Глава 24
Это вечное слово «КОРРУПЦИЯ»

То, что человек слаб, подвержен искушениям и соблазнам, известно со времен библейских. Вопрос лишь в том, насколько слаб? И еще в том, что дух человека укрепляет, а что, напротив, ввергает в греховную бездну. Например, в грех мздоимства.

Оставим в стороне тех, кто принципиально не в ладах с моралью и уголовным кодексом, для кого готовность к риску определяется лишь размером трофея. Не так очевидно, но все же понятно, что движет людьми просто честными. Нам интереснее другие – а их точно не мало – те, чье поведение подвержено обстоятельствам. В конце концов, некоторые не берут взяток только потому, что им их никто не предлагает. Других останавливает лишь страх перед наказанием. Третьи – берут и дрожат, как осенний лист, каждый раз повторяя: «Ну, все, теперь уж точно в самый последний раз». А ведь от числа именно этого рода людей на чиновных постах обычно зависит уровень коррупции в стране.

США, например, согласно индексу восприятия коррупции Transparency International за 2016 год, занимают 18-е место, то есть находятся в двадцатке наименее коррумпированных стран, деля свое место с Австрией и Ирландией. А вот Россия – на 131-м месте, то есть входит в число 25 % самых коррумпированных стран в мире. Мы тоже на этом пьедестале не одиноки и делим его с Непалом, Ираном, Казахстаном и Украиной. И можем утешаться тем, что есть страны и похлеще нашей. Так, список замыкает Сомали, занимая 176-е место. На другом конце, то есть с наименьшим индексом коррупции, находятся Дания и Новая Зеландия. Все остальные пребывают между двумя этими полюсами.

Мы уже говорили о том, с каким ожесточением американцы спорят об оружии, расовых отношениях, Трампе, наконец. А вот о коррупции не спорят и почти совсем о ней не говорят. Занимая на этом поле лишь 18-е место, американцы в этом особой проблемы не видят. Ну да, бывает, чиновники или народные избранники берут взятки, но случаи эти единичны, не системны и не представляют угрозы благополучию страны. Мы, напротив, понимаем, что коррупция – серьезнейшая наша проблема, которая еще как угрожает благополучию нашей страны. Но, как и американцы, особенно эту тему тоже не обсуждаем, правда, по другой причине. Мы сжились с коррупцией и думаем об этой беде как неизбежном зле.

Что ж, в этом смысле наследственность нам и в самом деле досталась неважная. История подсказывает, что так Россия жила всегда – коррупция процветала и при царях, и при советской власти, чтобы там ни говорили об особой большевистской нетерпимости к мздоимцам. Так чего же требовать от времен нынешних?!

Мне приходилось читать, что разложение русских элит началось с нашествия Золотой Орды. С этого времени русским князьям приходилось считаться не с вече, то есть народным собранием, а с мнением ордынских ханов и их наместников. Завоевать их расположение и получить ярлык на правление помогали подношения. И чем дороже бывали подарки, тем увереннее росли шансы на благополучный исход прошения. Можно, конечно, называть подношения формой уважения к властителям, что было в обычаях того времени. Но сегодня, когда за получение властных полномочий приходится платить, мы видим в этом откровенную взятку. Мы также знаем, что те, кто вынужден регулярно давать взятки, для кого это становится нормой, психологически расположены к тому, чтобы взятки и получать. Считается, что ордынские обычаи подношения облеченным властью после владычества татаро-монгол превратились на Руси в обязательное правило.

Не сомневаюсь, что восточное нашествие оставило свой след в русской культуре. Но все же подозреваю, что невинность элит была утеряна гораздо раньше, еще до того, как завоеватели вступили на русскую землю. Впрочем, не так уж и важно, с чего именно коррупция начиналась, важнее то, что способствовало ее расцвету.

Само понятие коррупции предполагает наличие чиновников, число которых на Руси, как и повсюду в мире, разрасталось по мере роста самого государства и укрепления государственности. Но штука в том, что до XVIII века чиновная братия жалованья не получала, а жила «кормлением от дел», то есть за счет подношений – когда деньгами, когда натурой – за свои услуги. Исключением была только Москва, да и то лишь эпизодически. Но и московским «кормление от дел» не возбранялось. И только Петр I впервые ввел твердые оклады для всех чиновников по всей стране. Принятие подношений стало считаться преступлением.

