя личность разделилась. Когда была левшой, тренировалась в АПТ, как одна из них; время от времени превращалась в правшу и тогда становилась Люси. Когда лордеры поймали меня и делали Зачистку, доминировала Люси, а другая часть личности спряталась. Меня подвергли Зачистке как правшу, и память Люси стерлась. Воспоминания про АПТ уцелели. Прежняя Люси исчезла навсегда.
— Зачем они делали все это?
— Насколько я понимаю, это составная часть замысла: показать лордерам, что Зачистка может не получиться, что любой Зачищенный способен творить насилие, хоть это и считается невозможным. Что никто не должен быть уверен в безопасности. — Я не решаюсь говорить о том, какие последствия мог иметь замысел Нико. Если нельзя предугадать, как поведет себя Зачищенный, что лордерам с ними делать? От этой мысли становится не по себе.
— Ты стала Зачищенной, но где же твой «Лево»?
Это вторжение на запретную территорию: ей опасно знать, как я попала в тиски между зловещими планами АПТ и Нико и шантажом со стороны лордеров. Как они отследили мой путь в АПТ и я уже думала, что агент Коулсон убьет меня, как Катран — да, террорист, но и старый друг, который действительно заботился обо мне, — бросился на помощь, и Коулсон на моих глазах застрелил его. Как я держала на руках умирающего Катрана и тогда, наконец, вспомнила смерть своего отца. Благодаря доктору Лизандер лордеры решили, что я сделала все, как они хотели, отпустили меня и сняли «Лево».
— Люси? Прости, я хотела сказать, Райли. Что случилось с твоим «Лево»? — напоминает Стелла, и я думаю о том, сколько же просидела, глядя в пространство.
— Его срезали, — отвечаю я. Маленькая ложь. Лордеры удаляют «Лево» аккуратно: нажимают несколько кнопок, и он безболезненно снимается.
— Не думала, что такое возможно, — говорит она.
— Возможно, — отвечаю я, и это правда. Сама срезала «Лево» у Бена шлифовальной машиной. И он выжил, хотя едва не погиб. Лордеры потом увезли его с собой.
— Есть одна вещь, которую я не понимаю. Если тебя зачистили как правшу, почему ты забыла о своей жизни здесь? До десяти лет ты была левшой. Ты должна помнить! — Она говорит таким тоном, словно ее желания достаточно, чтобы все исполнилось.
— Я не разбираюсь в неврологии, но, похоже, здесь возможна пластичность — могут сделать основной хоть правую руку, хоть левую. Думаю, это была часть метода по расщеплению моего сознания.
— Такая молодая, — она качает головой. — Но какие-то воспоминания после Зачистки у тебя остались?
— Точно никаких. Сначала я была как все Зачищенные. Попала в новую семью, и…
— Они хорошо к тебе относились?
— В основном да. Мама и моя сестра относились хорошо, хотя поначалу с мамой было непросто.
Она хмурится:
— Ты называешь эту чужую женщину мамой?
— Я стала Зачищенной. Они приказывали нам так делать.
— Прости. Это неважно. А потом?
— Ко мне начала возвращаться память. — Я снова замолчала. Ей не нужно знать про нападение на меня, про страх и ярость, преодолевшие запреты и вызвавшие из небытия Рейн: моя вторая половина являлась настоящей террористкой из АПТ, действующей по указаниям Нико и готовой на все, что он прикажет.
— И что ты вспомнила?
Я качаю головой.
— Извини. Вернувшиеся воспоминания касаются времени, когда я уехала отсюда и попала в АПТ. Та часть, которая была до, стерта.
У нее отчаявшийся, умоляющий взгляд.
— Но ты помнишь хоть что-нибудь обо мне? Об этих местах, о прежней жизни, неужели совсем ничего?
Что-то — я не знаю что — заставляет меня сказать нет. Хотя есть небольшие фрагменты, которые всплыли: эта кошка, свернувшаяся между нами. Игра с папой в шахматы и ладья. Как она сказала — из-за того, что в детстве я была левшой? Если так, то смогу вспомнить и больше. Или из-за того, что какие-то вещи знала Рейн? Самое страшное воспоминание — смерть папы — подавили и запрятали так глубоко, что оно не вернулось до смерти Катрана.
— Люси! То есть Райли. Что такое?
Качаю головой. Знает ли она, как он умер? Что виновата я? Не могу сказать этого вслух. Только не сегодня.
Смотрю мимо нее, обвожу взглядом помещение, в котором мы сидим.
— Это была моя комната? — спрашиваю я.
Она тоже отрицательно качает головой, и я чувствую облегчение. Она кажется настолько не моей. Наконец-то я угадала.
— Я поселила тебя сюда, потому что комната удалена от остальных девушек. Мне легче тебя навещать. — Она в нерешительности, но продолжает: — Когда-то она была моей. Давным-давно.
— Расскажи мне все, что не могу вспомнить, — прошу я. — Пожалуйста. Хочу знать все.
