Мы уделили много внимания первому вопросу о разделении на два пола, потому что я посчитал, что для молодежи это, пожалуй, наиболее важный вопрос, он имеет много сложных практических аспектов. Оставшихся тем коснемся вскользь.

По мысли святого Максима Исповедника, человек должен был превратить весь мир в один большой райский сад. Вот еще одно важное противопоставление — человек и мир природы. Кто мы друг другу? Стоит ли человек особняком по отношению к другим обитателям земли, или между нами и животными гораздо больше общего, чем мы привыкли думать? Вы спросите, как это связано с темой любви? Все просто: если животные, растения и все прочее на земле — это лишь вещи, умеющие ходить, мурлыкать, распускаться красивыми цветами, но все же вещи, то тогда их не нужно любить, ими можно пользоваться. В таком случае мы не «твари дрожащие, мы право имеем». Но если у всего этого есть душа и чувства, тогда окружающий мир достоин нашей любви.

Конечно, поначалу люди не считали себя какими-то особенными, наоборот, человек ощущал свою глубокую родственную связь с окружающим миром, отдельные животные и растения почитались как тотемические предки человека. Более того, на раннем этапе истории наблюдается религиозное поклонение животным, их буквально нечеловеческой силе.

Но вот наступает так называемое «осевое время» (VIII–II вв. до Р. X.), на земле нарождается философия. Физическая сила, в которой человек явно уступает многим животным, перестает почитаться, в цене резко поднимается разум. Все, что ассоциируется с животным миром, начинает восприниматься как нечто грубое и низменное. Потом еще проходят века, и среди ученых все больше становится тех, кто верит, что человек не какое-то «особое творение Божие», а всего лишь потомок обезьян.

Впрочем, любая гипотеза должна подкрепляться экспериментально. И вот в начале XX века возникла идея научить обезьян человеческой речи. С точки зрения эволюционистов, затея вполне разумная — немного подтянуть предпоследнюю ступень эволюции к последней. Однако эти попытки потерпели неудачу, речевой аппарат обезьян оказался не приспособленным к членораздельной речи. Но ученые не сдавались, и в 60-е американским антропологам Аллену и Беатрис Гарднер пришла в голову потрясающая мысль — научить обезьян языку жестов (в дальнейшем подобные эксперименты проходили в разных странах мира). И вот здесь ученых ждал настоящий успех — обезьяны осваивали человеческую речь! Первой такой обезьяной стала шимпанзе Уошо, за свою жизнь она усвоила около 350 слов, а с таким словарным запасом вполне уже можно общаться, что, собственно, и наблюдалось. В тех случаях, когда в эксперименте участвовала группа обезьян, ученые с удивлением наблюдали, что они общаются между собой на языке жестов и сами обучают этому языку своих детей.

Но и это еще не все. Некоторые обезьяны показывали результаты, которых ученые от них никак не ожидали, — они придумывали новые слова, то есть обнаружили способность к творчеству. Например, та же Уошо сама придумала жест, обозначающий слово «прятать», а шимпанзе Люси придумала несколько слов, комбинируя уже известные ей слова. Так, для обозначения арбуза она соединила вместе два слова: «пить» и «фрукт» (получилось «пить-фрукт»), а цитрусовые она стала называть «запах-фрукт».

Самым же удивительным было то, что в некоторых случаях обезьяны демонстрировали способность к абстрактному мышлению, а эта способность появляется у человека лишь к подростковому возрасту. Все та же Уошо однажды обиделась на смотрителя, она просила у него воды, но смотритель не стал исполнять просьбу обезьяны (ох уж этот человеческий снобизм!). Тогда Уошо назвала его «Грязный Джек». Что тут удивительного? А то, что прежде обезьяна знала лишь буквальное значение этого слова — «испачканный», но она каким-то образом поняла (?!), что этим словом можно обидеть человека. Что она и сделала.

