Сразу после войны польские власти не только не предпринимали ничего для увековечивания памяти о Собиборе, но и всячески старались избегать упоминания об уничтожении евреев в лагерях смерти, расположенных на территории Польши. В первые послевоенные годы страну охватила волна гнева против уцелевших евреев, возвращавшихся в родные места и пытавшихся вернуть присвоенное соседями имущество.

В год 20-летия Победы (вероятно, по подсказке из Москвы) в Собиборе начались юбилейные мероприятия, разумеется, без упоминания Холокоста. На одно из этих мероприятий, согласно рассказу Михаила Лева, пригласили Печерского. По-видимому (он точно не помнил), речь шла о проведенном в 1965 году митинге в честь открытия на месте Собибора первого мемориала. До этого на месте лагеря был построен детский сад.

“На всей территории бывшего лагеря выкорчеваны деревья, посаженные гитлеровцами для сокрытия следов их преступлений, – писала в июле 1965 года люблинская газета “Знамя труда”. – У входа стоит скульптура – Скорбящая женщина с ребенком. Высота скульптуры – пять метров. Она выполнена из сплава цвета ржавчины и… кажется обрызганной кровью”.

Польские газеты писали, что на митинге выступил организатор восстания Александр Печерский. Однако Печерского там не было – его просто не выпустили за границу. Выступление же им было подготовлено по просьбе организаторов заранее и передано “польским товарищам”. Самому же несостоявшемуся оратору сообщили, что он не едет ни в какую Польшу, только в Москве, куда он специально прибыл из Ростова, перед самым вылетом в Варшаву. Представляю, как ему было обидно. Печерский мечтал вновь побывать в Собиборе на протяжении всех послевоенных лет, но этого так и не случилось.

Евреев за границу пускали нечасто, ведь они могли там остаться, но тут такой опасности не было. Польша – невелика была заграница. Может, не хотели, чтобы громко звучала тема еврейского восстания? Или боялись, что ляпнет что-нибудь не то? Выпускать или не выпускать советского человека за границу, решали в КГБ. То, что Печерский встречался с иностранцами, означало, что он был в поле зрения этого ведомства. По всей видимости, там к нему накопились серьезные претензии. Может, не хотел писать рапорты в КГБ о контактах с иностранцами?

По рассказу Михаила Лева, перед поездкой Печерского вызвали в КГБ и попросили посетить редакцию еврейской газеты в Варшаве, встретиться с директором издательства “Идиш бух” Леопольдом Треппером и потом отрапортовать. Леопольд Треппер в то время не был знаменит, это сейчас одним кликом можно узнать об успешном советском разведчике, руководителе знаменитой “Красной капеллы”, после войны посаженном в советский лагерь, а после реабилитации в 1957 году отпущенном из СССР в Польшу. Печерский тем не менее от сотрудничества с органами отказался, сказав, что его интересует исключительно Собибор и все, что с ним связано. Может, Печерского кто-то сильно невзлюбил за непонимание при том разговоре?

“К 30-й годовщине нашего восстания я сделал попытку в Москве, чтобы мы все на годовщину восстания выехали в Польшу, – писал Печерский одному из его участников Науму Плотницкому. – Но из этой попытки ничего не получилось”. К тому же он, возможно вопреки рекомендациям “органов”, затеял обширную переписку с бывшими узниками Собибора, которых судьба разбросала по всему свету. Ему отвечали, звали в гости. Он отвечал, что приедет, хотя сам в это не верил.

“К моему дорогому человеку!” – с этих слов начинается датированное мартом 1964 года письмо, где Бахир отвечает Печерскому на вопросы о неизвестных ему подробностях восстания. И далее: “Я рад твоему намерению приехать нас посетить. Когда это удастся, ты будешь самым большим гостем для нас всех”. Бахир пытался организовать его визит в Израиль. Не удалось.