ГЛАВА 7

Из тусклого станционного лифта выхожу на ослепительное солнце. Солнце Кезика. Морозно, свежо; воздух настолько холодный, что, вдохнув, чуть не закашливаюсь. На земле сегодня снега нет, а что вверху? Покрытые снегом пики гор. Заднюю часть шеи и спину покалывает, но не от холода. Просто физическая реакция на это место, его воздух. Я останавливаюсь как вкопанная, глазею на горы, пока шепот разума не возвращает меня на землю. Не привлекай внимания. Отрываю взгляд от гор и осматриваюсь.

Вышедшие пассажиры — их немного — теперь поспешно расходятся. Возле станции припаркован фургон лордеров, он перекрывает подход к одному из лифтов: наверное, они забирают новых заключенных с поезда. Иду прочь от возможных любопытных глаз. Поправляю сумку на плече, нахожу указатель к центру города — Эйден сообщил, где он находится, — и следую в нужном направлении. В памяти никаких следов узнавания — ни станции, ни того, куда от нее идти. Оглядываюсь и над большой аркой, под которой расположены лифты и билетные кассы, вижу цифры: 2050. Когда я жила здесь, этой станции еще не было. Она новая.

Через десять минут добираюсь до центра города, и покалывающее ощущение любопытства, узнавания и неузнавания этого места возвращается. Вот заполненная прохожими пешеходная зона, тянущаяся до старинного здания Дискуссионного зала с информационным табло. Под ногами крошатся камни мостовой; у меня смутное чувство, что они меньше, чем им следует быть. Потому что теперь я выросла?

Трясу головой. Разыгралось воображение? Никаких определенных воспоминаний нет, только тени, которые тают, если на них посмотреть. Возможно, просто страстное желание узнать это место.

По прибытии в Кезик мне следует явиться в «Уотерфолл-Хаус». К моей матери. Я сглатываю; слово звучит совсем неправильно. Заведение расположено на берегу Деруэнтуотер, почти на другой стороне озера, если смотреть из Кезика. Вспоминаю карты и маршруты: пешком примерно три мили. Можно на катере через озеро. Или автобусом по шоссе.

Пешком дольше всего. Значит, пешком. Дороги, а потом тропинки выводят из центра города, мимо разрушенного театра, сбегают вниз к озеру; тропки плутают по лесу с видами на водную гладь, некоторые резко обрываются у воды. По берегам темно-синее озеро окаймлено серебристым льдом; земля под ногами как камень — затвердела на морозе. По тропинкам в разных направлениях бегают люди, некоторые с собаками; лица окутаны клубами белого пара. По мере удаления от Кезика их становится все меньше. Вскоре я остаюсь одна.

Ноги движутся все медленнее и медленнее. В голове полное сумасшествие. Хочется и смеяться, и плакать одновременно. Хочется по пути коснуться каждого дерева, каждого утеса. Хочется узнать их, вобрать в себя, чтобы они усилили шепот памяти. Голова словно набита пушистой ватой; я полна стремления вспомнить, как жила здесь раньше, но ничего определенного не выходит. Может, это неистовое желание заставляет меня испытывать такие чувства, заставляет снова и снова проходить по одним и тем же местам, чтобы вызвать воспоминания, если не из прошлого, так из настоящего.

Качаю головой. Эйден сказал, она знает, что я еду. Будет волноваться, не случилось ли что со мной… снова. Ускоряю шаг. Что значит эта встреча для нее? Для моей матери? Про себя я повторяю и повторяю эти слова, пробую их, но они все еще кажутся неправильными, звучат не так. Я ее дочь — это тоже звучит неестественно. Пропала я, когда мне было десять. Семь лет назад. Как пережить такое? Потом, через несколько лет после моего исчезновения, погиб, пытаясь выручить меня, ее муж. Моя вина. У нее есть право так думать.

Мысли теснятся в голове, я шагаю то быстрее, то медленнее, то снова быстрее — и так до самого конца пути. Когда, наконец, вижу в отдалении здание, ноги совсем останавливаются. Из файла Эйдена мне известно, что раньше здесь размещался отель «Лодор-Фоллс». Теперь — «Пансионат для девушек Уотерфолл-Хаус». Экстерьер здания, отделанный серым сланцем Озерного края, сочетается с видом на озеро и поднимающимся за ним лесом, на горизонте — покрытые снегом горы. Издалека здание кажется теплым, слегка размытым, как призрачный замок, хотя мне известно, что большая часть его была разрушена во время мятежей несколько десятилетий назад и затем восстановлена с использованием в основном бетона, а не сланца. Иду дальше. Чем ближе подхожу к зданию, тем строже оно выглядит.