Но проблема России всегда была в ее непоследовательности. С одной стороны, введя жалованье чиновникам, Петр I карал за взятки нещадно – вешал, выдирал языки и еще бог весть что. Но из-за частых войн казна истощилась и не всегда могла выплачивать жалованье. Лишившись единственного на ту пору средства к существованию, чиновники волей-неволей были вынуждены возвращаться к «кормлению», неиссякаемому источнику, проверенному столетиями. И вот она, российская особенность: в положение государевых слуг никто входить не собирался, и взяточничество по-прежнему оставалось в числе тяжких преступлений.

Со смертью Петра I уже на следующий год эта ситуация и вовсе разворачивается в обратном направлении. Вдова императора Екатерина I постановляет, что жалованье отныне будет выплачиваться только министрам, «а приказным людям не давать, а довольствоваться им от дела по прежнему обыкновению от челобитчиков, кто что даст по своей воле, понеже и наперед того им жалованья не бывало, а пропитание и без жалованья имели».

Шли годы, уверенное правление Петра I сменилось неопределенностью эпохи дворцовых переворотов. Власти, пребывавшей в постоянных интригах и заговорах, было не до чиновников, понятие жалованья окончательно ушло в прошлое, а порядок «кормления от дел» вновь приобрел естественный и вполне безопасный характер. И только Екатерина II еще в начале своего правления позаботилась о том, чтобы возобновить чиновникам регулярное содержание, которое на этот раз выплачивалось вовремя и было намного выше установленного при Петре I. Мне попалась на глаза любопытная статистика: Екатерина и вправду была щедра. Годовой средний оклад служащего в 1763 году составлял 30 рублей в уездных, 60 рублей в губернских и 100‒150 рублей в центральных и высших учреждениях. При этом пуд зерна стоил 10‒15 копеек.

При всей склонности к фаворитизму и растрате государственной казны на своих любовников императрица проявляла крайнюю нетерпимость к коррупции подданных. Полагая, что она обеспечила чиновную братию неплохим содержанием, столкнувшись с самоуправством «слуг государевых», она была возмущена до глубины души. Екатерина писала в своем указе:

И при Петре I, и при Екатерине II наказания за взятки, конечно, бывали суровыми. Но мы знаем, что суровость наказания, может, и останавливала самых осторожных и самых трусливых, но еще никогда не решала саму проблему преступности, особенно когда речь шла об одной из сильнейших человеческих страстей – алчности. В Китае, как известно, до сих пор коррупционеров лишают жизни. Но на место казненных приходят новые. Возможно, по этой или другим причинам Александр I особого внимания на взяточников не обращал, берут – ну и пусть себе берут. Его преемник Николай I к мздоимцам был более строг, но главным образом к крупным коррупционерам, а на всякую чиновную мелочь безнадежно махнул рукой.

Государство тем временем матерело, армия чиновников росла, а вместе с ней разрастался и маховик мздоимства. Особого размаха коррупция достигла с наступлением промышленной революции и развитием капитализма. Последующие монархи – кто более решительно, кто менее – как и Николай I, тоже пытались с этим как-то бороться, но, видимо, чувствуя безнадежность своих усилий в конце концов отступали. И так до самой революции.

Большевики взялись за дело резво, коррупция была приравнена к контрреволюционной деятельности и каралась расстрелом. Что, впрочем, не мешало весьма ответственным товарищам в их же собственных рядах с риском для жизни вымогать взятки. Кстати говоря, с наступлением новой эры число чиновников увеличилось в разы, а вместе с этим и поле для коррупции. В 1913 году на 1000 жителей их было 1,63; в 1922 – уже 5,2; в 1940 – 9,5; в 1950 – 10,2. Как бы кто ни ностальгировал по жесткой сталинской дисциплине, как бы ни романтизировал советский период, но коррупция в Стране Советов не прекращалась ни на минуту.

Большие деньги вертелись среди больших людей, которых периодически сажали и, случалось, приговаривали к высшей мере. Рядовым же гражданам все это не было очень заметно. О коррупции в верхах за самым редким исключением не писалось в газетах и не говорилось с экранов, преступления этого рода были объявлены родовой болезнью буржуазных стран, но никак не социалистических. А вот мелкие взятки вроде подношения за прием в вуз с непременной оговоркой «пережитки прошлого» могли стать темой для фельетона, статьи или спектакля в числе других отдельных недостатков вроде головотяпства, кумовства, пьянства или «несунов». Случалось, и против таких взяточников тоже открывали уголовные дела, но в этом не виделось проблемы, не чувствовалось государственного масштаба.

