Самым ближним к нашему дому супермаркетом был «Хоул фудс», и мы терпеть его не могли. За расточительность пирамид безукоризненных овощей и фруктов, которые можно было создать, только отправив в помойку огромное количество косметически небезупречной еды. За фальшивую экологичность, старательно лелеемый имидж магазина класса люкс. И разумеется, за цены. Мы всегда избегали что-либо покупать там из-за высоких цен. Теперь, когда дело Джейкоба грозило оставить нас банкротами, эта идея казалась особенно нелепой. Нам это было не по карману.

Мы уже находились на грани финансовой катастрофы. Мы и раньше-то никогда не были богатыми людьми. Позволить себе жить в этом городе могли только благодаря тому, что успели вписаться в покупку дома еще до того, как взлетели цены на недвижимость, и влезли в кредиты по самые уши. А теперь еще и счета за услуги Джонатана перевалили за шестизначную сумму. Мы уже потратили все, что откладывали на оплату колледжа Джейкобу, и начинали потихоньку проедать пенсионные накопления. Я был совершенно уверен, что к концу процесса по делу Джейкоба мы будем полностью разорены и вынуждены заложить дом, чтобы оплачивать счета. Кроме того, моя карьера прокурора, очевидно, была окончена. Даже если вердикт будет «невиновен», я никогда больше не смогу войти в зал суда без того, чтобы за мной не тянулся дурнопахнущий шлейф обвинения. Быть может, когда дело будет завершено, Линн Канаван великодушно предложит оставить меня в штате, только я не смогу работать в прокуратуре из милости. Возможно, у Лори получится вернуться к преподаванию, но на одну ее зарплату нам все равно не прожить. Я никогда особенно не задумывался об этом аспекте нахождения под следствием, пока сам не испытал его на собственной шкуре: организация защиты – удовольствие настолько разорительное, что, каков бы ни был вердикт присяжных, обвинение уже само по себе суровое наказание. Каждый обвиняемый платит высокую цену.

Была у нас и еще одна причина обходить «Хоул фудс» стороной. Я был категорически убежден, что нам нужно как можно меньше показываться на людях, а также ни в коем случае не делать ничего такого, что могло бы навести кого-то на мысль, что мы не воспринимаем уголовное дело всерьез. Это был вопрос имиджа. Я хотел, чтобы люди видели нашу семью раздавленной, потому что мы и были раздавлены. Нельзя, чтобы, когда присяжные рассядутся на свои места в зале суда, у кого-то из них всплыло воспоминание о том, как Барберы шиковали в дорогущих магазинах, в то время как бедняга Бен Рифкин лежал в земле. Нелестное упоминание в газете, странный слух, беспочвенное впечатление – все эти мелочи могли с легкостью настроить присяжных против нас.

Тем не менее однажды вечером мы все же оказались в «Хоул фудс», все втроем, потому что в доме нечего было есть, а времени оставалось в обрез, и мы уже одурели от этого бесконечного ожидания и необходимости взвешивать каждый наш шаг. Это случилось накануне Дня труда. Перед праздниками город практически вымер.

Как же великолепно было там оказаться! Нас убаюкивала чудесная, пьянящая обыденность похода в супермаркет. Мы так напоминали себя прежних – Лори, рачительная домохозяйка, у которой все тщательно спланировано, я, бестолковый муж, хватающий с полок все подряд, и Джейкоб, растущий организм, канючащий, что уже проголодался и что ему необходимо что-нибудь съесть прямо сейчас, потому что до кассы он никак не дотерпит, – что забылись. Ходили туда-сюда по проходам между стеллажами. Разглядывали упаковки, сложенные штабелями вокруг нас, шутили на тему экологически чистой еды на полках. В сырном отделе Джейкоб сострил по поводу сбивающего с ног запаха Грюйера, который предлагалось продегустировать покупателям, и возможных желудочных последствий злоупотребления бесплатным сыром. Мы все засмеялись, все трое, не потому, что острота была особенно смешной, хотя я лично никогда не прочь посмеяться над хорошей шуткой про пускание газов, а потому, что Джейкоб вообще решил пошутить. За лето он стал таким молчаливым, превратился для нас в такую загадку, что мы были рады этому кратковременному появлению нашего мальчика из своей раковины. Он улыбался, и было решительно невозможно поверить в то, что сын – чудовище, каким все вокруг его считали.

Мы все еще улыбались, когда вышли на открытый пятачок перед кассовой зоной в передней части магазина. Сюда стекались все покупатели из проходов, выстраиваясь в очереди к кассам. Мы пристроились в конец короткой очереди, где, кроме нас, была всего пара человек. Лори стояла, положив руку на ручку тележки. Я стоял рядом с ней. Джейкоб – позади нас.

Дэн Рифкин подвез свою тележку к соседней кассе. Нас отделяли друг от друга шагов пять, если не меньше. Солнцезащитные очки он поднял на макушку, примяв ими волосы. На нем были тщательно отутюженные шорты из твила и футболка поло, аккуратно заправленная внутрь. Ремень брезентовый, с вышитыми якорьками. На ногах – мокасины на босу ногу на тонкой подошве. Мне всегда казалось, что такой расслабленный стиль завсегдатая загородного клуба на взрослых мужчинах смотрится смешно. Человек от природы чопорный нередко выглядит странно, когда пытается одеться в неформальном стиле, как и раздолбай, вырядившийся в строгий костюм. Дэн Рифкин определенно не относился к тому сорту мужчин, которые в шортах выглядят органично.

Я повернулся к нему спиной и прошептал Лори, что он рядом с нами.

