Глава 20
Фантомы расизма

Когда Америка провозгласила Барака Обаму новым главой государства, многим казалось, что страна наконец-то сумела преодолеть свое постыдное прошлое. Но оптимисты явно опережали время. Немедленной реакцией на избрание чернокожего президента, конечно же, стало оживление в стане ультраправых. Неонацисты, расисты всех культов и деноминаций ответили митингами, шествиями и, конечно же, обычными хулиганскими выходками. Да и в целом расовая проблема никуда не исчезла, фантомы накопленных веками предубеждений с одной стороны, историческая боль, обиды, ожесточение – с другой продолжали витать в обществе, будоража страну и порой выливаясь в серьезные беспорядки, как это было несколько лет назад в Фергюсоне, Нью-Йорке и других городах. Америка многое задолжала своим чернокожим гражданам. И, видно, потребуется еще не одно десятилетие и немалые усилия, чтобы зажили все раны, улеглась горькая память, чтобы сбылась знаменитая мечта Мартина Лютера Кинга о том, что «в один прекрасный день маленькие черные мальчики и девочки возьмутся, как сестры и братья, за руки с маленькими белыми мальчиками и девочками». Чтобы осмыслить расовую проблему этой страны, нам никак не обойтись без разговора об ее корнях.

О мерзостях рабовладения мое поколение узнавало еще в юные годы из замечательных книжек Марка Твена и Гарриет Бичер-Стоу. Но даже немногие взрослые знали тогда, как и не знают сегодня, что основа промышленной революции в Америке закладывалась на хлопковых плантациях, где труд черных рабов создавал не только гигантские личные состояния, но был тем семенем, из которого произросло нынешнее благосостояние страны. Хлопок и подневольный труд дали жизнь современному капитализму с его производствами, торговлей и финансовыми институтами. И, по существу, создали то благополучие, которым сегодня славятся Соединенные Штаты.

Гражданская война, победа Севера над Югом, как мы знаем, покончила с рабством. Но не прошло и десятка лет, как перед негритянским населением двери свободы захлопнулись вновь. Строгие законодательные ограничения, которыми, словно флажками, обнесли недавних невольников, трудно было не нарушить, и многие поневоле их нарушали, что автоматически делало их преступниками. Собственно, зачастую негров арестовывали и вовсе без всяких на то причин. Оказавшись под стражей, чернокожие арестанты попадали примерно в такие же трудовые лагеря, в которых им или их родителям суждено было родиться. Государство направляло заключенных на работы в разные сферы производства – лить сталь, добывать горные породы и опять-таки на плантации. Так в Америке появилась новая форма рабства или, как кто-то точно подметил, «рабство под другим именем». По мнению ряда специалистов, быстрый рост промышленного производства в Америке, особенно с конца XIX века, объясняется именно принудительным трудом.

Но и для тех, кого миновала арестантская чаша, свобода была относительной, в первую очередь для негритянских жителей американского юга. В последнее десятилетие того же XIX века южные штаты приняли ряд законов, которые юридически закрепили расовую сегрегацию в этой части Соединенных Штатов. Законы предписывали обязательное разделение по расам всех общественных мест. Вагоны в поездах, места в автобусах, школы, жилые районы, больницы, магазины, гостиницы, кафе, рестораны и даже туалеты, а также уличные питьевые фонтанчики – все отдельно для белых и отдельно для черных. Стоит ли говорить, что общественные услуги, которые предназначались черным, – если они вообще были доступны – выглядели крайне убого в сравнении с тем, что предназначалось для белых. Эти законы, получившие название «Законы Джима Кроу» (нарицательное имя чернокожего бедолаги), юридически закрепили дискриминацию негритянского населения в южных штатах. Впрочем, и без специальных законов практика дискриминации черных была в большей или меньшей степени характерна для всей Америки, в том числе северных штатов.

Но, как известно, «ничто не вечно под луной», темная полоса рано или поздно сменяется светлой. Система принудительного (арестантского) труда, например, продержавшись около века, в начале Второй мировой войны почила в бозе, когда военной промышленности потребовалась свободная рабочая сила. Можно считать, что для бывших рабов и их потомков с того времени началась новая пора жизни. В 1954 году, к примеру, Верховный суд США постановил, что сегрегация в школьном образовании неконституционна. Правда, чтобы воплотить в жизнь это постановление, в ряде штатов на это ушли годы и потребовалось участие национальной гвардии, которая охраняла от разгневанных белых родителей чернокожих детишек, когда тех по новому законодательству из негритянских районов привозили на автобусах в школы, в которых до того учились исключительно белые. Но жизнь постепенно менялась. Теперь уже и негры могли получить приличную работу, во всяком случае там, где действовали профсоюзы. Появилось столько возможностей! Потомкам рабов уже позволялось и дом купить, и ребенка в колледж отправить, и много всего другого, о чем раньше нельзя было и мечтать. Все так, но до равноправия было еще далеко. Да, негр мог купить дом, но только в квартале для черных. Мог отправить детей в колледж, но только в колледж для черных, и повсюду висели таблички «Цветным вход воспрещен», «Только для белых».

