В последнюю неделю августа – в ту самую нерабочую неделю, в неделю сплошных воскресений, когда мы все двигаемся чуть медленнее, оплакиваем уход лета и морально готовимся к приходу осени, – вдруг ударила оглушительная жара и наступила такая духота, что никто не мог говорить решительно ни о чем другом: когда жара уже пойдет на спад, какие новые рекорды побьет температура и как выматывает эта дикая влажность.

К тому моменту мы тоже немножко одурели от духоты, и Лори, и Джейкоб, и я. Оглядываясь назад, сам с трудом могу поверить в то, насколько поглощен собой я был тогда, как будто центром во всей этой истории был я, а не Джейкоб и не вся наша семья. Вина сына и моя собственная вина прочно переплелись в моем мозгу, хотя никто никогда впрямую ни в чем меня не обвинял. Я, разумеется, разваливался на куски и сам это понимал. Отчетливо помню, каких усилий мне стоило держаться, делать вид, что все в порядке, не сломаться.

Но я не пытался ни поделиться своими чувствами с Лори, ни поинтересоваться ее собственными. Уклонялся от любых ее попыток вызвать меня на откровенный эмоциональный разговор и вскоре вообще перестал замечать свою жену. Ни разу ее не спросил – ни разу! – о том, как ей живется с клеймом матери Джейкоба-убийцы. Я считал, что намного важнее быть – ну или хотя бы казаться – оплотом силы и побуждать ее быть сильной тоже. Это был единственно разумный подход: сцепить зубы и держаться, пережить суд, сделать все, что будет необходимо, чтобы вытащить Джейкоба, а уж потом зализывать эмоциональные раны. После. Как будто существовало какое-то особое место под названием «После», и если бы мне удалось переправить мое семейство туда, к его берегам, то все было бы в порядке. Там, в этой стране После, будет время решить все эти второстепенные проблемы. Я ошибался. Должен был заметить, что происходит с Лори, должен был обращать на нее больше внимания. Когда-то она спасла меня. Когда я пришел к ней, я погибал, но Лори все равно любила меня. А когда погибала она, я и пальцем не пошевельнул, чтобы ей помочь. Лишь отмечал, что с каждым днем ее волосы выглядят все более безжизненными и в них все больше седины, а ее лицо расчерчивает паутинка морщин, точно трещинки на старой керамической вазе. Она так похудела, что на бедрах стали выпирать кости, а когда мы оставались вдвоем, то говорили все меньше и меньше. И все это никоим образом не поколебало моей решимости сначала спасти Джейкоба, а уж потом заниматься излечением Лори. Сейчас пытаюсь искать оправдания этой моей безжалостной бескомпромиссности: к тому времени я в полной мере овладел искусством загонять внутрь опасные эмоции; мой разум был перегрет всеми стрессами того бесконечного лета. Все это правда и в то же самое время чушь собачья. А истина в том, что я был дураком. Лори, я был дураком. Теперь я это понимаю.

Как-то утром, часов в десять, я подъехал к дому семейства Ю. Родители Дерека работали, даже на этой псевдовыходной неделе. Я знал, что застану Дерека дома одного. Они с Джейкобом по-прежнему регулярно обменивались сообщениями. Даже по телефону болтали, хотя только в дневное время, когда родители Дерека были на работе и не могли его слышать. Я был убежден, что Дерек хочет помочь своему другу, поговорить со мной, рассказать мне правду, и тем не менее боялся, что он не пустит меня на порог. Он был хороший мальчик, послушный и сделал бы так, как ему велели, как делал всегда, всю свою жизнь. Поэтому я готов был уламывать его, чтобы впустил меня в дом, а при необходимости готов был даже применить силу, лишь бы получить возможность поговорить с ним. Я был уверен, что способен на это. Я подошел к дому, в своих мешковатых шортах карго и футболке, которая липла к взмокшей спине. С тех пор как все началось, я набрал вес. Помню, шорты постоянно сползали с меня, придавленные весом живота, так что мне приходилось поминутно их поддергивать. Я всегда был спортивным и подтянутым. Своего нового, рыхлого тела я стыдился, но не испытывал никакого желания привести его в порядок. Все это опять-таки откладывалось на то самое после.