Стелла медлит, потом снова протягивает руку. Вроде пустяк, но мне так трудно протянуть свою, взять ладонь чужого человека и держать, когда ее глаза наполнены такой неистовой мольбой. Но я это делаю, и она снова крепко сжимает мои руки. Улыбается.
— Что ты хочешь знать?
— Все, с самого начала. Расскажи, когда я родилась. Где? Мой… — Запинаюсь. Я старалась не упоминать про него, потому что поняла — Стелле это неприятно. — Мой отец был там?
Она качает головой, губы сжимаются в тонкую линию.
— Его не было. Он редко появлялся там, где трудно.
Я пристально смотрю на нее, мне не терпится возразить, но я справляюсь с собой.
— Но ты, Люси, была самым восхитительным ребенком из всех появившихся на свет. — Она улыбается. — Я покажу тебе. — Поднимается, достает ключи из кармана халата. Подходит к одному из запертых шкафов. — Сюда я положила альбомы для тебя: фотографии и всякие вещи из той жизни, которые ты сможешь посмотреть. Здесь одиннадцать альбомов, по одному на каждый год. Почему бы нам не начать с первого прямо сейчас?
Стелла достает альбом, несет к кровати и передает в мои руки; я в нетерпении листаю страницы. Что ж, действительно: я была симпатичным, хорошеньким ребенком. Снимок за снимком — очаровательный младенец с пухлым лицом, в кроватке, смеющийся, с протянутыми руками; резвящийся в ванне; измазанный кашей. Постоянно веселый. Я что, никогда не ревела? Совсем немного снимков, на которые попала и Стелла тоже: у нее темные волосы, она улыбается, глядя на дочь. Время от времени на снимках появляются заретушированные места — кого-то удаляли. Кого не хватает?
— Почему здесь нет фотографий моего папы?
Она забирает и захлопывает альбом.
— На сегодня достаточно. Тебе нужно поспать. Завтра рано вставать, не так ли? — Стелла кладет альбом обратно в шкаф, снова запирает.
— Можно мне ключ?
Немного поколебавшись, она качает головой.
— Нет. Тебе надо отдохнуть. Мы их вместе посмотрим, хорошо? Спокойной ночи, Люси.
И выходит из комнаты.
Ладно.
«Уотерфолл — дурдом» — эти слова Мэдисон эхом звучат в голове. Тогда они мне не понравились. Это несправедливо. Ей ведь выпала ужасная судьба. Единственный ребенок пропадает в возрасте десяти лет, через семь лет возвращается Зачищенным и ничего о ней не помнит. Очевидно, что у нее были разногласия с папой. Мне надо выяснить, какие именно, что мне следует и чего не следует говорить о нем. Я вздыхаю. Внутри я чувствую потребность узнать о папе все, что можно, все, что забыла, и еще больше. Интересно, есть где-нибудь его фото?
Убираю Паунс с колен, раду через комнату к шкафу с альбомами и изучаю замок. Несколько поворотов заколкой для волос, и замок щелкает: сезам, откройся! Навык, полученный от Нико.
Внутри шкафа с одной стороны висит одежда — летние платья, убранные на зиму. С другой стороны полки. На нескольких верхних — альбомы, пронумерованные от одного до одиннадцати. Но если она убрала папу из альбома номер один, шансов найти его фото в последующих не остается. Ниже на полках лежат вещи, завернутые в тонкую бумагу. Заинтригованная, беру один сверток, несу к кровати и осторожно разворачиваю бумагу. Внутри аккуратно сложенная детская одежда. Для девочки. Моя?
Я в замешательстве. Получается, я посягаю на воспоминания Стеллы, долгие годы хранящиеся взаперти. Мне это кажется неправильным.
Но ее воспоминания должны быть и моими. Я беру маленькое платье, на девочку девяти-десяти лет. Оно розовое, с оборочками, действительно симпатичное, может, даже слишком…
Ненавижу платья. Особенно розовые.
Кладу платье на кровать.
Она заставляла меня их носить.
Кружится голова. Мне нехорошо. Не хочу больше смотреть. Снова заворачиваю вещи в бумагу — настолько тщательно, насколько позволяют трясущиеся руки. Я не это искала.
Папа. Мне нужны фотографии папы.
Кладу сверток на место. На остальных нижних полках еще что-то в бумаге; на ощупь — одежда. Еще воспоминания — сохраненные и запертые. Отступаю на шаг.
В шкафу есть верхняя полка, но слишком высоко, я не могу достать; подтягиваю стул и встаю на него. Вижу пластиковую коробку, задвинутую так далеко, что снизу ее не видно. Достаю коробку с полки, ставлю на стол, снимаю крышку — бинго. Фотографии в рамках, которые Стелла убрала подальше с глаз. Здесь, должно быть, то, что меня интересует.
Но вопреки ожиданиям на фото оказывается женщина, которая мне не знакома. Снимки выглядят старыми, и это подтверждается одеждой и прическами. На одном фото — та же женщина с маленькой девочкой, одна рука лежит на ее плече; на другом — с девочкой, подросшей на несколько лет. У меня перехватывает дыхание, когда понимаю: девочка — уменьшенная копия молодой темноволосой Стеллы. А женщина, должно быть, ее мать, моя бабушка. Та самая, которая является ИКН у лордеров.