И все же какая-никакая, пусть урезанная и ущербная, но это была свобода. А свобода имеет свойство: если ее дух, даже его небольшая частица проникает в затхлое пространство несвободы, эта частица, словно поднимающееся тесто, постепенно разрастается, требуя все больших и больших объемов. Так было у нас, когда Михаил Горбачев начал экспериментировать с перестройкой и гласностью, и тогда уж после 70 лет диктатуры страну прорвало. Точно так же кубинская диктатура с накинутым на страну строгим ошейником Фиделя, надежно стояла полвека. Но сейчас, когда великий диктатор отошел в мир иной, а его брат, дав слабину, немного отпустил хватку режима и сделал шаг в сторону, уже чувствуется, что остатки диктатуры не задержатся долго.

Примерно в той же логике развивалась ситуация и в жизни негритянского населения Америки. После Второй мировой войны сопротивление системе сегрегации в Америке заметно возросло. Чернокожие участники войны справедливо полагали, что своими боевыми заслугами и принесенными жертвами они заслужили право считаться полноправными гражданами. Участились случаи гражданского неповиновения. Самым громким из них, можно сказать, хрестоматийным случаем стало тихое одиночное сопротивление Розы Паркс, когда та отказалась пересесть в автобусе на задние ряды, отведенные для черных. Водитель вызвал полицию, Розу арестовали. Этот случай всколыхнул все негритянское население городка Монтгомери в Алабаме. Демонстрации, бойкоты автобусных компаний, иски в судах – это продолжалось на протяжении более года, и, в конце концов, вынудило власти города покончить с сегрегацией на транспорте.

Случаи гражданского неповиновения, демонстрации, марши протеста – то, что получило название Движение за гражданские права, – вспыхивали повсюду в Америке. Вкупе с отдельными судебными решениями в пользу черных все это с каждым годом все более расшатывало «Законы Джима Кроу». В конце концов, поддержанное значительной частью белого населения, которую возмущала царящая в стране несправедливость, движение за равноправие увенчалось победой. В середине 1960-х годов целый ряд федеральных законодательных актов уже навсегда, окончательно и бесповоротно покончил со всеми формами дискриминации. Точнее сказать, покончил юридически. А фактически?

Вековые предубеждения не исчезают по мановению руки. Особое сопротивление отмена сегрегации встречала на юге страны. Расисты поджигали негритянские дома и церкви, доходило и до убийств. Отряды местной милиции нападали на мирных демонстрантов, протестовавших против притеснений чернокожего населения, а полиция и суды саботировали преследование расовых преступлений. Местные власти пытались законодательно обойти новые свободы и права черных.

В северных штатах накал страстей был, конечно, не столь драматичным. Но и там новые веяния приводили в восторг далеко не всех. Мне показался характерным рассказ знакомой негритянки, она вспоминала, как белые детишки забрасывали ее и маленькую сестренку камнями, когда их семья в начале 1970-х годов поселилась в белом квартале Чикаго. Думаю, дело было не только, а, может, и не столько в обычной детской жестокости, с какой подростки часто относятся к тем, кто выглядит как-то иначе. Скорее всего, они попросту реализовали в действие царившее в их семьях отношение к черным.

Но была и другая белая Америка. Та, которая, не желая мириться с позором дискриминации миллионов своих сограждан, вместе с негритянскими активистами добилась отмены сегрегации. Эта Америка сумела настоять на принятии государственных программ помощи специально для нуждающихся чернокожих граждан, создании для них квот при приеме в государственные университеты и на госслужбу. Предполагалось, что это поможет преодолеть разрыв в образовании и благосостоянии между черной и белой Америкой. Во многом, особенно на первых порах, эти и другие меры действительно помогали недавним лишенцам продвинуться по социальной лестнице. Во всяком случае какой-то части из них. По сравнению с 1960-ми годами число выпускников колледжей среди негритянского населения выросло почти в три раза, в наше время диплом имеет каждый третий афроамериканец. Сегодня мы видим чернокожих граждан, пусть и в большой диспропорции к общей численности негритянского населения, во всех властных структурах, бизнесе, науке – там, где еще полвека назад это считались исключительной привилегией белых.