Наконец оказываюсь у двери и в нерешительности останавливаюсь. Вот оно. Узнает ли она меня? Узнаю ли я ее? Во мне борются нетерпение и страх, но побеждает осторожность. Как сообщил Эйден, здесь проживает множество девушек. Ни одна из них не должна знать, кто мы друг другу.

Постучать? Просто зайти?

Словно в ответ на вопрос дверь открывается, выходит девушка. Кивает и уходит. Успеваю войти до того, как дверь закроется.

В вестибюле еще несколько девушек. Двое сидят в креслах и болтают. У большого бюро стоит женщина. Она высокая, длинные светлые волосы зачесаны назад, сквозь прическу проглядывают темные корни, худощавая, ей около сорока. Опрятно, очень опрятно одета. Даже пуговицы сверкают. Она? В ней ничего знакомого. Подхожу к бюро.

— Слушаю, — говорит она.

— Гм, здравствуйте. Я Райли Кейн. Кажется, должна остановиться здесь.

— Ты опоздала. Я уже собиралась посылать кого-нибудь из девочек на поиски, вдруг ты заблудилась в лесу. — Это она, моя мать? Губы поджаты, речь спокойная, внятная, но глаза жадно и в то же время смущенно осматривают меня. Она ожидала, что я блондинка с зелеными глазами. Не знает про ТСО?

Стоя спиной к девушкам, снимаю очки, будто собираюсь протереть глаза. Зеленые глаза ее слегка расширяются. Я снова надеваю очки.

— Удостоверение? — спрашивает она, и я достаю карточку. Слегка дрожащими руками она сканирует ее на ноутбуке. — Ты действительно остаешься у нас, Райли. Я — Стелла Коннор. Можешь звать меня Стелла.

Я снова смотрю на нее. Стелла Коннор — мать Люси Коннор. Но ни она сама, ни ее имя мне ничего не говорят, и внутри шевелится горькое разочарование — память пуста.

— Боюсь, ты пропустила обед. Чай здесь в четыре, в зимнем саду, ужин в семь в холле. Вот список правил. — Она подает мне целую стопку скрепленных листов, при этом касаясь моей руки. — Поговорим вечером, — добавляет она таким тихим шепотом, что мне приходится гадать — слышала я или мне показалось.

— Мэдисон! — Она зовет одну из девушек, та поднимает голову. — Пожалуйста, покажи Райли ее комнату. В башне.

Девушка выпрыгивает из кресла: хорошенькая, с темными кудрявыми волосами, немного выше меня, с озорным блеском в глазах. Подходит к нам.

— Конечно, миссис Си.

Стелла хмурится. Ей не нравится обращение «миссис Си».

— Сюда! — приглашает Мэдисон театральным жестом. Я выхожу за ней в дверь, иду через коридор к лестнице. Моя провожатая оглядывается. — Отведите ее в башню! — гримасничает она, повелительно указывая пальцем на ступеньки; Мэдисон так похоже копирует голос Стеллы, что невольно вызывает смех.

На верхней площадке Мэдисон распахивает дверь.

— Не могу поверить, что она пустила тебя в башню. Здесь всегда пусто. За последний год заселила одну девочку, и только потому, что часть комнат затопило и остальные оказались переполнены, а как только место освободилось, перевела ее отсюда.

— Сколько нас здесь? — Я прохожу в комнату и ставлю сумку на кровать.

— Сейчас не так уж много. Кажется, вместе с тобой будет семнадцать. Из Уотерфолла все стараются сбежать, как из дурдома, если только находят другое место.

— Почему «дурдома»?

— Ты встретила Королеву Дурдома внизу, разве не заметила? Погоди, еще не читала список правил. — Она забирает у меня стопку листов, потрясает ею и кладет на стол возле кровати. — Нарушение любого правила карается наказанием, — произносит она голосом Стеллы, и я сдерживаю ухмылку: ведь она смеется над моей матерью. — Да еще ее семейка. — Она закатывает глаза.

Семья? У меня другая семья?

— И что? Кто они? — Я стараюсь казаться равнодушной.