Подойдя к дому Ю, не стал стучать. Не хотел давать парнишке возможность спрятаться, увидеть меня и отказываться открывать дверь, сделать вид, что его нет дома. Вместо этого двинулся вдоль дома на задний двор, мимо маленького цветника, мимо гортензий, точно залпами фейерверков, ощетинившихся во все стороны белыми коническими гроздьями цветов. Мне вспомнилось, что Дэвид Ю ждал этого периода цветения весь год.

С тыльной стороны дома Ю тоже соорудили пристройку; в ней помещалась прихожая и небольшая столовая. С задней террасы сквозь кухонное окно открывался вид на кусочек небольшой гостиной, где на диване перед телевизором валялся Дерек. На террасе стояла садовая мебель: стол с торчащим из его середины зонтиком и шесть кресел. Если бы Дерек отказался впускать меня в дом, я мог бы разбить застекленную дверь террасы одним из этих массивных садовых кресел, как Уильям Харт в «Жаре тела». Но дверь оказалась не заперта. Я вошел прямо в дом, совершенно по-хозяйски, как будто просто на минутку выскакивал в гараж или чтобы вынести мусор.

Внутри царила кондиционированная прохлада.

Дерек неуклюже вскочил на ноги, но не сделал ни одного шага мне навстречу. Он стоял и смотрел на меня, в своих спортивных шортах и черной футболке с логотипом «Зилджан» на груди. Его босые ноги на фоне дивана были длинными и костлявыми. Пальцы, впившиеся в ковер, изгибались, точно маленькие гусенички. Нервишки. Когда я познакомился с Дереком, ему было пять лет и он еще не утратил детской пухлости. Теперь же это был еще один тощий, долговязый, слегка витающий в облаках подросток, практически ничем не отличающийся от моего сына. За одним лишь исключением: будущее Дерека было безоблачно, его ничто не омрачало. Ему предстояло пережить пубертат с его таким же, как у Джейкоба, отсутствующим взглядом, такой же дурацкой одеждой, шарканьем, раздражающей манерой не смотреть в глаза и благополучно перекочевать прямо во взрослую жизнь. Он был идеальным ребенком, каким мог бы стать Джейкоб, и у меня мелькнула мимолетная мыслишка, как приятно, наверное, иметь вот такого беспроблемного ребенка. Я завидовал Дэвиду Ю, несмотря даже на то, что в данную минуту считал его законченной скотиной.

– Здравствуй, Дерек.

– Привет.

– Что такое, Дерек?

– Вы не должны здесь находиться.

– Я сто раз здесь бывал.

– Да, но сейчас вас здесь быть не должно.

– Я просто хочу поговорить. Про Джейкоба.

– Мне нельзя.

– Дерек, что с тобой такое? Ты весь какой-то… напряженный.

– Нет.

– Ты что, меня боишься?

– Нет.

– Тогда почему ты так себя ведешь?

– Как – так? Я ничего такого не делаю.

– У тебя такой вид, как будто ты серьезно струхнул.

– Нет. Просто вы не должны тут находиться.

– Расслабься. Сядь. Я лишь хочу знать правду, и ничего более. Что происходит? Что на самом деле происходит? Я хочу, чтобы кто-то сказал мне это. – Я прошел через кухню и осторожно вышел в гостиную, как будто пытался подкрасться к пугливому животному. – Мне плевать, что сказали твои родители. Они не правы. Джейкоб заслуживает твоей помощи. Он твой друг. Твой друг. И я тоже. Я твой друг, а друзья именно так и поступают. Они помогают друг другу. Это все, что я от тебя хочу. Чтобы ты поступил как друг Джейкоба. Ты ему нужен. – Я сел. – Что ты наговорил Лоджудису? Что такого ты мог ему сказать, что он пришел к выводу, что мой сын – убийца?

– Я не говорил, что Джейк убийца.

– А что тогда ты ему сказал?

– Почему бы вам не спросить Лоджудиса? Я думал, он обязан вам об этом сообщить?