Она прикрыла рот ладонью:

– Где?

– Прямо за мной. Не смотри.

Она, разумеется, уставилась на него во все глаза.

Я развернулся и обнаружил, что к Рифкину подошла его жена Джоан. В ее облике тоже, как и у ее мужа, сквозила какая-то кукольная миниатюрность. Она была невысокого роста, худенькая и миловидная, пепельно-светлые волосы подстрижены под «пикси». Судя по всему, когда-то Джоан была очень красива – потому что в ее манере держаться до сих пор проскальзывала подчеркнутая живость женщины, знающей, что она хороша, и умеющей этим пользоваться, – но теперь она увядала. Лицо осунулось, отчего глаза стали казаться слегка вытаращенными – от возраста, от переживаний, от горя. За эти годы, до того как все произошло, мы с ней сталкивались несколько раз; она ни разу не вспомнила, кто я такой.

Теперь эти двое в упор смотрели на нас. Дэн был неподвижен, точно изваяние. Ключи от машины, висевшие на его согнутом указательном пальце, даже не вздрагивали. Смятение, изумление, или что уж там он испытывал, практически никак не отражалось на его лице.

Лицо Джоан было более подвижным. Она метала молнии, оскорбленная нашим присутствием здесь. Не надо было даже ничего говорить. Арифметика свидетельствовала сама за себя. Нас было трое, а их двое. Наш сын был при нас, а их на кладбище. Один жив, а другой мертв. Сам факт того, что Джейкоб продолжал топтать землю, видимо, уже казался им кощунственным.

Все это было так мучительно очевидно и так неловко, что все мы пятеро некоторое время стояли столбом, глядя друг на друга, в суете супермаркета.

– Пойди-ка посиди в машине, – велел я Джейкобу.

– О’кей.

Он двинулся прочь.

Рифкины продолжали сверлить нас взглядами.

Я для себя мгновенно принял решение не вступать с ними в разговор, если только они не сделают это первыми. В такой ситуации было просто невозможно сказать ничего такого, что не прозвучало бы бессердечно, бестактно или провокационно.

Но Лори хотелось объясниться. Ее желание подойти к ним было прямо-таки осязаемым. Она удерживалась с огромным трудом. Безоглядная вера моей жены в слова и человеческое общение казалась мне трогательной и почти наивной. В ее понимании практически не существовало проблемы, которую нельзя было бы смягчить разговором. Более того, она искренне верила, что это уголовное дело – наша общая беда, что наша семья – тоже пострадавшие, что видеть, как твоего сына ошибочно обвиняют в убийстве, как ни за что ни про что рушится его жизнь, – это тоже тяжело. Трагическая гибель Бена Рифкина не делала менее трагическими преследования, которым подвергался Джейкоб. Вряд ли Лори намеревалась высказать вслух что-то из этого – у нее была слишком хорошо развита эмпатия. Думаю, она просто хотела каким-то образом выразить свое сочувствие, проявить участие, предложить им обычную банальность вроде «очень сочувствую вашему горю» или чего-нибудь в этом роде.

– Я… – начала она.

– Лори, – оборвал ее я, – иди-ка ты в машину к Джейкобу. Я сам расплачусь.

Мне даже в голову не пришло просто взять и уйти. Мы имели право здесь находиться. Уж купить себе еды мы имели полное право.

Лори двинулась мимо меня навстречу Джоан Рифкин. Я сделал было вялую попытку перехватить ее, но если уж моя жена решала что-то сделать, остановить ее было решительно невозможно. Она была упрямой как мул. Милой, эмпатичной, блестящей, чувствительной, хорошенькой женщиной, но при этом упрямой как мул.

Она подошла к ним вплотную и развела руки в стороны ладонями вверх, как будто намеревалась взять руки Джоан в свои, а может, просто пытаясь донести до них, что не знает, что сказать, или что она безоружна.

Джоан в ответ скрестила руки на груди.

Дэн весь подобрался. Казалось, он готовится оттаскивать Лори, если та по какой-то причине решит наброситься.

– Джоан… – произнесла Лори.

Та плюнула ей в лицо. Она сделала это совершенно внезапно, не успев даже толком собрать слюну, так что плевок получился скорее символическим, чем-то вроде жеста, который она сочла уместным в таких обстоятельствах, – а с другой стороны, кто из нас мог быть готов к подобным обстоятельствам?

Лори закрыла лицо обеими руками, пальцами утерла слюну.

– Убийцы, – процедила Джоан.

Я подошел к Лори и положил руку ей на плечо. Она словно окаменела.

Джоан метнула в меня убийственный взгляд. Будь она мужчиной или просто не так хорошо воспитана, то, возможно, бросилась бы на меня. Она вся дрожала от ненависти, как камертон. Я не мог ответить ей тем же. Не мог на нее злиться, не мог найти в своей душе никаких чувств в ее адрес, кроме грусти. Грусти за всех нас.

– Простите, – произнес я, обращаясь к Дэну, поскольку разговаривать с Джоан было бессмысленно и мы, мужчины, должны были сохранять хладнокровие там, где это было не под силу нашим женам.

С этими словами взял Лори за руку и бережно повел к выходу сквозь толпу покупателей с тележками, негромко приговаривая на ходу: «Прошу прощения… позвольте пройти… прошу прощения», пока мы не очутились на парковке. Там не было ни одного знакомого лица, и мы могли вновь вернуться к полуанонимности, которой по-прежнему наслаждались в те последние несколько недель перед судом, пока на нас не обрушилась известность.

– Мы не взяли продукты, – вспомнила Лори.

– Да и бог с ними. Обойдемся.