Бытовая коррупция, то есть взяточничество на уровне мелких чиновников, в силу бедности населения и постоянного дефицита товаров и услуг приобрела в СССР совсем уж экзотическую для ХХ века форму. В эти отношения была вовлечена какая-то часть сельского и определенно большая часть городского населения, хотя преступлением это не считалось ни в глазах людей, ни с точки зрения закона. Эти отношения (старшее поколение прекрасно помнит) назывались блатом. Говоря проще, существовал бартер между людьми, обладавшими хоть каким-то доступом к товарным ресурсам или услугам. Тогда бытовало выражение «человек со связями», и все точно понимали, что это означает. Врач мог проявить особое внимание к пациенту, который в ответ мог отблагодарить его дефицитными билетами на популярный спектакль, но для этого пациенту пришлось бы соединить человека с театральными связями с директором продуктового магазина, на складах которого имелись дефицитные товары «не для всех». Такие цепочки строились постоянно в самых невероятных комбинациях. Но тем, кому совсем уж нечем было ответить на получение заветного дефицита, приходилось действительно туго.

Со сменой строя и наступлением эпохи рынка от товарного дефицита, понятно, не осталось и следа, в то время как коррупция приобрела более современную форму. За услуги положенные, а еще больше неположенные, просто стали платить – наличными, офшорными счетами или долей в бизнесе. Переформатированная практика недавнего прошлого, помноженная на распродажу оставшейся от советских времен госсобственности и ресурсов, безнаказанность и девальвацию нравственных ориентиров – все это, как мы знаем, привело к невиданному размаху коррупции, от самого верха до самого низа. А точнее сказать, к 131-му месту по шкале Transparency International.

Печально, конечно. В утешение могу лишь напомнить, что в истории Соединенных Штатов были времена, когда по уровню коррупции Америка мало чем отличалась от России сегодняшней, а может, даже и превосходила ее. Хотя, если вспомнить, с чего начиналась эта страна, кем были люди, заложившие первые камни в ее основание, – а это были пуритане, самая ортодоксальная и даже фанатичная ветвь движения Реформации – казалось бы, о какой коррупции в Соединенных Штатах может идти речь! Но пуританская чистота нравов была с годами размыта новыми поселенцами, а позднее иммигранты со всех концов света привозили в Америку и свою культуру, в том числе не лишенные коррупционного духа традиции.

Тут еще подоспели промышленная революция и появление нового класса деловых людей, отягощенных не столько моралью, сколько получением прибыли. Подозреваю, что это – неизбежные издержки становления рыночной экономики, что-то вроде входного билета в капитализм, какие бы разные пути к нему ни вели. Свой путь первичного накопления Америка проделала полтора века назад, чтобы сегодня занять место в двадцатке наименее коррумпированных стран. Скорее всего, и Россия была бы где-то неподалеку, если б большевики не нарушили ход истории, утащив страну в дебри своих утопий.

Возвращаясь к американцам, могу сказать, что за 12 лет жизни в калифорнийском городе Сан-Франциско лично мне ни разу не приходилось сталкиваться не то что со случаями вымогательства, а даже намеком со стороны чиновников или полиции на готовность получить взятку. О громких случаях коррупции я только читал в газетах, а о мелких знал со слов моего приятеля, владельца небольшой строительной компании. Ему приходилось предлагать под столом деньги в борьбе за подряд от города. В целом, однако, у меня не сложилось впечатления, что Калифорния – коррумпированный штат. Но я знал, что есть в Америке место, которое исторически славилось своей склонностью к откатам и вымогательству. Это – штат Луизиана, тот самый штат, где расположен город Новый Орлеан, знаменитый своим восхитительным джазом.

Зная, что проблемы этого города найдут полное понимание у нашего зрителя, я отправился за сбором материала для фильма на родину джаза к этому стойкому бастиону коррупции. Стойкому настолько, что эта беда обрела там форму расхожей шутки. «Мы, продажные луизианцы…» – улыбаясь, частенько приговаривал мой знакомый, уроженец этого штата, кстати, менеджер одной из крупнейших американских компаний. «Обычно люди заслуживают ту власть, которую имеют, – заметил в разговоре со мной редактор местной газеты Клэнси Дюбос. – Если они готовы мириться с коррупцией, у них будет коррупция. Если нет, у них в конце концов появится честная власть, потому что политики нечестны ровно настолько, насколько им это будет сходить с рук».