– Дерек, он должен, но играет в какие-то игры. Это плохой человек. Я понимаю, что тебе может быть нелегко это понять. Лоджудис не стал вызывать тебя на большое жюри, потому что тогда ему пришлось бы ознакомить меня с протоколом заседания. Скорее всего, он и в полицию на допрос тебя вызывать не стал, потому что полицейские написали бы рапорт. Поэтому мне нужно, чтобы ты рассказал все. Мне нужно, чтобы ты поступил правильно. Расскажи мне, что такого ты сообщил Лоджудису, что он твердо уверен в виновности Джейкоба.

– Я сказал ему правду.

– О, я знаю. Все говорят правду. Это так утомительно. Потому что эта правда у каждого своя. Поэтому мне необходимо точно знать, что именно ты сказал.

– Я не обязан…

– Черт побери! Что ты сказал?!

Он отпрянул и плюхнулся на диван, как будто от моего крика его отнесло назад.

Я взял себя в руки.

– Дерек, прошу тебя, – негромким голосом, в котором сквозило отчаяние, взмолился я. – Прошу, скажи мне.

– Я просто рассказал ему про всякие вещи, которые творились у нас в школе.

– Например?

– Например, что Джейка травили. Бен Рифкин был заводилой в компашке тех ребят. Ну, бездельников. Они вроде как доставали его.

– Из-за чего?

– Ну, говорили, что он гей, это было основное. В смысле, это были слухи. Бен просто выдумывал всякое. И знаете, мне плевать, если Джейк в самом деле гей. Мне, честно, на это плевать. Но только было бы лучше, если бы он прямо об этом сказал.

– Ты считаешь, что он гей?

– Не знаю. Может, и гей. Но это не важно, потому что он не делал ничего из того, что говорил Бен. Бен все это просто выдумал. Ему почему-то нравилось доставать Джейка. Для него это было что-то вроде игры. Он любил доводить людей.

– И что Бен говорил?

– Не знаю. Просто распускал слухи. Например, заявил, что Джейк на вечеринке предложил отсосать кому-то из ребят, – а он ничего такого не делал. Или что у него один раз в душе после физкультуры был стояк. Или что один из учителей на перемене зашел в класс, а Джейк в это время там дрочил. Это все неправда.

– Почему тогда он все это говорил?

– Потому что Бен был придурком. Джейк чем-то не нравился Бену, вот он к нему и цеплялся, понимаете? Такое впечатление, что просто не мог ничего с собой поделать. Стоило ему увидеть Джейка, как он тут же начинал его поливать дерьмом. Каждый раз. К тому же он понял, что это сходит ему с рук. Бен был просто придурком. Если честно, никто не говорит это вслух, потому что его же убили и все такое, но Бен был мерзким типом. Не знаю уж, кто это сделал, поэтому ничего говорить не буду. Но Бен был реально мерзким типом.

– Но почему он цеплялся к Джейкобу? Я этого не понимаю.

– Он ему просто не нравился. Джейк… он… ну, то есть я знаю Джейка. И он мне нравится. Но вы же должны понимать, что Джейк – не нормальный парень.

– Почему? Потому что ребята считали, что он гей?

– Нет.

– Что тогда в твоем понимании означает «нормальный»?

Дерек внимательно посмотрел на меня:

– Джейк и сам далеко не святой.

Он не сводил с меня острого взгляда.

Я постарался ничем не выдать своих чувств, остановить дернувшийся кадык.

– Думаю, вряд ли Бен об этом знал, – пробормотал Дерек. – Он просто выбрал не того чувака. Он ни о чем понятия не имел.

– Так ты поэтому рассказал об этом всем на «Фейсбуке»?

– Нет. Дело было не только в этом. Ну, то есть он купил этот нож потому, что боялся Бена. Считал, что Бен в один прекрасный день попытается к нему подвалить и что-нибудь с ним сделать и тогда придется защищаться. Неужели вы ничего об этом не знали?

– Нет.

– И Джейкоб никогда вам этого не рассказывал?

– Нет.

