У меня было ощущение, что дело начинает попахивать жареным, но я по-прежнему не терял оптимизма. Лоджудис надеялся, что ему повезет вытянуть козырную карту и собрать выигрышную комбинацию из имеющихся у него на руках двойки, тройки, пятерки и шестерки. По правде говоря, у него просто не было выбора. Карты ему достались паршивые. Ни одного туза, ни одной улики настолько убедительной, чтобы присяжные почувствовали себя обязанными вынести обвинительный вердикт. Последней его надеждой стала группа свидетелей, отобранных из числа школьных товарищей Джейка. Только я очень сильно сомневался, что кому-то из учеников школы Маккормака удастся вызвать сильное доверие у присяжных.

У Джейкоба был примерно такой же настрой, что и у меня, и мы с ним веселились как в старые добрые времена, высмеивая тактику Лоджудиса и убеждая самих себя в том, что каждая карта, которую он выкладывает, – это очередная жалкая двойка или тройка. Особенно нам нравилось вспоминать пассаж Джонатана про «отсутствие доказательств» и выволочку, которую Лоджудис схлопотал от судьи за то, что упомянул «ген убийцы». Я не хочу сказать, что Джейкоб не был напуган до чертиков. Еще как был. Мы все были напуганы. Просто тревожность в случае моего сына приняла форму такого вот побивания себя кулаками в грудь. И в моем случае тоже. Я был настроен воинственно, адреналин с тестостероном били через край. Я казался себе двигателем, работающим на холостом ходу на повышенных оборотах. Маячившая возможность обвинительного вердикта как ощущение надвигающейся непоправимой катастрофы обостряла все чувства.

Лори же была настроена куда более пессимистически. Она считала, что при отсутствии однозначности присяжные будут чувствовать себя обязанными вынести обвинительный вердикт. Они не станут рисковать. Упекут на всякий случай малолетнего монстра за решетку до конца его дней, чтобы обезопасить от него остальных невинных детишек, да и дело с концом. И потом, нельзя же допустить, чтобы за убийство Бена Рифкина ничья голова не полетела с плеч. А как же торжество правосудия? А если эта самая голова по стечению обстоятельств будет принадлежать Джейкобу – ну что ж, они готовы на это пойти. В пессимизме жены я смутно улавливал нотки чего-то более грозного, но не отваживался углубляться в эту тему. Есть вещи, которые лучше не трогать. Вещи, которые ни одну мать нельзя вынуждать произносить вслух о своем сыне, даже если она сама в них убеждена.

Поэтому в тот вечер мы объявили перемирие и волевым решением прекратили бесконечные пережевывания результатов судебно-медицинской экспертизы, которые услышали сегодня из уст Карен Раковски. Больше никаких разговоров о нюансах брызг крови и углах вхождения ножа и прочих тому подобных вещах. Вместо этого мы сидели на диване и в довольном молчании смотрели телевизор. Когда около десяти часов Лори отправилась наверх в спальню, у меня шевельнулась слабая мысль, а не присоединиться ли к ней. Когда-то я именно так бы и поступил. Мое либидо повлекло бы меня вверх по лестнице, точно дог на поводке. Но это осталось в прошлом. Интерес Лори к сексу бесповоротно угас, а я слабо себе представлял, чтобы мне удалось уснуть рядом с ней, да и вообще уснуть. И потом, кто-то должен был выключить телевизор и вовремя загнать Джейкоба в кровать, а не то он просидел бы до двух часов ночи.

В одиннадцать с минутами – как раз только началось шоу Джона Стюарта – Джейк произнес:

– О, опять он здесь.

– Кто?

– Тот тип с сигаретой.

Я сквозь штору выглянул из окна гостиной.

На противоположной стороне улицы стоял «линкольн-таун-кар». Он был самым что ни на есть наглым образом припаркован прямо через дорогу от нашего дома, под фонарем. Окошко со стороны водителя было слегка опущено, чтобы он мог стряхивать пепел с кончика своей сигареты на мостовую.

– Может, позвонить в полицию? – спросил Джейкоб.

– Не надо. Сам со всем разберусь.

Я пошел к стенному шкафу в прихожей и отыскал бейсбольную биту. Она лежала там многие годы, заваленная зонтиками и сапогами, с тех самых пор, как Джейкоб перестал играть в детской бейсбольной лиге. Бита была красная алюминиевая, рассчитанная на детскую руку.

– Пап, тебе не кажется, что это не очень хорошая идея?

– Это фантастическая идея, поверь мне.

Сейчас я готов признать, что идея и в самом деле была не очень. Я вполне отдавал себе отчет в том, что своими действиями могу серьезно подмочить в глазах общественности образ нашей семьи, и Джейкоба в том числе. Наверное, в моем смутном представлении это выглядело как то, что я просто хорошенько припугну этого типа, не причиняя ему при этом никакого серьезного вреда. Главное, у меня было такое чувство, что я способен пробежать через стену, и мне очень хотелось сделать наконец хоть что-нибудь. Честно говоря, и сам точно не знаю, насколько далеко готов был зайти. Впрочем, выяснить это мне так и не представилось возможности.

