Однажды утром, во вторник, на излете лета мы с Лори в очередной раз сидели в кабинете доктора Фогель под строгими взглядами разевающих рты в безмолвном крике африканских масок. Встречи эти были еженедельными. Прием еще не начался – мы только устраивались в знакомых креслах, отпуская ритуальные комментарии относительно теплой погоды за окнами, Лори слегка поеживалась в кондиционированной прохладе, – когда доктор объявила:

– Энди, должна вас предупредить, думаю, следующий час будет для вас нелегким.

– Да? Это почему?

– Нам нужно поговорить о биологических вопросах, имеющих отношение к этому делу. О генетике. – Она замялась. Во время приемов доктор Фогель старательно сохраняла бесстрастное выражение лица, видимо, для того, чтобы ее эмоции никак не влияли на наши. На этот раз ее челюсти были явственно стиснуты. – И мне нужно будет взять у вас образец ДНК. Просто мазок у вас изо рта. Это быстро и не больно. Я стерильной ватной палочкой проведу по вашей щеке изнутри и возьму у вас образец слюны.

– Образец ДНК? Вы это серьезно? Я думал, мы работаем над тем, чтобы все это исключить.

– Энди, послушайте, я врач, а не юрист и не могу знать, что будет приобщено к делу в качестве доказательства, а что исключено. Это уже ваша с Джонатаном вотчина. Что я могу сказать, так это то, что психогенетика – а под этим названием я имею в виду науку о том, как наши гены влияют на наше поведение, – штука обоюдоострая. Обвинение может представить подобного рода доказательства, чтобы продемонстрировать, что Джейкоб склонен к насилию в силу своего характера, прирожденный убийца, поскольку это повышает вероятность того, что он мог совершить это убийство. Но и мы тоже можем прибегнуть к тому же доказательству. Если дело дойдет до того, что обвинение докажет вину Джейкоба, – я говорю «если», а не делаю никаких прогнозов, не говорю, что верю в его виновность, говорю лишь «если», – тогда мы можем прибегнуть к результатам генетической экспертизы в качестве смягчающего обстоятельства.

– Смягчающего обстоятельства? – ошарашенно переспросила Лори.

– Чтобы переквалифицировать дело из убийства первой степени во вторую или вообще в непредумышленное, – пояснил я.

Лори вздрогнула. Технические термины были пугающим напоминанием о том, как эффективно работает система. Суд – это фабрика, занимающаяся сортировкой насильственных преступлений по категориям и производящая из подозреваемых преступников.

У меня самого упало сердце. Как юрист, я мгновенно понял замысел Джонатана. Точно генерал, планирующий битву, он заранее готовил запасные позиции для контролируемого тактического отступления.

Я мягким тоном растолковал Лори:

– Первая степень – это пожизненное без возможности выйти досрочно. Это автоматический приговор. Судья не может изменить его по своему усмотрению. При второй степени у Джейка будет возможность выйти досрочно через двадцать лет. Ему будет всего тридцать четыре. Практически вся жизнь впереди.

– Джонатан попросил меня исследовать этот вопрос, подготовиться к нему, просто на всякий случай. Лори, думаю, проще всего думать об этом так: закон наказывает за умышленные преступления. Он предполагает, что каждое деяние совершается сознательно, является продуктом свободной воли. Если ты совершил его, предполагается, что ты намеревался его совершить. Никакие «да, но…» закон во внимание не принимает. «Да, но у меня было тяжелое детство». «Да, но я психически болен». «Да, но я был пьян». «Да, но я действовал под влиянием гнева». Если ты совершаешь преступление, закон будет утверждать, что ты виновен, несмотря на все эти обстоятельства. Однако же он примет их во внимание, когда речь зайдет о точном определении преступления и о вынесении приговора. На этом этапе все, что оказывает влияние на твою свободную волю – включая генетическую предрасположенность к насилию или пониженную способность к самоконтролю, – по крайней мере теоретически, может быть принято во внимание.

– Это смешно, – фыркнул я. – Присяжные никогда на это не купятся. По-вашему, можно сказать им: «Я убил четырнадцатилетнего мальчика, но хочу, чтобы меня все равно отпустили»? Даже не думайте. Этого не будет.

– Энди, у нас может не остаться другого выбора. Если.

– Чушь собачья, – заявил я доктору Фогель. – Вы собираетесь взять у меня образец ДНК? Я в жизни своей мухи не обидел.

Доктор кивнула. Лицо ее оставалось бесстрастным. Идеальный психиатр, она сидела молча, позволяя словам разбиваться о нее, как волны разбиваются о волнорез, потому что это был единственный способ заставить меня продолжать говорить. Она откуда-то узнала, что, если интервьюер хранит молчание, интервьюируемый неминуемо поспешит заполнить тишину.