– Ну, в общем, я рассказал об этом, потому что знал, что у Джейка есть нож, и знал, что он купил его из-за страха, что Бен попытается что-то с ним сделать. Возможно, мне не стоило ничего говорить. Не знаю. Понятия не имею, зачем это сделал.

– Ты рассказал это, потому что это правда. Ты хотел быть честным.

– Наверное.

– Но это был не тот нож, которым убили Бена. Тот нож, который ты видел у Джейкоба… Бен был убит не этим ножом. Они нашли в парке Колд-Спринг еще один нож. Ты же это знаешь, да?

– Ну да, но кто знает. Они нашли нож… – Он пожал плечами. – В общем, просто тогда все вокруг только и говорили о том, где этот нож. А Джейк вечно заявлял: «Мой отец – прокурор, и я разбираюсь в законах», как будто знал, какие вещи ему могут сойти с рук. В смысле, если кто-нибудь его обвинит. Понимаете?

– Он когда-нибудь это говорил?

– Нет. Не совсем это.

– Так ты это рассказал Лоджудису?

– Нет! Разумеется, нет. Потому что я не знаю этого наверняка, понимаете? Я просто так думаю.

– Так что именно ты рассказал Лоджудису?

– Что у Джейкоба был нож.

– Другой нож.

– Ну, если вам так хочется, пусть будет другой. Я просто сказал Лоджудису про нож и про то, что Бен доставал Джейкоба. И что в то утро, когда все произошло, Джейк пришел в школу в крови.

– Это Джейкоб признает и сам. Он нашел Бена. Пытался ему помочь и испачкался в крови.

– Я знаю, знаю, Эн… мистер Барбер. Я ничего не говорю про Джейка. Я просто передаю, что именно я рассказал прокурору. Джейк пришел в школу, я увидел на нем кровь, и он сказал, что ему надо привести себя в порядок, потому что люди не поймут. И Джейк был прав: они не поняли.

– Дерек, можно задать тебе один вопрос? Ты в самом деле считаешь, что это возможно? В том смысле, может, есть еще что-то, о чем ты мне не рассказал? Из того, что я от тебя услышал, еще не следует, что это сделал Джейкоб. Концы с концами не сходятся.

Парнишка заерзал, пытаясь отстраниться от меня.

– Дерек, ты считаешь, что это был он, да?

– Нет. Ну, то есть один процент вероятности, конечно, существует. В смысле, у меня есть малюсенькое… – Он поднял руку и на миллиметр развел большой и указательный пальцы. – Не знаю.

– Сомнение, – подсказал я.

– Да.

– Почему? Почему у тебя есть это малюсенькое сомнение? Ты же знаешь Джейкоба почти всю свою жизнь? Вы с ним были лучшими друзьями.

– Потому что Джейк… он немного со странностями. Ну, то есть я ничего такого не хочу сказать, понимаете? Но он просто… как я и сказал, не святой. Не знаю, как это объяснить. Не то что он вспыльчивый или впадает в бешенство или еще что-нибудь в этом роде. Он не впадает в бешенство, понимаете? Просто… просто, ну… иногда мерзко себя ведет. Не со мной, потому что я его друг. Но с другими ребятами. Говорит им гадости. Всякие расистские штуки, все в этом роде. Или, например, он называет толстых девчонок жиробасинами или говорит им всякие недопустимые вещи, ну про их внешность. А еще читает всякие рассказы в Интернете. Типа порно, только про истязания. Называет их расчлененкой. Может мне, например, сообщить: «Прикинь, я вчера полночи читал в Интернете расчлененку». Он и мне это пару раз показывал. Ну, на своем айпаде. Я ему сказал – фу, мерзость какая. Это, ну… истории про… про то, как режут людей. Связывают женщин, режут их, убивают и все такое прочее. Или там связывают мужчин, отрезают им всякое и… – он поморщился, – ну, кастрируют. Это отвратительно. Он до сих пор это делает.

– В каком смысле?

– Он до сих пор это читает.

– Это неправда. Я проверял его компьютер. Я установил на него специальную программу, которая показывает мне, что Джейкоб делает и на какие интернет-сайты ходит.

– Он залезает туда с айпада. Ну, у него же айпад-тач.

