“Подсудимые Н. Матвиенко, В. Беляков, И. Никифоров, И. Зайцев, В. Поденок, Ф. Тихоновский за измену родине и участие в годы войны в массовом уничтожении узников концлагерей приговариваются к смертной казни – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение”. Этими словами заканчивается очерк М. Токарева “В замкнутом круге”, опубликованный в сборнике “Неотвратимое возмездие: По материалам судебных процессов над изменниками родины, фашистскими палачами и агентами империалистических разведок”. Третье издание книги вышло в Воениздате в 1987 году, а значит, готовилось к печати на заре горбачевской перестройки и вышло в свет в начале “гласности”. Уже стало можно рассказывать о коллаборационистах, но еще нельзя было называть этническую принадлежность их жертв. Очерк рассказывает о проходившем в Краснодаре в июне 1965 года процессе над участниками Холокоста – вахманами, но по советской традиции не упоминает о евреях, заменяя их эвфемизмом “советские граждане”.

Книга издана под редакцией генерал-лейтенанта С. С. Максимова, с которым я был неплохо знаком по совместной законопроектной работе в 1980-е годы в период моей службы в Министерстве юстиции, в гражданской его части. У нас сложились неформальные отношения, несмотря на разницу в возрасте и, так сказать, в чинах. Генерал, возглавлявший Управление военных трибуналов страны, формально входившее в состав того же министерства, почему-то мне симпатизировал и вознамерился пригласить на службу под его начало. Сергей Сергеевич даже передал в Министерство обороны мою анкету (согласно принятому порядку, речь шла об аттестованной должности), но спустя какое-то время развел руками – в “кадрах” ее забраковали. По понятным причинам, которые мне не надо было объяснять. Но это так, к слову.

Процесс в Краснодаре главным образом был посвящен событиям в одном – Яновском лагере. Так в 1960-е годы готовились крупные процессы: вахманы охраняли разные концлагеря, но в формулу обвинения обычно включали и сосредоточивали внимание на одном из них. На этот раз выбрали Яновский лагерь, устроенный на окраине Львова, где в течение двух лет оборвалось около 150 тысяч человеческих жизней.

Процесс в отличие от большинства других был гласный, открытый, поэтому следователи постарались выделить в нем эпизоды, убедительные для публики. И в обвинительном заключении, и в приговоре сказано о том, что “подсудимые Матвиенко, Беляков, Никифоров, свидетели Гоголовска, Зайдель и другие подтверждают, что расстрелы в концлагере производились под звуки оркестра”. Фото лагерного оркестра, созданного по инициативе помощника коменданта Рихарда Рокито (до войны – ресторанного музыканта), было приобщено к материалам уголовного дела. Во главе оркестрантов (всего их было 40 человек) – профессор Львовской государственной консерватории Штрикс, автор скорбной мелодии, названной узниками “Танго смерти”. Ее можно найти в интернете, но та ли это мелодия, сказать трудно. Ноты не сохранились, а несколько уцелевших узников при попытке воспроизвести ее по памяти впадали в транс или заходились в рыданиях.

В ноябре 1943 года Яновский лагерь был ликвидирован, в течение трех дней были расстреляны оставшиеся в живых узники – около 15 тысяч человек. В последний день ликвидации лагеря были казнены и музыканты из оркестра Штрикса. “Я видела, – рассказывает свидетель Анна Пойцер, – как все сорок музыкантов стояли в замкнутом круге на лагерном дворе. С внешней стороны этот круг тесным кольцом опоясали вахманы, вооруженные карабинами и автоматами. “Музыка!” – истошно скомандовал комендант. Оркестранты подняли инструменты, и “Танго смерти” разнеслось над бараками. По приказанию коменданта на середину круга по одному выходили музыканты, раздевались, и эсэсовцы их расстреливали. Когда подошел его черед, профессор выпрямился, решительно шагнул в середину круга, опустил скрипку, поднял над головой смычок и на немецком языке запел польскую песню: “Вам завтра будет хуже, чем нам сегодня”.

В Собиборе тоже был оркестр, организованный по приказу начальника лагеря. Он играл по воскресеньям, узников заставляли петь и танцевать на расстоянии нескольких сот метров от газовых камер – такая вот пляска смерти. Мне рассказал о нем Лазарь Любарский, а ему – Печерский. Организовал оркестр Иосиф Дунец, единственный выживший французский еврей, умерший в Израиле в 1976 году. В день восстания он перерезал сигнализацию и разрушил телефонную связь.

Все семь дней судебного заседания на нем присутствовал Валентин Томин. “Никифоров валит вину на родительское воспитание, Зайцев идиотски ухмылялся”, – пишет он в своих заметках, которые вместе с частью скопированных им материалов дела сохранились в архиве Михаила Лева. Зайцева на следствии и в суде опознал знакомый нам Алексей Вайцен.

“В перерыве краснодарские чекисты рассказали мне, – пишет Томин, – как распутали змеиный клубок. Осенью 1943 года в Яновском лагере учитель, преподававший вахманам немецкий язык, прервал урок для фотографирования. Вахманы думали, для новых удостоверений неизвестный фотограф снял. На другой день выяснилось, что приказа фотографироваться никто не давал. Двадцать один год спустя двое чекистов разыскали в Киеве альбом с фотографиями. Теперь к трофейному списку вахманов добавились фото”. Именно после обнаружения фотоальбома нашли в Краснодарском крае Зайцева, окончательно идентифицировав его после медосмотра: все эсэсовцы имели под левой рукой отметку с группой крови.