В борьбе с расистскими предрассудками общество табуировало любые неуважительные высказывания в адрес чернокожих граждан с серьезными последствиями для нарушителей. Попало, например, под абсолютный запрет слово nigger (нигер) – так плантаторы презрительно называли своих рабов. Произнести его публично равносильно тому, как у нас материться, скажем, в библиотеке или в церкви. И даже если пресса цитирует отпетого расиста, выражение «nigger» в тексте будет обозначаться, как «слово на букву N» или «n****r». Разбухшая политкорректность пошла еще дальше, сделав таким же недопустимым безобидное слово «негр», хотя во всем остальном мире это лишь нейтральное обозначение расы. Взамен о чернокожих людях стало принято говорить black, то есть просто «черные», что по-русски звучит, конечно, так себе, но в английском языке вроде бы вполне приемлемо. Со временем и в этом слове кто-то почувствовал подвох, и вот уже как 20–25 лет назад его стал вытеснять совсем уж запредельный перл политкорректности – «афроамериканец». Но, похоже, это прижилось.

Задеть национальные чувства, во-первых, это неприлично, а во-вторых, небезопасно. Я помню, как замечательный журналист Энди Руни из любимой мною программы «60 минут» сделал однажды, в общем-то, безобидное замечание в адрес черных американцев, и на него обрушилась волна негодования. Черные активисты забросали телекомпанию CBS жалобами, требуя примерно наказать журналиста. Желая замять скандал, руководство CBS уступило негодующей публике, отстранив на три месяца от эфира одного из самых уважаемых комментаторов. Характерно, что то же самое замечание, будь оно сделано негром в адрес белых людей, прошло бы незамеченным. Примерно в схожей ситуации заработал себе статус персоны нон грата в глазах нашей еврейской иммиграции Михаил Задорнов. Его шутки по поводу евреев и иммигрантов там восприняли как махровый антисемитизм. А то, что он был не менее едок по отношению ко всем другим национальностям, в этом вроде бы нет ничего страшного – это нормально. Из этого следует только один вывод: отпускать остроты на национальную тему без обид со стороны тех, на чей счет проходится шутник, может только свой. И в Америке этот принцип, по крайней мере на телевидении, обычно жестко соблюдается – юмористы латино шутят над латино, китайцы над китайцами, и уж точно по поводу черных, самой обидчивой, я думаю, расовой группы может пройтись только черный.

Между тем избрание афроамериканца Обамы на высший пост вроде бы подводило черту под 400-летней историей угнетения, дискриминации и обид. Но оказалось, что ни упражнения в политкорректности, ни пособия, ни квоты не смогли окончательно убрать барьеры неравенства и вражды, и даже на каком-то этапе стал заметен их обратный эффект. Сохранение в госучреждениях на протяжении полувека рабочих квот для негров, например, привело к тому, что толковому белому парню отказывают в месте на госслужбе только потому, что на то же место имеется черный претендент, который, возможно, и в подметки ему не годится. Даже прояви на службе этот афроамериканец свою полную некомпетентность, уволить его чрезвычайно трудно: тут же последуют обвинения в расовой дискриминации, иски на огромные суммы, травля в прессе. Все это едва ли создает у нерадивых работников стимул к совершенствованию в профессии, а кроме того, неизменно ведет к отрицательной селекции кадров. О масштабе этой проблемы говорит тот факт, что сегодня на госслужбе занят каждый пятый афроамериканец, В процентном отношении это превосходит любую другую расу.

Или другой пример: сегодня более половины негритянской части страны (22 миллиона человек) получают тот или иной вид пособий. Конечно же, для одних помощь государства – незаменимая спасительная ниточка; для других пособия, как существенная прибавка к мизерной зарплате, просто помогают выживать, а кому-то, поддержав в трудную минуту, эти пособия и вовсе дали возможность выбраться из нищеты и занять достойное положение в обществе. Но в то же время для значительной части чернокожего населения десятилетия раздачи пособий, напротив, стали демотиватором социального роста. Появились целые анклавы профессиональных безработных, убежденных бездельников. Как правило, это – кварталы муниципального жилья, которое бесплатно или за символические деньги сдается малоимущим или вовсе неимущим гражданам. В этих домах действительно живут люди с мизерными доходами или вовсе без оных. Последние существуют на пособия, годами симулируя поиск работы, чтобы не сняли с довольствия.

