Еще тридцать лет назад институциональная экономика была самой настоящей Золушкой экономической науки. Ее лидеры, Рональд Коуз, Дуглас Норт и Оливер Уильямсон, публиковались не в самых престижных научных журналах; их аспиранты находили работу не на самых известных экономических факультетах. Их интеллектуальное присутствие чувствовалось разве что в сфере самой прикладной: например, было значительным влияние Коуза на развитие рынка электроэнергии. Попытки институционалистов разбираться в архивных документах (одна из первых известных работ Дугласа Норта была по экономике пиратства) и в индивидуальных контрактах, которые заключали продавцы и покупатели на самых разных рынках (земли, воды, электроэнергии), казалось, не представляют интереса для экономической профессии в целом.
И вдруг все переменилось, как по мановению волшебной палочки. Золушка стала принцессой. В изложении экономистов-теоретиков Майерсона, Хольмстрема, Оливера Харта модели институционалистов стали доступны широкому кругу ученых, и первооткрыватели были сполна вознаграждены за свои пионерские работы. Нобелевские премии посыпались как из рога изобилия. Работы Дарона Асемоглу и Джеймса Робинсона, написанные совершенно не в духе столпов институциональной экономики – это настоящий хайтек и с точки зрения математического моделирования, и с точки зрения методов анализа данных, – сделали изучение экономических институтов самой модной темой. Сейчас невозможно представить, например, экономику развития – ту область, которая отвечает на вопрос “Почему одни страны богатые, а другие бедные?” без исследования экономических институтов.