Так ли было на самом деле, трудно сказать – знающие люди, с которыми я поделился приведенным рассказом, высказывали на этот счет некоторые сомнения, подозревая миф, специально внедрявшийся тогда в общественное сознание. В начале 1960-х годов власть старалась показать, что в обновленные “органы” пришли свежие, незапятнанные кадры, тайная полиция отныне занимается исключительно благородными делами, прежде всего розыском нацистских преступников. Об этом снимались фильмы, об одном из них, вышедшем на экраны кинотеатров в том же году, когда проходил киевский процесс, есть смысл сказать пару слов.

Действие одной из самых популярных лент советского кино “Государственный преступник” разворачивается в Ленинграде, где сотрудники Большого дома (так ленинградцы называли здание местного КГБ) по вновь открывшимся обстоятельствам возобновляют розыск одного из пособников нацистов. Тема для кино новая, поэтому художественный совет “Ленфильма” обсуждал каждую деталь сценария (автором которого был не кто иной, как будущий диссидент и знаменитый поэт Александр Галич). Так вот, члены худсовета воспротивились тому, что полицай показан настоящим монстром, получается, что он таким вырос при советской власти. А куда же смотрели семья и школа? Поэтому автору сценария пришлось несколько изменить биографию персонажа, сделав его родом из Вильнюса, дабы зрителям стало ясно, что причиной тому – буржуазное воспитание.

…Свидетеля Зигмунда Лайнера и еще 2 тысячи человек привезли из Нестеровского гетто в Яновский лагерь в марте 1943 года, после чего ему посчастливилось попасть в рабочую команду. По его словам, по жестокости вахманы не уступали немцам. “По пути во Львов охранявшие нас вахманы грабили нас. В нашей автомашине было два вахмана, в кузове избивали нас, требуя часы и деньги. Им удалось их получить. В лагере все ценности потребовали сдать. Один что-то утаил, его тут же расстреляли на глазах у всех”.

“Начальник лагеря Вильхаус с балкона стрелял из автомата по узникам”, – рассказывал в суде Зигмунд Лайнер. Это страшное обстоятельство упоминается во всех судебных делах, связанных с Яновским лагерем. “За время моей службы с мая по октябрь я несколько раз видел, как Вильхаус с балкона особняка, где жил, безо всякой причины стрелял очередями в толпу узников на территории лагеря. И Рокита то же делал, – это из показаний обервахмана Павла Харчука, разоблаченного пять лет спустя после окончания войны и осужденного 29 января 1951 года военным трибуналом воинской части 77757 к 25 годам лишения свободы (освобожден в 1955-м по амнистии). – Они это делали ради ненависти к людям и ради развлечения”.

На самом деле “они это делали” и по другой причине, непосредственно связанной с вахманами. “Ясно что вы все равно убили бы всех. Какой же смысл был в этих унижениях и жестокости?” – такой вопрос задала журналистка Гитта Серени коменданту Собибора Францу Штанглю в тюрьме Дюссельдорфа. Тот ответил: это было нужно “для тех, кто непосредственно выполнял операции. Чтобы им легче было делать то, что они делали”. “Единственная польза бесполезной жестокости – довести жертву до полной деградации, чтобы убийца меньше ощущал груз вины”, – к такому выводу пришла Ханна Арендт.

И еще одно: людей, способных вмиг преобразиться в садистов, куда больше, чем может показаться. 20 лет спустя после описываемых событий в Йельском университете психолог Стэнли Милгрэм протестировал тысячу обычных людей. Испытуемым объясняли, что экспериментально проверяется, как наказание влияет на способность к обучению, и якобы случайно поручали им роль “учителя”. За неправильные ответы следовало бить током “ученика”, будто бы такого же участника, а на самом деле актера – тот только изображал получение болезненных ударов. 68 % испытуемых, добропорядочных американцев, добровольно подчинялись указаниям экспериментатора до конца, переступая границу отметки “опасно” и доходя до отметки 450 вольт – “смертельно”! На шкале, помещенной перед “учителем”, была указана сила тока и обозначена возрастающая болезненность и опасность ударов в случае повтора ошибки. Этот результат существенно отличался от прогноза, сделанного 40 психиатрами, опрошенными Милгрэмом до начала эксперимента. На вопрос, какой процент американских граждан дойдут до конца шкалы, они ответили: не свыше 1 %, потому что это садистическое поведение, а психиатрия знает, что только 1 % американцев – садисты.

Харчук еще рассказал суду, что “немцы называли Яновский лагерь рабочим, а фактически он был лагерем смерти по уничтожению мирных людей еврейской национальности. К моменту нашего прибытия в лагере содержалось до 800 человек (так называемая рабочая команда – портные, слесари, каменщики), потом их стало больше, до 3 тысяч человек. Эта команда раз-два в месяц обновлялась, обессилевших расстреливали и привозили новых специалистов, людей хватало, их завозили эшелонами”. Последний массовый расстрел узников Яновского лагеря осенью 1943-го последовал за восстанием узников. “Евреи подняли бунт, прорвали проволочное заграждение и начали убегать из лагеря, – из показаний Нигматуллы Латыпова. – Я стоял часовым на вышке в противоположной части лагеря. А те вахманы, что на вышках ближе к месту прорванного ограждения, открыли по убегавшим огонь, и немецкие солдаты побежали за ними. После усмирения узников повели в овраг на расстрел”. Заметим: еще одно восстание.

Приведенные показания бывшего вахмана вполне типичны: обычно они, по их словам, все стояли в оцеплении или на дальней вышке и сами никого не убивали. Такие же показания давал самый молодой из вахманов – Степан Копытик, родившийся в 1927 году, в 15 лет он соврал о своем возрасте и был зачислен в школу СС в Травниках. В 16 лет он уже в составе 100 вахманов прибыл во Львов на службу в Яновский лагерь. Он тоже категорически отрицал личное участие в расстреле узников, так как якобы стоял в оцеплении. Немного позже он участвовал в подавлении восстания в Собиборе.