Еще более впечатляющих результатов достигла американская горилла по кличке Коко. Ученые утверждают, что она знала более 1000 слов и понимала около 2000. Эта обезьяна удивила ученых своим чувством юмора. Однажды Коко заявила, что она «хорошая птичка» и умеет летать, а потом призналась, что это была шутка. Горилла оказалась более изобретательной и в обзывательствах. Когда горилла Майкл оторвал ногу у ее тряпичной куклы, он тут же узнал о себе от Коко, что он «грязный плохой туалет».

Конечно же, все эти примеры не лишают человека звания «Самого умного», ведь обезьяны никогда не напишут стихов и не изобретут новый вид транспорта. Да, мы по-прежнему самые умные, но все-таки не единственные разумные существа на земле. Граница между нами и животными оказалась намного тоньше, чем мы думали.

А что обо всем этом говорит Библия? Справедливости ради скажем, что человек в Библии превознесен над прочими созданиями. Единственный, о ком Писание говорит как об образе Божием, — это человек. Да, Адам не нашел среди животных никого равного себе, хотя бы просто кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить (Адам не догадался поговорить с обезьянами на языке жестов). Нередко христианские авторы, вслед за античными философами, отказывали животным не только в разуме, но и вообще в наличии души. Отсюда установка подавлять и даже «умерщвлять» в себе все животное, неразумное. Это как в шутке про курящую девушку:

— Девушка, почему вы курите?

— Хочу убить в себе лошадь.

Но правда в том, что, как сказал Маяковский, «все мы немножко лошади». Наша цель не убить в себе животное, а приручить его, раскрыть его потенциал. Если покопаться в христианской литературе, можно найти одно стройное объяснение природы наших взаимоотношений с окружающим миром. Честно говоря, святых не очень интересовал этот вопрос. Они много рассуждали о Боге, еще больше — о человеке, но не так уж много о мире, который сотворил Бог и в котором обитает человек. Так вот одним из таких немногих исключений является рассуждение святого Феофана Затворника — примечательно, что пишет он об этом не в одной из своих книг, а в частном письме. Святитель предлагает своему собеседнику учение о мировой душе. Весь мир одушевлен, утверждает святой. Душа есть у человека и у животных (животная душа), душа есть у растений (растительная душа), даже у камней есть душа (химическая душа). Ведь кажется, что камень — это кусок мертвой материи, но это вовсе не так, если проникнуть в его природу, выяснится, что в нем осуществляются миллионы, миллиарды атомных взаимодействий — там жизни больше, чем в метро в час пик!

Так вот, возьмем, к примеру, какую-нибудь гориллу. По рассуждению святителя Феофана, души всех горилл восходят к общей душе (и после смерти возвращаются туда), а родовые души горилл, макак, шимпанзе и прочих восходят к общей обезьяньей душе и так все выше и выше, а венец всей этой конструкции, собственно, мировая душа. Это значит, что нас соединяют с окружающим миром миллионы невидимых нитей, мы не можем противопоставлять себя миру животных, растений и даже камней, потому что мы — одно целое. Человек должен относиться к миру не как к чему-то внешнему, чужеродному, а как рыба относится к воде или водорослям в своем аквариуме — это среда нашего обитания, она неотрывна от нас, она пронизывает нас насквозь, входит в нашу кровь и плоть, она — наше продолжение, а мы — ее продолжение. Мир живой, он одушевлен, но мы относимся к миру утилитарно, как к бездушной вещи, от которой нужно взять по максимуму, а если мир чего-то не желает отдать по-хорошему, можно взять и по-плохому. Как говорил Иван Мичурин, «мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача».

Однажды мой сын серьезно поссорился с матерью. Я попытался их помирить и в какой-то момент сказал ему вот что: пойми, ты состоишь из двух половинок, в тебе одна половинка от меня, а другая половинка от мамы. Если ты злишься и рвешь отношения с одним из нас, ты отрицаешь, перестаешь понимать одну из половин собственной души, ты как бы обесточиваешь эту часть, лишаешь ее внутренней силы.