Не успел я выйти из дому, как между нами промчалась полицейская патрульная машина без опознавательных знаков – черный «интерсептор». Казалось, она вынырнула из ниоткуда, озаряя своими голубыми мигалками темную улицу. Машина виртуозно припарковалась под углом к тротуару перед носом «линкольна», заблокировав тому путь к бегству.

Оттуда выскочил Пол Даффи, в штатском, если не считать форменной полицейской ветровки и жетона на поясе. Он посмотрел на меня – кажется, к тому моменту я, к счастью, уже успел опустить биту, хотя, наверное, все равно выглядел по-идиотски – и вскинул брови.

– Иди-ка ты в дом, вояка.

Я не сдвинулся с места. Настолько ошарашен, а мои чувства к Полу Даффи к тому моменту были настолько смешанными, что все равно не смог бы его послушаться.

Даффи двинулся мимо меня к «линкольну».

Водительское окно с электрическим жужжанием опустилось, и незнакомец осведомился:

– Что-то не так?

– Ваши права и свидетельство о регистрации на машину, пожалуйста.

– Что я сделал?

– Ваши права и свидетельство о регистрации на машину, пожалуйста.

– Я имею полное право сидеть в своей машине, разве нет?

– Сэр, вы отказываетесь предъявлять документы?

– Ничего я не отказываюсь. Я просто хочу знать, с чего вы ко мне прицепились. Я спокойно сижу в своей машине в общественном месте и никого не трогаю.

Впрочем, дальше препираться водитель не стал. Сунув сигарету в рот, он наклонился, чтобы вытащить бумажник из заднего кармана брюк. Когда Даффи взял его права и сел с ними обратно в свою машину, незнакомец взглянул на меня из-под козырька своей кепки и поинтересовался:

– Как дела, приятель?

Я ничего не ответил.

– С семьей все в порядке?

Я все так же продолжал молча таращиться на него.

– Хорошо, когда есть семья.

Я молчал, и субъект с театральной невозмутимостью затянулся сигаретой.

Из машины появился Даффи и протянул ему права и свидетельство:

– Это вы стояли тут позавчера вечером?

– Нет, сэр. Мне об этом ничего не известно.

– Мистер О’Лири, поезжайте дальше. Доброй ночи. Не надо тут стоять.

– Это общественное место, разве нет?

– Не для вас.

– Как скажете, офицер. – Он вновь наклонился вперед и закряхтел, возвращая бумажник на свое место в задний карман. – Прошу прощения. Какой-то я в последнее время медлительный. Старею. Что ж, все там будем, верно? – О’Лири ухмыльнулся сначала Даффи, потом мне. – Хорошего вам вечера, джентльмены. – Он перекинул через плечо ремень безопасности и с преувеличенным тщанием его защелкнул. – Безопасность превыше всего! Офицер, боюсь, вам придется передвинуть вашу машину. Вы перегораживаете мне выезд.

Даффи уселся в свой автомобиль и слегка сдал назад.

– Мистер Барбер, спокойной ночи, – произнес субъект и неторопливо поехал прочь.

Даффи подошел ко мне и остановился рядом.

– Ты не расскажешь мне, что все это значит?

– Думаю, нам лучше поговорить.

– Хочешь зайти в дом?

– Послушай, Энди, ясно, что тебе сейчас не очень хочется видеть меня в своем доме и вообще видеть где бы то ни было. Я все понимаю. Мы можем поговорить прямо здесь.

– Нет, все в порядке. Заходи.

– Я лучше…

– Дафф, я же сказал, все в порядке.

Он нахмурился:

– Лори уже легла?

– Что, боишься с ней встретиться?

– Да.

– А со мной нет?

– Если честно, от такой перспективы я тоже не в восторге.

– Ладно, не переживай. Думаю, она уже спит.

– Не возражаешь, если я это заберу?

Я протянул ему биту.

– Ты в самом деле собирался пустить ее в ход?

– Я имею право хранить молчание.

– Думаю, сейчас как раз самый подходящий момент им воспользоваться.

Он бросил биту на сиденье своей машины и следом за мной вошел в дом.

На верхней ступеньке лестницы, скрестив руки на груди, стояла Лори, во фланелевых пижамных штанах и футболке. Она не произнесла ни слова.

– Привет, Лори, – поздоровался Даффи.

Она все так же молча развернулась и ушла в спальню.

– Привет, Джейкоб.

– Привет, – отозвался Джейк, которому воспитание и привычка не позволяли демонстрировать ни гнев, ни оскорбленную гордость.

В кухне я спросил у него, что он делал рядом с моим домом.

– Мне позвонил твой адвокат. Сказал, что не нашел никакой поддержки ни в Ньютоне, ни в Кембридже.

– И он позвонил тебе. Я думал, ты теперь работаешь в отделе по связам с общественностью.

– Ну да. Решил, что это будет моим персональным проектом.