На мгновение я почувствовал себя тем самым глупым, не разбирающимся ни в чем родителем.

– Выискивает их на форумах в Интернете, – услужливо подсказал Дерек. – Сайт называется «Потрошильня». Его посетители обмениваются историями. Они их пишут и публикуют там, чтобы остальные могли прочитать.

– Дерек, подростки ходят на порносайты. Я знаю это. Ты уверен, что мы сейчас говорим не об этом?

– Я абсолютно в этом уверен. Это не порно. И вообще, дело же не только в этом. В смысле, он может читать что хочет. Меня это не касается. Но он ведет себя так, как будто ему наплевать.

– На что наплевать?

– На людей, на животных, на все. – Он покачал головой. Я молча ждал. – Как-то раз мы куда-то ходили с ребятами, ну и присели посидеть на заборчике. И мимо нас по тротуару шел один парень на этих, на костылях. Ну, знаете, такие высокие, с такой круглой штукой в обхват локтя? И у него не работали ноги. Он волочил их, как будто был парализован или чем-то таким болен. Ну вот, проходит этот парень мимо нас, а Джейк возьмет и как засмеется. И не тихонько, а в полный голос, такой «ха-ха-ха». И не затыкается. Этот парень не мог не слышать, он проходил мимо нас, прямо перед нами. И мы все такие смотрим на Джейкоба, типа «чувак, ты вообще в своем уме?». А он нам такой: «Вы что, слепые? Вы этого чувака видели? Это же натуральное шоу уродов!» Это было просто… омерзительно. Ну, то есть я понимаю, что вы его отец и все такое, и мне не слишком приятно это говорить, но Джейк может вести себя откровенно мерзко. Мне тогда хочется оказаться где-нибудь от него подальше. По правде говоря, я в такие моменты даже немножко его побаиваюсь. – Дерек скривил губы в грустной гримаске, как будто впервые признаваясь себе в чем-то неприятном. Его друг Джейк разочаровал его. Потом он продолжил, уже скорее без отвращения, а с печалью в голосе: – Однажды – кажется, это было прошлой осенью – Джейк нашел собаку. Ну, знаете, маленькую такую дворняжку. Она, видимо, потерялась, но была не бездомная, потому что на ней был ошейник. Джейк подобрал ее и посадил на веревку. Ну, вместо поводка.

– У Джейкоба никогда не было собаки, – возразил я.

Дерек кивнул мне все с тем же печальным выражением, как будто считал своим долгом объяснить все это бедному, ничего не подозревающему отцу Джейкоба. Кажется, он наконец понял, что родители способны не замечать очевидных вещей, и это разочаровало его.

– Когда я потом увидел его и спросил про собаку, он мне такой говорит: «Мне пришлось ее похоронить». Я такой: «В смысле? Она умерла?» А он ушел от ответа. «Чувак, я же сказал, мне пришлось ее похоронить». После этого мы с ним довольно долго не виделись, потому что я все понял. Догадался, что дело там нечисто. А потом появились объявления. Ну, его хозяева расклеили повсюду объявления «Пропала собака», на столбах и деревьях. С фотографиями собаки. А я никому ничего не сказал, и в конце концов они прекратили клеить эти объявления, а я попытался просто обо всем этом забыть.

Некоторое время мы сидели молча. Когда я понял, что больше добавить ему нечего, спросил:

– Дерек, если ты все это знал, как ты мог продолжать дружить с Джейкобом?

– Мы уже не такие друзья, как раньше, ну, как были в детстве. Просто старые друзья, понимаете. Это немного другое.

– Старые друзья, но все равно друзья?

– Не знаю. Порой думаю, что он на самом деле никогда не был моим другом, понимаете? Я просто знал его по школе. Кажется, ему всегда было на меня наплевать. Не то чтобы я ему не нравился или что-то такое. Просто по большому счету ему было на меня наплевать. По крайней мере, большую часть времени.

– А в остальное время?

Дерек пожал плечами. Ответил он немного невпопад, но я все равно приведу его ответ здесь в том виде, в каком он его дал:

– Я всегда считал, что когда-нибудь он вляпается в неприятности. Просто думал, что это будет, когда мы вырастем.