Замечание, конечно, верное, но как-то так получалось, что этому штату традиционно не везло с властями. Эту заразу завезли сюда еще его основатели – французы: чиновники и вельможи двора Луи XIV. Такова уж природа коррупции – она существовала повсюду и во все времена. Поэтому и говорить можно лишь о том, что в одних странах ее больше, в других меньше.

Отстаивая честь своего штата, окружной прокурор Джим Леттон не согласен, что Луизиана коррумпирована больше, чем другие штаты. «Другое дело, – говорил он, – что раньше, вплоть до недавнего времени, считалось, что отношение к коррупции у нас более терпимое, чем повсюду, что коррумпированные чиновники нас даже забавляли, поскольку мы переизбирали их вновь и вновь».

Так считалось до тех пор, пока по коррупции не был произведен первый сокрушительный залп, угодивший прямо в губернатора Луизианы Эдвина Эдвардса, который в течение 16 лет с небольшими перерывами избирался на этот пост. Все знали, что он взяточник, но поймать его было очень трудно, следов он не оставлял. Умнейший был человек и весьма изворотливый. И поразительно циничный. Он долгие годы грабил казну, излучая при этом море обаяния. Ничто не проплывало мимо его умелых рук. И уж тем более возможности, которые открывались в его родном штате после отмены запрета на азартные игры. «Пользуясь тем, что число лицензий на открытие казино было ограничено, – рассказывал мне окружной прокурор, – Эдвин Эдвардс со своими людьми элементарно вымогал взятки у бизнесменов, грозя расправой непослушным».

Между тем характеристика губернатора Эдвардса будет неполной, если не сказать, что он не только обкрадывал казну и вымогал взятки, но все-таки что-то и строил, что-то создавал, что-то делал для своего штата, а главное – умел об этом рассказывать избирателям. С такими людьми, как казалось, положительно ничего дурного случиться не могло. Так думали многие. Тем более что лет за 20 до того его уже пытались осудить, но безуспешно.

И вот тут начинается самое интересное, о чем мне поведал Говард Шворец из отдела борьбы с коррупцией ФБР (спасибо окружному прокурору, который помог мне добиться интервью в этом малодоступным для прессы ведомстве). «…Итак, как-то заходят в приемную ФБР два бизнесмена, – рассказывает Говард Шворец, – и сообщают информацию о том, что некий большой чиновник берет взятки, откаты и все такое прочее. Эти два человека с улицы дают ФБР показания, которые позднее приводят к аресту губернатора». Я задал агенту Шворецу сокрушительный для российских реалий вопрос: «Что значит идти против хозяина штата? Пытался ли губернатор или еще кто-то оказать давление на ФБР?». – «Давление на ФБР? – пожал плечами агент. – Нет, давления не было. Совершенно искренне могу сказать, что за все 17 лет работы ни я, ни мои коллеги – у нас никогда даже не обсуждалось, что будет, какие политические последствия может повлечь то или иное расследование… Трудно ли нам? Да, трудно. Чем выше чины, чем выше вы забираетесь, тем деликатнее должно вестись расследование, тем труднее собирать доказательства».

Когда те двое бизнесменов согласились под присягой дать показания, ФБР удалось получить разрешение суда на установку скрытых камер и микрофонов. В результате удалось заснять такое реалити-шоу, от которого сыщики не могли оторваться. На пленке был запечатлен решающий момент передачи очередной взятки. Это был конец губернатора. Он получил десять лет с отбыванием в федеральной тюрьме. А федеральная тюрьма – это серьезно. Хотя бы уже потому, что даже при самом примерном поведении губернатор не смог бы выйти оттуда на свободу ранее чем через восемь лет, в отличие от тюрем штатов, где могут скостить до половины срока.

Забегая вперед, могу сказать, что он отсидел в федеральной тюрьме именно восемь лет и в 2011 году был выпущен на свободу под домашний арест, а затем получил условно-досрочное освобождение. Спустя два года он был освобожден полностью. Поскольку Эдвардс не получил помилования, в течение 15 лет после отбытия наказания он не имеет права вновь баллотироваться на пост губернатора. Впрочем, политический инстинкт не оставлял его ни на минуту, и в 2014 году Эдвардс вступает в борьбу за место в нижней палате Конгресса США. Он с легкостью выигрывает праймериз в своей Демократической партии, но терпит сокрушительное поражение от кандидата республиканцев. Это было лишь второе, но и последнее поражение в его политической карьере.