Я подношу ее снимок поближе, но не вижу в ней этого взгляда лордеров. Есть сравнительно недавние снимки — она старше, волосы серебристо-седые, зачесаны вверх, но выглядит хорошо, сколько бы лет ей ни было. По крайней мере, шестьдесят с чем-то? Она худощавая, на ней приличная одежда, которая выглядит дорого, но не броско. На лице добрая улыбка. Я поднимаю портрет, смотрю ей в лицо и… не могу понять почему, но меня пробирает дрожь. Поспешно кладу снимок лицом вниз.
Продолжаю копаться в коробке. На самом дне — последняя фотография, достаю ее.
Групповой свадебный снимок: счастливая пара в центре, чета постарше рядом с женихом — вероятно, его родители, а возле невесты — моя бабушка.
В невесте трудно узнать Стеллу. Не потому, что пролетело много времени, и не из-за белого платья, а из-за радостной молодой улыбки. А рядом с ней в каком-то подобии костюма стоит папа. Моложе, чем в моих снах и воспоминаниях, но это, без сомнения, он. Я протягиваю дрожащие пальцы к снимку, чтобы коснуться его. Но он не смотрит в камеру: он пожирает глазами Стеллу, и на лице его столько любви, что даже неловко смотреть.
Что с ними случилось?
Я складываю фотографии так, как они лежали, ставлю коробку на полку. Запираю шкаф и выключаю свет. На самой верхней полке есть еще коробки, а рядом с первым шкафом стоит другой, но для первого вечера достаточно.
В постели я вдруг понимаю, насколько замерзла, кутаюсь в одеяло и прижимаю к себе Паунс. Она остается, теплая, урчащая, и напоминает мне о Себастиане. Как же мне не хватает мамы и Эми.
Не могу думать о Стелле как о маме, даже как о матери. По крайней мере пока.
Единственная фотография папы, найденная мною в самом дальнем углу шкафа номер один, — свадебный снимок. Неужели Стелла остальные уничтожила, а с этой не смогла расстаться?
И все изображения своей матери Стелла прячет в пластиковой коробке, в запертом шкафу. Почему?
Думаю, то, что она лордер, — достаточно весомая причина.
Мы крадемся к задней двери.
Папа ухмыляется, прижимает палец к губам.
— Теперь тихо, Люси; мы шпионы.
— На секретном задании? — шепчу я, просовывая руки в пальто, которое он держит.
Папа кивает и подмигивает, и мы скользим под окнами вдоль задней стены дома.
Он оглядывается на меня, идущую сзади.
— Гм… подожди здесь секунду, — говорит он. Возвращается по нашим следам и через несколько мгновений появляется снова с моими сапожками в руке.
Я закатываю глаза.
— Надень их, Люси. Получим меньший нагоняй. — Он снова подмигивает. Я стаскиваю свои ненавистные розовые туфли, уже слегка грязные после пробежки через большой сад, и собираюсь забросить за кусты, но папа быстро выхватывает их, аккуратно ставит на подоконник.
— Они смогут выследить нас, — предупреждаю я.
Папа пожимает плечами.
— Я и так уверен, что она поймет, куда мы делись.
— Тогда зачем красться?
— Мы шпионы, забыла?
— Но я одета не как шпион. — Хмурюсь, приподнимаю подол нелепой розовой юбки, выглядывающей из-под пальто, и поворачиваюсь на каблуках своих камуфляжных сапожек.
Он смеется и низко кланяется мне.
— На самом деле вы совершенный образец сумасшедшей принцессы-шпионки, ваше высочество. Идемте. Ваша официальная шпионская карета подана в честь вашего дня рождения. — Мы отправляемся в путь к озеру и каякам.
Но тут наверху хлопает дверь. Доносится голос:
— Немедленно иди сюда, твоя бабушка приехала.
— Все пропало, — говорю я.
— Лучше вернуться, Люси.
— Почему?
— Она просто хочет поздравить тебя с днем рождения. Идем.
Я вздыхаю и плетусь обратно к дому, ноги словно свинцовые. Подхожу к подоконнику, где меня дожидаются туфли, оборачиваюсь: папа исчез. Отчетливый всплеск сообщает, что моя шпионская карета отчалила без меня.
У задней двери снимаю сапожки и сую ноги в розовые атласные туфли. Все-таки для шпионажа они лучше подходят. Все еще погруженная в игру, беззвучно крадусь по дому — не через главный холл, нет. Шпионы ходят осторожно, тихо, секретными путями. Я скольжу через мамин кабинет, из него ведет дверь, спрятанная за портьерами. Выхожу и оказываюсь в узком проходе, тянущемся вокруг гостиной. Я знаю, что они там.
Еще один шаг, потом другой…
Невнятные звуки голосов сменяются словами, которые я уже могу разобрать, а потом жалею, что их услышала.
