ГЛАВА 15
Захожу в приемную пансионата. Время чаепития миновало, но здесь стайка бледных от волнения, перешептывающихся между собой девушек. Новости разлетаются быстро.
— Где Стелла? — спрашиваю я.
Одна из них указывает на дверь кабинета, но не успеваю я направиться к ней, как дверь открывается. Стелла кивает всем и идет через холл.
— Подождите. — Она оборачивается на мой голос. — Вы знаете, что случилось с Мэдисон? — спрашиваю я, и шепот прекращается.
Стелла останавливается. Смотрит на меня, и ее глаза говорят: «успокойся», но я не подчиняюсь:
— Вам ведь известно, что ее забрали сегодня лордеры. Довольно странно — как раз на следующий день после того, как Астрид, ваша мать, приезжала на обед.
— Достаточно, Райли.
— Нет, не достаточно. Совсем не достаточно; еще ничего и не сказано. Что вы собираетесь предпринять по этому поводу? — Краешком сознания я отмечаю, что остальные девушки придвинулись ближе, что все молчат, но наблюдают за разворачивающейся на их глазах сценой, раскрыв рты. Взгляды перебегают со Стеллы на меня.
— Я ничего не могу поделать.
— Но она — ваша мать. Это что-нибудь значит?
Стелла не отвечает
Я качаю головой. Слышу, как Элли подходит и берет меня за руку. Тянет к двери в коридор, за которым находится моя комната, и я позволяю себя увести. Поднимаюсь по ступенькам, но наверху, возле двери, останавливаюсь и смотрю на Стеллу. Она все еще неподвижно стоит на том же месте.
— Нет. Похоже, действительно ничего не значит, — говорю я и вместе с Элли выхожу в коридор.
«Отведите ее в башню!» — так в шутку сказала Мэдисон, когда в первый раз провожала меня в мою комнату.
Элли пытается вызвать меня на разговор, но я отсылаю ее и запираю дверь. Все мои друзья исчезают. Паунс скребется в дверь, но я не обращаю внимания. Начинается ужин, но я остаюсь в комнате. Никто не приходит проведать меня — они знают, где я, знают, что не вышла к ужину, ну и что?
Никто даже слова не сказал. Разве не в этом главная проблема? Если бы все мы, каждый житель страны, поднимались и говорили «прекратите, хватит» всякий раз, когда подобное происходит, разве это не прекратилось бы?
Похоже, я начинаю рассуждать, как Эйден.
Поздно вечером в мою комнату тихо стучатся. Дверь открывается. У входа стоит Стелла и смотрит на меня. Я сижу в кровати, закутавшись в одеяло и прислонившись к стене.
— Вижу, ты еще не спишь. Я подумала, ты, может, проголодалась? — Она держит в руке тарелку с ужином.
Я качаю головой и скрещиваю руки на груди.
Стелла заходит, ставит тарелку на стол. Садится на стул.
— Почему ты так разозлилась на меня?
В упор смотрю на нее:
— Тебе перечислить?
— Говори спокойнее. Что бы ты там ни думала, я ничего не могу сделать для Мэдисон. Она зашла слишком далеко.
— Она тебе никогда не нравилась.
— Неправда. Временами с ней бывало трудно, но…
— Тогда почему ты ничего не сделала? Почему не позвонила Астрид? Она должна тебя послушать.
— Астрид не станет меня слушать.
— Значит, такая у тебя философия? Что матери не должны слушать своих дочерей?
— О чем ты говоришь?
Я качаю головой.
— Сейчас это не важно. Важна Мэдисон. Астрид должна услышать от тебя, что поступила несправедливо, и вернуть нам Мэдисон! Как она могла позволить схватить ее, если Мэдисон всего лишь честно ответила на вопрос, просто сказала, о чем на самом деле думает?
— Слишком много правды тоже бывает во вред. И будь осторожна, когда говоришь о своей бабушке!
— Ты что, защищаешь ее?
— Не совсем так, но…
— Но что?
Стелла вздыхает:
— Ей кажется, что она поступает правильно. Что она защищает всех остальных, убирая…
— Убирая гнилые яблоки? Какая чушь! Она всего лишь свихнувшаяся от власти, манипулирующая людьми психопатка.
— Думай, что и кому говоришь!
Я качаю головой:
— Ты с ней заодно.
— Она моя мать.
— Это недостаточное основание. Люди должны заслуживать уважение, даже матери.
— Люси! Ты ей многим обязана. Не говори о ней так. — Стелла смотрит тревожно, словно у стен есть уши, но если и так, сейчас мне все равно.
— Чем? Чем я ей обязана?
Стелла не отвечает.
— Ты такая же, как она.
— Что ты имеешь в виду?
— Делаешь то, что считаешь лучшим для меня, понятия не имея, чего хочу я.
Она смотрит на меня, в глазах угадывается беспокойство.
— Да, я все узнала: ты дернула за веревочки, разве не так? Ты записала меня для прохождения испытаний в пансионате. Значит, ни мои поступки, ни слова не имеют значения — уже определено, где я окажусь?
Вот оно, в ее глазах. Подтверждение.
— Люси, выслушай меня. Я просто хочу уберечь тебя от опасности. Тебя найдут, если…
— Меня найдут, если ты будешь называть меня Люси и если ты, таким образом, привлечешь ко мне внимание. Если бы папа был здесь, ничего этого не случилось бы. Ничего бы мне не угрожало.
Она вскакивает:
— Замолчи! Сама не знаешь, о чем говоришь. Ты его даже не помнишь!