Мы еще какое-то время сидели рядом молча, Дерек и я. Наверное, оба понимали, что теперь, после того, что он выложил, невозможно было делать вид, как будто ничего этого не было сказано.

Домой я ехал не спеша, через центр города, наслаждаясь поездкой. Задним числом думаю, возможно, я понимал, что будет дальше, знал, что это конец чего-то, и потому не мог отказать себе в маленьком удовольствии растянуть поездку, побыть «нормальным» еще немного.

Очутившись дома, я все с той же неторопливостью поднялся на второй этаж, в комнату сына.

Его айпад лежал на комоде, гладкая, зеркально поблескивавшая плитка, которая ожила при моем прикосновении. На айпаде был установлен пароль, но Джейкоб дал его нам – это было условие, на котором мы позволили ему оставить айпад у себя. Ввел четырехзначный код и открыл браузер. В закладках оказалось всего несколько очевидных сайтов: «Фейсбук», «Гмейл» и кое-какие блоги о технике, компьютерных играх и музыке, которые нравились Джейку. Никаких следов сайта под названием «Потрошильня». Мне пришлось искать его в «Гугле».

«Потрошильня» оказалась форумом – местом, где одни посетители могли публиковать текстовые сообщения, а другие – их читать. Сайт был забит историями, которые представляли собой примерно то, что описал Дерек: расширенные сексуальные фантазии, включавшие связывание и садизм, даже нанесение увечий, изнасилования, убийства. В некоторых – их было совсем немного – не прослеживалось никакой сексуальной составляющей; они описывали истязания ради истязаний, примерно как избыточно кровавые фильмы ужасов, которыми изобилуют в наше время кинотеатры. На сайте не было ни изображений, ни видео, только тексты, даже нормально не отформатированные. В примитивном браузере для айпада невозможно было определить ни какие из этих рассказов Джейкоб читал, ни сколько времени он проводил на этом сайте. Но было видно, что Джейк был зарегистрирован на форуме: наверху странички высвечивался его пользовательский псевдоним – Джоб. Я предположил, что это была производная от его имени или инициалов, хотя второе имя Джейкоба начиналось вовсе не на «О».

Я кликнул на имени пользователя и оказался на страничке, где была сохранена подборка любимых текстов Джейкоба на этом сайте. В списке их насчитывалось около десятка. На самом верху находился рассказ под названием «Прогулка по лесу». Он был датирован девятнадцатым апреля, более чем тремя месяцами назад. Ни автор, ни тот, кто загрузил рассказ, указаны не были.

Начинался он так: «В то утро Джейсон Фирс захватил с собой в лес нож, поскольку подумал, что он может ему пригодиться. Нож он положил в карман толстовки, и, когда на ходу обхватил пальцами рукоять, по его руке точно пробежал электрический разряд. Он охватил всю его руку и через плечо устремился в мозг, отозвавшись ослепительной вспышкой в солнечном сплетении, точно фейерверк, расцветший в ночном небе».

Дальше повествование шло в том же духе. Это был леденящий душу, лишь слегка олитературенный отчет об убийстве Бена Рифкина в парке Колд-Спринг. В рассказе парк был переименован в парк Рок-Ривер. Ньютон был назван Бруктауном. Бен Рифкин превратился в изворотливого гнусного тирана по имени Брент Маллис.

Я предположил, что рассказ, по всей видимости, написал Джейкоб, но выяснить это точно возможным не представлялось. В тексте не было ничего такого, что указывало бы на личность автора. Стиль изложения походил на подростковый, но Джейкоб был книжным мальчиком, который просидел на «Потрошильне» достаточно времени, чтобы досконально изучить законы жанра. Автор был как минимум поверхностно знаком с парком Колд-Спринг, который оказался описан весьма точно. И тем не менее единственное, что можно было с достоверностью утверждать, – это то, что Джейкоб читал этот рассказ, а это на самом деле ничего не доказывало.

Поэтому я продолжил отметать улики. Принижать их значение. Защищать Джейкоба.