Я попал в Новый Орлеан, когда губернатор еще находился в тюрьме. Но наследие продажного губернатора было заметно и спустя пять лет после его ареста. Возможно, самым вопиющим примером были местные школы. Именно они стали классическим примером того, как коррупция влияет на качество жизни. Я своими глазами видел школы, которые разваливались, потому что их не ремонтировали. Мне рассказывали, что в ряде школ учителя месяцами не получали зарплату, а дети – положенных им учебников. По американским стандартам ситуация непостижимая. И это при том, что на школы здесь ежегодно выделялось 600 миллионов долларов. Но… так уж здесь повелось, что деньги исчезали бесследно.

Впрочем, с арестом губернатора кое-что в этом городе стало меняться. Только за год до моего приезда, по словам окружного прокурора, были предъявлены обвинения 24 работникам школ, в том числе 15 учителям – за вымогательство и воровство. Другим – за откаты при заключении контрактов на ремонты и страхование. За решеткой оказались десятки городских чиновников, несколько судей, около 70 полицейских. Любопытно, что инициатором большой чистки в полиции стала сама полиция. «Мы добились наказания, – рассказывал окружной прокурор, – для отдельных полицейских и целых преступных групп в полиции за участие в обороте наркотиков, за кражи вещественных доказательств, вымогательство, сокрытие преступников – все, что только можно себе представить. И тем не менее мы никогда так тесно не сотрудничали с полицией. Например, управление полиции Нового Орлеана первым в истории Америки предложило ФБР прикрепить к ним своего сотрудника, чтобы он помогал отделу внутренней безопасности расследовать сигналы о преступной деятельности полицейских».

…Если вы снимите трубку и позвоните, куда надо, чтобы сообщить, что вам известно, что ваш начальник, пользуясь служебным положением, берет взятки, кто-то из нас назовет это стукачеством. В Америке это будет считаться гражданским долгом. Но не все здесь так просто, и далеко не каждый американец чисто психологически готов сообщить такую информацию в органы правопорядка. В Новом Орлеане нашли свой путь решения этой проблемы.

Путь пролегает через организацию под названием «Городская комиссия по преступности». Несмотря на громкое название, эта организация общественная. А все, чем заняты восемь ее сотрудников, это бесконечные разговоры по телефону. С кем говорят? С самыми обычными людьми, пожелавшими сообщить о безобразиях властей. А уж комиссия даст этой информации ход. Как мне там объяснили, часто люди, которым есть что рассказать о преступлениях властей, не хотят сообщать эту информацию именно властям, на которые они, собственно, и жалуются. Во-первых, потому что они не верят, что из этого будет какой-то прок, а во-вторых, опасаются, что им же это и аукнется. Но совсем другое дело – организация общественная.

Эффективность работы комиссии поражает. Ежегодно сюда поступает более 1000 звонков. И примерно четверть из них приводит к раскрытию преступлений. Правда, в основном в тех случаях, когда удается убедить анонимного информатора дать показания следствию. Часто удается. Неудивительно, все работники комиссии – в прошлом профессиональные борцы с преступностью. Здесь умеют убеждать. А еще умеют слушать и получать нужную информацию, чтобы передать ее для расследования – обычно в ФБР или окружному прокурору. По сути, это – канал связи с населением, в котором так нуждаются правоохранители.

Оказывается, что и население нуждается в таком канале. Это стало особенно очевидным, когда новый мэр Нового Орлеана созвал пресс-конференцию, чтобы объявить поход против коррупции среди городских чиновников. Он призвал жителей сообщать об известных им случаях коррупции НЕ в мэрию, НЕ в ФБР, НЕ в полицию, а в комиссию. И в первые две недели туда поступило 1500 звонков. По ним было подготовлено и передано в ФБР 700 дел.

Кто финансирует работу комиссии, пользующейся, к слову, безупречной репутацией? Удивительно, но факт: борьбу со взятками и откатами оплачивает местный бизнес, вопреки нашим представлениям о том, что как раз бизнес и является источником коррупции. Бизнесмены прекрасно понимают, что преступность и коррупция являются препятствием для роста экономики города, его привлекательности для инвесторов и деловых людей со стороны.

Ну в самом деле, если нет развития, начинается упадок. Сужается внутренний рынок, падает способность конкурировать на рынке внешнем. Для тех, кто знаком с капитализмом не первое десятилетие, это азбучные истины. Поэтому в ситуации «чиновник – бизнесмен» взятки очень часто инициируются чиновниками, а бизнес только вынужден реагировать на положение, в которое его ставят власти. Случается, конечно, что инициатива бежит и в обратном направлении.