Что же их дети, вырастая, узнают о жизни? А то, что их родители никогда не работали, что точно так же на пособия жили их бабушки и дедушки, так живут их дяди и тети. Этим детям нечасто случается окончить школу – зачем, какой в этом смысл?! Они приучаются довольствоваться малым и в мыслях не имея планов найти постоянное место работы. Хорошо еще, если не пытаются подзаработать продажей наркотиков или другим криминальным способом. Не имея ни образования, ни специальности, не проработав и дня в своей жизни, эти потомственные безработные живут в убеждении, что общество устроено несправедливо и бесконечно им обязано, что мир враждебен по отношению к ним. И они отвечают миру такой же враждебностью. В первую очередь по отношению к белым американцам. Это они обычно бывают в первых рядах погромщиков и мародеров, когда случаются беспорядки. Это они поджигают автомобили, бьют витрины магазинов и растаскивают все, что попадется под руку. Такого рода жизненный опыт они передают своим детям, а те – своим.

Это – абсолютное дно, питательная среда преступности, источник социальной напряженности. Но справедливости ради надо сказать, что это дно населяют не только черные, но также латино, азиаты и белые американцы. Однако афроамериканцы держат там абсолютное первенство. Проблема серьезная, и решения ей не найдено. Пока же общество просто откупается от этого дна пособиями.

И тут я хочу напомнить, что далеко не все, кто получает пособия, относятся к этой армии люмпенов. Например, многие низовые работники супермаркетов (кассиры, продавцы, уборщики) по причине низких зарплат получают от государства продуктовые талоны, что является одним из компонентов пособий. Однако другие компоненты – бесплатную медицину и жилье, денежные пособия – все это уже не про них как раз потому, что они имеют кое-какие средства, получая свою мизерную зарплату.

В целом же картина выглядит следующим образом: каждый четвертый афроамериканец живет в нищете, то есть ниже черты бедности. Черта бедности в 2017 году определялась как ежегодный доход в 12 000 долларов для одинокого человека. Если речь идет о семье, то на каждого члена семьи к этой сумме добавляется еще 4000. А прожить на эти деньги в Америке бесконечно трудно. В зону нищеты попадают и белые американцы, но в процентном отношении гораздо реже – лишь каждый десятый из них. Но как же так, почему за полвека целенаправленных усилий не удалось добиться экономического равенства для потомков африканских рабов?

Давая показания в Конгрессе в 2012 году, социолог Рон Хаскинс выделил три условия, которые позволяют молодым людям избежать бедности. Необходимо «…закончить по меньшей мере среднюю школу, работать на полную ставку, не жениться до 21 года и не заводить детей до брака. Основываясь на статистическом анализе, можно утверждать, что у тех, кто следует трем этим правилам, всего лишь 2 % вероятности пребывать в нищете, а шансы войти в категорию среднего класса равны 72 %» (средний класс определяется ежегодным заработком выше 35 000 долларов).

Если выводы Рона Хаскинса верны, то на пути к успешному продвижению негритянские подростки вынужденно спотыкаются уже на первом условии. Речь, понятно, идет о семьях с низким доходом, которых в сравнении с белым населением к моменту десегрегации в 1960-е годы было в разы больше. Низкие доходы неизбежно загоняют семью в районы дешевого жилья, где государственные школы обычно не славятся высокими стандартами обучения и дисциплины. Больше они известны наркотиками и отсутствием особой мотивации учеников к окончанию школы.

В этой среде особенно часто можно встретить матерей-одиночек. Чтобы поднять ребенка, а то и двоих-троих, им часто приходится бегать по двум работам и на присмотр за детьми ни сил, ни времени уже не остается. Немногим лучше обстоят дела и в полных семьях. Весь день родители на работе, нужда заставляет брать сверхурочные, а должный родительский контроль нередко сводится к паре подзатыльников за очередной «неуд». Подростков больше воспитывает улица. В этих условиях одним из доступных развлечений становится секс. И, конечно же, игра гормонов зачастую заканчивается беременностью, о которой предупреждал Рон Хаскинс.