– Никогда в жизни никого не обидел. Я крайне редко выхожу из себя. Это просто не в моем характере. Даже в футбол не играл. Мама не разрешала мне. Она знала, что мне это не понравится. Она это знала. В нашем доме никогда не было никакого насилия. Знаете, чем я занимался в детстве? Играл на кларнете! Пока все мои друзья играли в футбол, я играл на кларнете!

Лори накрыла мою ладонь своей, чтобы погасить мое растущее возбуждение. Подобные жесты между нами в последнее время стали редкостью, и это меня тронуло и подействовало успокаивающе.

– Энди, я знаю, что вы очень много во все это вложили, – сказала доктор Фогель. – В свою личность, в свою репутацию, в того человека, которым вы стали, которым вы себя сделали. Мы говорили об этом, и я прекрасно вас понимаю. Но это же именно то, о чем идет речь. Мы – не просто сумма наших генов. Мы все – сумма множества факторов: генов и среды, природы и воспитания. Тот факт, что вы тот, кто вы есть, лучший известный мне пример силы свободной воли, личности. Что бы ни было закодировано в наших генах, это еще не определяет, кто вы такой. Человеческое поведение – штука намного более сложная. Одна и та же генетическая последовательность у одной личности в одних условиях может дать один результат, а у другой личности в иных условиях – совершенно противоположный. Тут мы с вами говорим о предрасположенности. Но предрасположенность не равна предопределенности. Мы намного больше, нежели только наша ДНК. Ошибка, которую люди склонны делать, когда речь идет о новых науках, таких как психогенетика, – это излишний детерминизм. Мы это уже обсуждали. Речь ведь вовсе не о генах, которые кодируют голубые глаза. Человеческое поведение определяется неизмеримо большим количеством факторов, чем простые физические черты.

– Все это очень мило, и тем не менее вы по-прежнему хотите засунуть ватную палочку мне в рот. А что, если я не хочу знать, что у меня в ДНК? А что, если мне не понравится то, на что я запрограммирован?

– Энди, как бы тяжело вам ни было, сейчас мы не о вас говорим. Речь идет о Джейкобе. На что вы готовы пойти ради него? Что вы сделаете, чтобы защитить вашего сына?

– Это нечестный прием.

– Как уж есть. Не я привела вас сюда.

– Нет, не вы. Джонатан. И это ему следовало бы рассказывать мне все эти вещи, а не вам.

– Возможно, он не хочет спорить с вами по этому поводу. Он даже не знает, пригодится это на суде или нет. Он просто хочет иметь эту карту в своем кармане на всякий случай. Кроме того, Джонатан, возможно, полагает, что ему вы бы отказали.

– Он прав. Именно поэтому ему стоило бы вести этот разговор лично.

– Джонатан всего лишь делает свою работу. Кто-кто, а уж вы-то должны бы это понимать.

– Его работа – делать то, чего хочет клиент.

– Его работа – выигрывать, а не щадить чьи-то чувства. К тому же его клиент не вы, а Джейкоб. Единственное, что во всем этом деле имеет значение, – это мальчик. Ради этого мы все здесь и собрались – чтобы помочь ему.

– Значит, Джонатан намерен заявить на суде, что у Джейкоба есть ген убийцы?

– Если до этого дойдет, если у нас не будет другого выхода, да, возможно, нам придется заявить, что Джейкоб является носителем определенной генетической мутации, которая повышает вероятность агрессивного или асоциального поведения.

– С точки зрения обычного человека, все эти оговорки и тонкости – тарабарская грамота. Газеты назовут это геном убийцы. Они напишут, что мы – прирожденные убийцы. Вся наша семья.

– Все, что мы в состоянии сделать, – это изложить им правду. Если они захотят извратить ее, сделать из нее сенсацию, как мы можем этому противостоять?

– Ладно, допустим, я пойду на это, я позволю вам взять у меня этот ваш образец ДНК. Расскажите мне, что именно вы собираетесь искать.

– Вы разбираетесь в биологии?

– Исключительно в объеме школьного курса.

– И насколько хорошо вы успевали по биологии в старших классах?

– С кларнетом дела у меня обстояли лучше.

– Ладно, тогда вкратце. Если не забывать о том, что причины человеческого поведения бесконечно сложны и не существует никакого простого генетического триггера для того или иного поведения, мы всегда говорим о сочетании влияния генетики и среды; к тому же «преступное поведение» не является научным термином, это термин юридический, и определенные виды поведения, которые будут считаться преступными в одних обстоятельствах, могут не быть преступными в других, например в условиях военных действий…

– Ясно, ясно, я понял. Это очень сложно. Давайте на пальцах, для дураков. Расскажите мне, что вы собираетесь искать в моей слюне?