Такой ход вещей, безусловно, справедлив для Америки с ее полуторавековым опытом капитализма. Но на заре рыночной экономики в России, в период первоначального накопления, как мне представляется, наши первые бизнесмены, зачастую понимавшие бизнес как способ обмана, отъема или иного присвоения капитала, конечно же, развращали чиновничество, в тех случаях, конечно, когда было кого развращать.

Но вернемся к «Городской комиссии». Не все получаемые там сигналы дотягивают до уголовных преступлений, например, как в случаях нарушения служебной этики. Тогда комиссия передает материалы в прессу в надежде, что внимание журналистов, давление общественного мнения изменят поведение официального лица. Во многих случаях это срабатывает.

Богатое наследие коррумпированного губернатора Эдвардса, вероятно, еще долго будет давать пищу городской прессе. И вот тут, как подчеркнул редактор Клэнси Дюбос, очень важно, чтобы газеты и другие СМИ могли свободно обличать коррупцию, были свободны от государственного контроля. Когда власть контролирует прессу, чиновники чувствуют себя словно лисы в курятнике, коррупция становится нормой жизни. Теория говорит об этом прямо: без свободной прессы, а также без политической конкуренции, то есть политических противников, которые будут внимательно следить за своими соперниками во власти, нет даже шансов победить это зло.

Власть и деньги – самая гремучая смесь, которая то и дело порождает коррупцию. И самое печальное, что на свете нет какого-то универсального средства борьбы с этой напастью. Вот вроде бы в Америке есть и свободная пресса, и политическая конкуренция, но коррупция полностью не исчезла.

Хотя Америка не образец чистых рук, но все же 18-е место – не 131-е российское. Что же поняли американцы о том, какие обстоятельства ведут к росту коррупции? На этот вопрос директор «Городской комиссии по преступности» Рафаэль Гуенече дал исчерпывающий ответ: «Безразличие, страх и невежество. Мол, все уже так давно коррумпировано, что ничего с этим поделать нельзя. Неправда! У бизнеса всегда есть выбор: стать или не стать добычей для коррумпированного чиновника». – «Если люди избирают таких представителей власти, которые самым очевидным образом работают на свой карман, – как бы продолжая этот разговор, – отметил окружной прокурор Джим Леттон, – если все знают о засилье коррупции и молчат, ничего с этим не делают – в таком обществе коррупция будет только расти». «Нехватка света, закрытая для широкой публики работа властей, – высказал свое мнение депутат заксобрания штата Седрик Гловер, – ситуация, когда пресса не имеет возможности наблюдать, как власть принимает решения, и критиковать ее – это ведет к коррупции. Мы у себя изменили такой порядок».

И в самом деле, некогда известный своими безобразиями, но твердо ставший на путь исправления штат Луизиана ввел, возможно, самые прозрачные в Америке правила работы своего парламента. Для этого достаточно просто войти в интернет. Там вы сможете наблюдать работу каждого комитета, слышать каждое выступление. Публике доступны тексты абсолютно всех дебатов по каждому законопроекту и то, как по нему голосовал каждый депутат. Между тем новый мэр города Батон-Руж – это, кстати, столица штата Луизиана – пригласил в свой город специалистов из «Городской комиссии по преступности», которая вкупе с ФБР показала потрясающую эффективность в Новом Орлеане.

Батон-Руж, как и Новый Орлеан, пытается бороться за приток инвестиций в свой город. Здесь прекрасно понимают: не будет притока инвестиций, не выбраться штату из числа самых отсталых и бедных регионов Америки. Поняли здесь и другое: фронт этой борьбы, которая по-настоящему стала вестись в Луизиане лишь спустя некоторое время после ареста бывшего губернатора, проходит на полях укоренившейся в штате коррупции. По сути, это – битва за репутацию штата.

Но все же главным достижением за эти годы окружной прокурор считает то, что даже рядовые люди поняли, какие беды несет коррупция. А в результате появилось некое общественное возмущение, люди не хотят более с этим мириться.

В каком-то смысле Новый Орлеан, вся Луизиана вздохнули свободнее. Перед людьми словно открылась дверь, за которой их ждал новый мир. Появилась реальная надежда, что постепенно удастся избавиться от продажных чиновников, прилепившихся к большим и малым кабинетам власти.