Ну хорошо, допустим, человек еще как-то смирится с тем фактом, что мир одушевлен, а животные отчасти способны нас понимать и даже разговаривать с нами, но вот в чем мы считаем себя исключительными, так это в том, что только человеку свойственно благородство — умение жертвовать своими интересами и даже жизнью ради блага других. Мы еще называем это «нравственностью» и привыкли связывать это качество со своей духовной составляющей (с тем, что мы для простоты назвали ангелом в нашей природе). И тут мы снова оказываемся неправы, благородство и жертвенность свойственны не только людям. Эти качества, которые мы так превозносим, наблюдаются и у животных — обезьяны выхаживают больных детенышей, слоны помогают ослабевшим сородичам, даже крысы проявляют трогательную заботу о ближних. Многочисленные примеры можно почерпнуть в книге Франса де Вааля «Истоки морали: В поисках человеческого у приматов».

Вот один пример альтруизма у обезьян. 42 шимпанзе по парам участвовали в эксперименте. Перед одной из обезьян ставили коробку с фишками красного и зеленого цвета, она должна была доставать из коробки по одной фишке. Вторая обезьяна наблюдала за происходящим из-за решетки. Если первая обезьяна доставала красную фишку, ей давали лакомство, но если она доставала зеленую фишку — лакомство доставалось обеим шимпанзе. Поняв принцип, все участницы эксперимента начинали отдавать предпочтение зеленым фишкам (в некоторых случаях из 10 фишек 9 были зелеными).

Получается, раз доброта и благородство свойственны не только человеку (и человеку-то далеко не всегда), можно предположить, что источник доброты спрятан Богом не в разумном духе, которым обладают только люди, а где-то глубже — в животной душе, в нашем бессознательном. Ведь согласитесь, когда мы переживаем конфликт между разумом и чувством, обычно именно расчетливый разум советует нам сделать что-то нехорошее (обмануть простака, отказать в помощи, воспользоваться слабостью), а чувство уговаривает нас поступить правильно, по совести.

Человек — венец творения и царь природы, но быть царем не значит пользоваться природой. В глубокой древности существовал царский культ (его отголоски встречаются в мифологии, например, в уже упомянутом «Эпосе о Гильгамеше», а также в исторических свидетельствах), смысл которого заключался в том, что царь избирался на определенный срок (как в наши дни избирается президент), а по истечении срока царь… приносился в жертву. Люди жертвовали богам лучшее из того, что имели, — царя. Такая жертва должна была, согласно представлениям древних, гарантировать милости богов, хороший урожай и благополучие граждан. Конечно, возникает естественный вопрос: как же при таком раскладе находились желающие занять царский трон? Этот вопрос решался по-разному, мне больше всего нравится способ, придуманный в Южной Индии (Малабар). В назначенный день все племя собиралось на главной площади, правитель принимал участие в специальном ритуале, а потом верховный жрец отрубал ему голову и подбрасывал над толпой. Кто ловил голову, становился правителем на следующие пять лет. Наверное, самым большим недостатком этой практики является то, что при таком раскладе невозможно переизбраться на второй срок.

Получается, изначально смысл верховной власти понимался иначе, чем сейчас, — это было прежде всего самоотверженное, жертвенное, сакральное служение своему народу. И задача, поставленная Богом перед Адамом, — «хранить и возделывать» рай — предполагала жертвенное служение человека миру. Это не получилось у Адама, но получилось у Христа — Нового Адама. Конечно, то, о чем я только что рассказал (о царском культе), — это мрачное и кровавое язычество. И все же. То, что совершил Христос, можно описать примерно в тех же выражениях: Царь мира добровольно принес Себя в жертву для спасения человечества и мира в целом. А это, по словам Самого Христа, и есть высшее проявление любви: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15: 13).