Рассказ не был признанием. Он не содержал ничего такого, чего нельзя было узнать из открытых источников. Опус вполне мог быть состряпан из газетных статей, приправленных богатым воображением. Даже самая душераздирающая подробность, когда Бен – или Брент Маллис – закричал: «Не надо, мне больно!» – широко освещалась в газетах. Что же до того, о чем в газетах не писали, насколько все это соответствовало действительности? Даже следователи не могли знать, в самом ли деле Бен Рифкин произнес «Здорово, педик», столкнувшись в то утро в парке со своим убийцей, как Брент Маллис сказал Джейсону Фирсу. Или когда убийца ударил ножом Бена в грудь, нож вошел в тело без сопротивления, не встретив на своем пути ни кости, не увязнув ни в коже, ни в каком-либо из пружинистых внутренних органов, «как будто пронзил воздух».

И вообще, у Джейкоба хватило бы ума сообразить, что писать этот мусор, вне зависимости от того, был он виновен или нет, – чистой воды идиотизм. Да, он вывесил фотографию из «Психо» на своей страничке на «Фейсбуке», но до такого он бы точно не додумался.

Даже если сын и написал все это или просто прочитал, что это доказывало? Это было бы глупо с его стороны, да, но подростки на то и подростки, чтобы делать глупости. В голове у среднестатистического подростка идет постоянная война между умом и глупостью; в данном случае глупость всего лишь одержала временную победу. Учитывая то давление, под которым находился Джейк, и тот факт, что он вот уже несколько месяцев практически никуда не выходил из дому, а теперь в преддверии надвигающегося суда добавилась еще и шумиха в прессе, все это было вполне понятно. Кому может прийти в голову спрашивать с ребенка за каждую безвкусную, бестактную, безмозглую вещь, которую он сказал? Какой ребенок не начал бы выкидывать коленца, окажись он на месте Джейкоба? И вообще, кто из нас в подростковом возрасте не творил глупостей?

Я твердил себе все это, жонглировал доводами, как меня учили, но не мог выкинуть из головы эту мольбу: «Не надо, мне больно!» И что-то внутри меня прорвалось. Не знаю, как еще это сформулировать. Я по-прежнему не допускал сомнений. По-прежнему верил в Джейкоба и, видит бог, по-прежнему любил его, к тому же никаких улик – никаких реальных доказательств – так и не было. Юрист во мне понимал все это. Но та часть меня, которая была отцом Джейкоба, оказалась глубоко травмирована. Эмоция – это мысль, да, но это еще и телесное ощущение, физическая боль. Желание, любовь, ненависть, отвращение – вы чувствуете все это в костях и мышцах тоже, не только в мозгу. Именно так и ощущалось это потрясение – как физическая травма где-то глубоко в теле, внутреннее кровотечение, рана, которая продолжала кровоточить.

Я перечитал рассказ еще раз, затем стер его из памяти браузера. Потом положил айпад обратно на комод и оставил бы его там, ни слова не сказав по этому поводу Джейкобу и уж точно ничего не сообщив Лори, но меня беспокоила возможная опасность, которую представлял этот айпад. Я был достаточно хорошо знаком с сетевыми технологиями и с полицейской кухней, чтобы понимать, что следы во Всемирной паутине уничтожить не так-то просто. Каждый клик записывается, как на серверах где-то на просторах Интернета, так и на жестких дисках самих компьютеров, и эти записи никуда не деваются, как бы ты ни старался удалить их. А вдруг следствие каким-то образом обнаружит айпад Джейкоба и решит порыться в нем на предмет улик? Айпад представлял опасность и еще в одном смысле – как портал во Всемирную сеть, который я, в отличие от семейных компьютеров, уже не мог так легко контролировать. Айпад маленький и выглядел практически в точности как телефон, и Джейкоб пользовался им с теми же ожиданиями к степени приватности, что и от телефона. Он был небрежен и, в то же самое время, возможно, пытался хитрить. Айпад – слабое место в нашей обороне. Он был опасен.

Я отнес его в подвал, положил на мой маленький рабочий верстак стеклянной стороной вверх и, вооружившись молотком, разбил вдребезги.