Я не отвечаю, но она, должно быть, читает в моих глазах, и на лице проступает ярость.
— Помнишь. Помнишь его. Но не помнишь меня. — Она холодно складывает руки на груди, по бледным щекам идут красные пятна.
— Возможно, кое-что помню. Но если и представляю себе что-то неверно, то как проверить, если ты ничего не рассказываешь? Расскажи мне все!
— Это из-за него, все из-за него!
— Что из-за него?
— Дэнни состоял в АПТ. В этом была его вина! Он обязался тебя похитить. Им требовался артистичный ребенок не старше десяти лет для каких-то экспериментов, а ты такой и была, полностью отвечала всем требованиям. Он отдал тебя им.
Смотрю на нее, оторопев. Об этом же всегда говорили доктор Крейг и Нико: меня им отдали. Передали с рук на руки мои собственные родители, зная, что со мной собираются делать. Мог ли папа действительно совершить такое, зная, что меня ожидает? Я всегда верила, что это просто их ложь — одна из многих. Возможно ли, что меня выбрали из-за художественной одаренности? С ужасом вспоминаю, как Нико часто напоминал: мозг художника по-другому устроен. Его легче использовать для грязных дел.
Но откуда у Стеллы эта информация? Я никогда ей этого не говорила. Может, узнала от папы, и тогда все, что она говорит, — правда?
Нет. Не может быть.
— Я тебе не верю. Откуда тебе известно, чего хотели АПТ, чем они занимались?
— Мне рассказала мать; она делает все, чтобы найти тебя! Изучала деятельность АПТ, вела свое расследование.
Меня заполняет чувство облегчения, и я откидываюсь на подушку. Это не папа ей рассказал, а Астрид, значит, все, выложенное Стеллой, может оказаться неправдой. Но потом мною овладевает дух противоречия и я снова упираюсь в нее взглядом:
— Бессмыслица какая-то. Если Астрид старалась найти меня для тебя, то почему ты не сообщила ей, что я здесь?
Она собирается что-то сказать, но закрывает рот.
— Понимаю, ты ей не доверяешь. Почему же веришь ее словам, что папа отдал меня АПТ? Он никогда не поступил бы так со мной!
— Он никогда не сделал бы этого со своей дочерью.
Нет. Я качаю головой и мысленно снова оказываюсь в коридоре, где подслушиваю ее и Астрид разговор, и Астрид говорит: «Не пора ли рассказать ему правду? Что его бесценная дочка вовсе не его?»
— Он не был моим отцом, — говорю я спокойным голосом. В душе я еще не согласилась с этим, но в моей фразе содержится скорее утверждение, чем вопрос.
— Нет. И, узнав об этом, почти сразу отдал тебя АПТ для их экспериментов. Он мстил — совершил поступок, который мог причинить мне самую страшную боль.
— Он не стал бы этого делать.
— Мне жаль, Люси, — говорит она, и злость сходит с ее лица. — Прости, мне не надо было рассказывать тебе.
— Я тебе не верю! — Сворачиваюсь клубком на постели. Стелла подходит и касается моего плеча.
— Люси, мне жаль.
— Просто оставь меня! — прошу я, и она убирает руку. — Оставь. Уходи.
Она бормочет, что любит меня и ничто этого не изменит. Потом, чуть помедлив, уходит. Щелкает дверь, и я остаюсь одна.
Это не может быть правдой, не может. Он не сделал бы этого. Мой папа не сделал бы этого.
Но если он узнал, что я — не его ребенок, то, должно быть, пришел в бешенство. Какой мужчина не почувствовал бы то же самое? Должно быть, Стелла изменяла ему, не раз и не два. Как она говорила Астрид? Она даже не знает, чья я дочь. Я могу быть чьей угодно. Эта мысль ужасает меня, хотя в душе я ее отрицаю. Неужели папа сделал так, как она сказала, — узнал, что я родилась не от него, и просто отдал меня, чтобы отплатить Стелле за ее измену?
Нет. Не могу поверить. Не поверю.
Стелла ошибается. Должно быть, сама все и сочинила. И теперь просто пытается манипулировать мною, как ее мать манипулирует ею.
Дверь со щелчком закрывается за нами, и мы погружаемся в темноту. Папа включает фонарик и держит его под подбородком.
— У-у-ха-ха-ха! — завывает он театральным шепотом.
— Успокойся! Ты же не привидение. Мы — шпионы.
— Ах да. Прости, — шепчет он.
Мы крадемся по коридору, поворачиваем за угол, и слабый отзвук голосов становится громче.
— Все же я думаю, нам надо поиграть в привидения, чтобы можно было завывать через решетки, — шепотом предлагает папа.
Я качаю головой и наклоняюсь, чтобы слушать, папа сгибается рядом.
Но слова, долетающие до меня, какие-то неправильные. Они не могут быть правдой, в них нет смысла. Раздается стук — фонарик из рук папы вываливается на пол. Я поднимаю глаза.
— Папа?
Он пятится от меня по коридору. Фонарик светит не в его сторону, но даже во тьме я вижу на его лице выражение, с каким он на меня никогда не смотрел.
— Папа! — шепчу я опять.
Он смотрит на меня.
— Сейчас же иди в свою комнату, Люси. Уходи!
Он больше не беззвучный шпион. Он бросается к двери и вскоре оказывается по ту сторону стены, с бабушкой и мамочкой, и голоса их звучат настолько громко, что больше не нужно прислушиваться, скорчившись у решетки.