— Ее мать — ИКН всей Англии. Она не из тех, с кем хочется остаться в одной комнате. К счастью, приезжает очень редко.

ИКН? Я потрясенно смотрю на нее. У меня есть бабушка. И моя бабушка не просто лордер, а Инспектор по контролю над несовершеннолетними, и мало того, всей Англии. У меня отвисает челюсть.

Мэдисон, кажется, не замечает.

— А тебя в Кезик что привело?

— Поступаю на учебу.

— КОС? Начинаешь завтра?

Я киваю. В схеме Эйдена указана именно эта система образования, и я специально приехала так, чтобы успеть к первому дню занятий.

— Где ты работаешь?

— В «Кафе у Коры». Сегодня у меня выходной. Не могу дождаться следующего лета, когда мне стукнет двадцать один и я смогу убраться отсюда. Попала в это сказочное место с тремя другими девочками, когда два года назад приняли тот глупейший закон о молодежи, — пришлось подчиниться.

Я непонимающе смотрю на нее.

— Ты что, не знаешь даже, почему останавливаешься здесь? Принятый ИКН Молодежный закон 29(6). — Мэдисон принимает стойку «смирно». — «Молодым людям, не достигшим двадцати одного года, надлежит проживать либо в семьях, либо под надзором в разрешенных, приспособленных для этого заведениях», — декламирует она гнусавым голосом, потом изображает самоубийство через повешение. — Они думают, что мы можем что-нибудь натворить? Непохоже, что в Кезике это удастся, даже если нас не запирать здесь.

Мэдисон открывает дверь и показывает ванную комнату.

— Может, ты и в одиночестве в башне, но, по крайней мере, тебе не придется делиться с кем-то ванной. Обрати внимание на правило девять: не более пяти минут в душе. Если превысишь лимит, она выключит горячую воду во всем здании на весь день. Не представляю, как у нее это получается. Еще она практикует внезапные обходы: бродит по ночам по коридорам в самое неожиданное время, чтобы убедиться, что мы не нарушаем правила шесть и одиннадцать.

— Благодарю. — Я улыбаюсь и смотрю на нее. Уходи, пожалуйста. Мне нужно немного побыть одной.

Должно быть, она понимает выражение моего лица.

— Хочешь, чтобы я ушла, правильно?

— Ну…

— Не переживай. Увидимся внизу за чаем, в четыре. Не опаздывай: правило номер два.

Оставшись, наконец, в одиночестве, обхожу комнату: двуспальная кровать, пустой шкаф, стол и стул. В другом конце комнаты еще шкафы — запертые. Много свободного места; комната просторная. Может, это была комната Люси — моя комната — и поэтому Стелла держала ее пустой? Пожимаю плечами. Понятия не имею. Ничто здесь не кажется знакомым. Раздвигаю занавески. Окна во всю стену; с одной стороны озеро, с другой лес. Роскошный вид, и я закрываю глаза, стараясь вообразить эту комнату и себя в ней, маленькую, выглядывающую вместе с папой в окно. Не получается.

От двери доносится странный звук — кто-то скребется. Из щели внизу появляется серая лапка. Я открываю дверь.

На меня снизу вверх смотрит, потом проскальзывает в комнату серая кошка. С разбегу прыгает на кровать и изящно садится, принимается вылизывать лапку, не сводя с меня зеленых глаз.

Серый котенок Люси, подарок на ее десятый день рождения — одно из очень немногих воспоминаний из той жизни, когда я еще не прошла Зачистку. Это… та самая кошка?

Я подхожу к кровати, сажусь с другого края, закинув нога на ногу.

— Это ты? — шепчу я. Кошка шествует по постели, обходит меня со всех сторон, словно тщательно проверяет. Протягиваю ладонь, и она трется мордочкой о мою руку. Вскоре мне удается заманить ее к себе на колени; поглаживаю, и она сворачивается клубком и мурлычет.

Список правил лежит рядом, где оставила Мэдисон; я дотягиваюсь до него и читаю на первой странице: Правило один: Не обижать Паунс (кошку).

— Паунс! — зову я, и она смотрит на меня вертикальными зрачками глаз, потом вытягивается, обхватывает лапами голову, словно говоря: успокойся, разве не видишь — я сплю? Паунс… такое имя котенку вполне могла дать десятилетняя девочка.

Что ж, Стелла, может быть, слегка чудаковата, но, учитывая, какое правило она внесла под номером один, мы с ней, похоже, все-таки поладим.