Она улыбнулась, смягчаясь:

– Ладно. Существуют две специфические вариации генетического кода, которые, как показали исследования, имеют связь с асоциальным поведением у лиц мужского пола и которые, возможно, отвечают за повторяющийся из поколения в поколение сценарий насилия в таких семьях, как ваша. Первая – это аллель гена, именуемого МАОА. Ген МАОА расположен в Х-хромосоме. Он отвечает за деятельность фермента, который метаболизирует определенные нейротрансмиттеры, такие как серотонин, норадреналин и дофамин. Ее называют «геном воина», потому что она ассоциирована с агрессивным поведением. Эта мутация называется нокаутом МАОА. К ней уже пытались апеллировать на суде как к пусковому механизму агрессии, но аргументация была слишком упрощенной, и этот довод отклонили. С тех пор мы значительно продвинулись на пути понимания взаимодействия между генетикой и средой – наука идет вперед семимильными шагами – и можем представить гораздо более убедительные доказательства.

Вторая мутация скрывается в так называемом гене транспортера серотонина. Его официальное наименование – SLC6A4. Он расположен в семнадцатой хромосоме. Он кодирует белок, который регулирует активность системы транспорта серотонина, а та, в свою очередь, обеспечивает захват серотонина из синапса обратно внейрон.

Я вскинул руку, прося пощады.

Она продолжила:

– Суть в том, что наука уже достигла неслыханных высот и с каждым днем развивается еще больше. Только подумайте: до недавнего времени мы всегда задавались вопросом: что ответственно за человеческое поведение? Природа или воспитание? И мы достигли немалых успехов в изучении роли воспитания в этом уравнении. Существует масса прекрасных исследований того, как окружающая среда влияет на поведение. Но сейчас впервые за всю историю человечества мы можем обратиться к роли природы. Это передовой край науки. Структура ДНК была открыта в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Мы еще только начинаем понимать и подбираться к осознанию того, что собой представляем. Не какой-то абстракции вроде души или метафоры вроде «человеческого сердца», но подлинной механики человеческой сути, всех ее винтиков и шестеренок. Это, – Фогель ущипнула себя за кожу на руке и продемонстрировала образец своей собственной плоти, – человеческое тело – машина. Система, исключительно сложная система, состоящая из молекул и приводимая в движение химическими реакциями и электрическими импульсами. И наш разум – часть этой системы. У людей не возникает затруднений с тем, чтобы принять, что воспитание, среда влияют на поведение. Так почему же с природой должно быть по-другому?

– Доктор, это поможет моему сыну избежать тюрьмы?

– Возможно.

– Тогда сделайте это.

– Это еще не все.

– И почему меня это не удивляет?

– Мне нужен образец и вашего отца тоже.

Я вытаращился на нее:

– Моего отца? Вы смеетесь. Я не разговаривал с моим отцом с пяти лет. Я представления не имею, жив он вообще или нет.

– Он жив. Его содержат в Северной тюрьме в Сомерсе, штат Коннектикут.

Удар сердца.

– Так возьмите его образцы сами!

– Я пыталась. Он отказался со мной встречаться.

То, что мой отец жив и что Элизабет уже с ним связалась, стало для меня двойной неприятной неожиданностью. У этой женщины было передо мной преимущество. Она не просто знала мое происхождение, но вовсе не считала его историей. Для доктора Фогель она не была тяжким крестом. Для нее попытаться связаться с Билли Барбером было ничуть не труднее, чем взять телефонную трубку.

– Он говорит, что вы должны его попросить.

– Я? Да он не узнал бы меня, даже если бы я обеими ногами залез в его миску с баландой.

– По всей видимости, ваш отец хочет это изменить.

– Да? С чего вдруг?

– Он стареет, ему хочется хоть немного узнать своего сына. – Она пожала плечами. – Чужая душа – потемки.

– Значит, он знает обо мне?

– О, ваш отец знает о вас все.

Я почувствовал прилив мгновенно охватившего меня какого-то детского возбуждения: отец! Но потом настроение так же стремительно упало при мысли о Кровавом Билли Барбере.

– Скажите ему, чтобы шел к черту.

– Я не могу этого сделать. Нам нужна его помощь. Необходим образец его ДНК, чтобы утверждать, что генетическая мутация – это не одноразовый сбой, а семейная черта, передающаяся от отца к сыну, а от сына – к внуку.

– Можно получить судебное предписание.

– Не ставя в известность о своих планах окружного прокурора – нет.

Я покачал головой.

– Энди, ты должен подумать о Джейкобе, – впервые за все это время подала голос Лори. – На что ты готов пойти ради него?

– Ради него я готов спуститься в ад и вернуться обратно.

– Что ж. Примерно это от тебя и требуется.