Я кивнул. Не знаю, какие чувства испытывал в тот момент к Полу Даффи. Наверное, понимал, что, давая показания против Джейкоба, он поступал так, как должен был поступить. Я не мог считать его своим врагом. Но и друзьями тоже нам с ним больше не бывать. Если бы мой сын загремел за решетку без права досрочного освобождения, это случилось бы по милости Даффи, и мы оба это знали. Как говорить обо всем этом откровенно, ни один из нас не понимал, поэтому мы обходили этот вопрос молчанием. Это самое лучшее в мужской дружбе: почти любую неловкую тему можно игнорировать по взаимному согласию, и даже когда подлинная близость невообразима, можно продолжать идти параллельными курсами.

– Ну и кто он такой?

– Его зовут Джеймс О’Лири. Прозвище Отец О’Лири. Сорок третьего года рождения, так что ему сейчас шестьдесят четыре.

– Скорее уж, Дед О’Лири.

– С ним, вообще-то, шутки плохи. Он старый гангстер. Его послужной список начинается пятьдесят лет назад и читается как справочник по юридической практике. Оружие, наркотики, насилие. Федералы взяли его по обвинению в рэкете и участии в организованной преступности вместе с кучей других ребят еще в восьмидесятые, но ему тогда удалось отмазаться. Мне сказали, он тогда был громилой. Костоломом. Сейчас для таких дел слишком стар.

– И чем же он теперь занимается?

– Он – решала. Оказывает платные услуги, но так, по мелочи, ничего серьезного. Решает проблемы. Любого характера – должок выбить, неплательщиков из квартиры выселить, заставить кого надо молчать, все такое.

– Отец О’Лири. Интересно, чем ему насолил Джейкоб?

– Ничем, я более чем уверен. Вопрос в том, кто ему заплатил и за что.

– И?

Даффи пожал плечами:

– Понятия не имею. Видимо, кто-то, у кого есть зуб на Джейкоба. А это в настоящий момент довольно большое количество народу: кто угодно из тех, кто знал Бена Рифкина. Кто угодно, кого каким-то образом задевает это дело. Да вообще кто угодно, кто смотрит телевизор.

– Чудесно. И что мне делать, если я снова его замечу?

– Перейти улицу. А потом звонить мне.

– И ты поднимешь по тревоге весь отдел связей с общественностью?

– Я подниму по тревоге восемьдесят вторую воздушно-десантную дивизию, если потребуется.

Я улыбнулся.

– У меня еще остались друзья, – заверил он меня.

– Тебя возьмут обратно в ОПБП?

– Как фишка ляжет. Посмотрим, позволит ли им Распутин, когда станет окружным прокурором.

– Чтобы баллотироваться, ему нужна как минимум еще одна громкая победа.

– Да, и это еще один момент. Не видать ее ему как своих ушей.

– В самом деле?

– Да. Я тут решил немножко заняться на досуге твоим другом Патцем.

– Потому что тебя на перекрестном допросе этим мурыжили?

– Поэтому и еще потому, что вспомнил, как ты спрашивал про Патца и Лоджудиса и про то, не пересекались ли они где-то в прошлом. Почему Лоджудис так не хотел рассматривать его в качестве подозреваемого?

– И как?

– Ну, может, это просто совпадение, но они действительно пересекались. Лоджудис вел его дело, когда работал в отделе по расследованию дел о жестоком обращении с детьми. Это было изнасилование. Лоджудис переквалифицировал его в развратные действия и оформил как добровольную явку с повинной.

– И что?

– Возможно, что и ничего. Возможно, пострадавший решил забрать заявление или по какой-то причине не готов был проходить через всю процедуру, и Лоджудис пошел ему навстречу. А может, он слил не то дело, а Патц потом съехал с катушек и совершил убийство. На предвыборный плакат такое не поместишь. – Он пожал плечами. – У меня нет доступа к следственным архивам. Это все, что я смог выяснить, не привлекая к себе лишнего внимания. Да, это немного, но это уже кое-что.

– Спасибо тебе.

– Так что мы еще посмотрим, – пробормотал он. – И не важно, правда это или нет, так ведь? Можно ведь просто упомянуть что-то подобное в суде, навести немного шороху, ну, сам понимаешь, что я имею в виду.

– Да уж, я понимаю, что ты имеешь в виду, Перри Мейсон.

– А если Лоджудис все проглотит, это будет приятный бонус, правда?

Я улыбнулся:

– Угу.

– Энди, знаешь, мне очень жаль.

– Знаю.

– Иногда я ненавижу свою работу.

Мы некоторое время стояли молча, глядя друг на друга.

– Ладно, – произнес он наконец, – не буду мешать тебе спать. Завтра ответственный день. Хочешь, я еще немного покараулю тут на тот случай, если твой дружок вернется?

– Не надо. Спасибо тебе. Все будет в порядке, обещаю.

– Ну ладно. Тогда еще увидимся.

Минут через двадцать, перед тем как укладываться в кровать, я приподнял штору и выглянул на улицу. Черная патрульная машина по-прежнему стояла под окнами, как я и предполагал.