Шесть-восемь классов образования, отсутствие какой-либо специальности и выраженной тяги упорно трудиться не оставляют шансов получить работу с приличной зарплатой. Волей-неволей дети повторяют жизнь родителей, снова и снова воспроизводя бедность. Сегодня примерно половина негритянских семей проживает в бедности. Чтобы вырваться из порочного круга, воистину должны сойтись звезды: целеустремленность подростка, помноженная на решимость родителей любыми путями помочь своему чаду преодолеть барьер нищеты. Ну и, как водится, немного удачи. Впрочем, те, кто действительно к этому стремился, сумели поймать за хвост свою «птицу счастья». Число афроамериканцев в категории среднего класса с доходом от 35 000 до 100 000 долларов составляет 37 %, не так уж и мало. Есть среди афроамериканцев и весьма зажиточная публика с доходом от 100 000 до 200 000 долларов в год – таких 9 %. Ну и еще 1,6 % богатых и сверхбогатых людей.

Но независимо от достатка у многих афроамериканцев до сих пор не проходит ощущение второсортности их расы. Точнее сказать, ощущение, что именно так воспринимают их белые американцы. Чем ниже по социальной лестнице, тем глубже обида, тем острее реакция на реальное или мнимое пренебрежение со стороны белых. Чаще всего серьезные проблемы начинаются из-за случаев полицейского произвола. Как, например, это произошло в городке Фергюсон несколько лет назад. Все началось с того, что белый полицейский открыл огонь и смертельно ранил молодого афроамериканца. А закончилось массовыми беспорядками, которые перекинулись из Фергюсона в другие города.

Что бы ни говорил полицейский о необходимой самообороне, для чернокожего населения вопрос ясен как день. Белый полицейский убил черного парня, потому что жизнь черного не ставил ни в грош. И в самом деле, с афроамериканцами полиция ведет себя гораздо жестче, чем с белыми, чаще останавливает для проверок, чаще арестовывает и чаще сажает в тюрьмы. С точки зрения черных американцев, это – расизм, и этой несправедливости пора положить конец.

Многие белые возразят: «При чем здесь расизм?! Ведь известно же, что в бедных кварталах, кто бы там ни жил – черные, белые, латино, там преступность выше, чем в благополучных районах. А при том, сколько оружия находится на руках у населения, патрульные с большой долей вероятности могут предполагать, что те, кого они останавливают или в чем-то подозревают, вооружены. В критической ситуации полиция может открыть огонь – цвет кожи уж точно не имеет значения, когда приходится защищать свою жизнь. Вот и тот самый белый полицейский говорил, что поступил бы точно так же, окажись на месте того черного парня белый. И потом, ведь также известно, что молодежь в неблагополучных кварталах часто ведет себя дерзко и вызывающе, провоцируя полицию на жесткие действия». Другое дело, что бедные кварталы часто населяют именно черные, потому и происшествий с участием афроамериканцев больше. Неудивительно, что темнокожие юноши вызывают у полиции подозрение. Кстати, как выяснилось позже, за десять минут до встречи с полицейским убитый Майкл Браун «грабанул» блок сигарет из соседнего магазинчика. «Вот это и есть предубеждение, – отвечают афроамериканцы. – Это и есть расизм. Полицейскому же ничего не было известно об этом злосчастном блоке сигарет. Но он прицепился к парню. А ведь на его месте мог быть вполне приличный черный юноша. Точно так же были предвзяты и белые присяжные, которые не сочли нужным предъявить стрелявшему полицейскому обвинение…»

Этот спор может продолжаться до бесконечности. Но вот, что говорит статистика: согласно данным ФБР, например, за 2008 год, чернокожая молодежь составляла 16 % от всего молодежного населения США. Между тем на долю молодых афроамериканцев пришлось 52 % от всех арестов среди этой возрастной группы. Из них 58 % за убийства и 67 % за грабежи. Но тот же источник уже за 2009 год говорит, что из общего числа преступлений, совершенных на расовой почве, 70 % были направлены против черного и только 17,7 % против белого населения. В то же самое время в 93 % случаев чернокожие американцы погибали от рук людей своей расы.

Тем не менее в среднем в год из 400 погибших в результате полицейской стрельбы примерно четверть составляют афроамериканцы, и это помнили жители Фергюсона, выйдя на улицы. Общественное мнение вынесло жесткий вердикт: полиция самым возмутительным образом злоупотребляет властью, полиция недопустимо жестока. Негодование вывело на улицы многих американских городов тысячи демонстрантов – и белых, и темнокожих американцев, считающих, что действия полиции попирают первую поправку Конституции, ущемляя право народа на свободное выражение своего мнения и свободу собраний. Но если белые участники протестов выступали против полицейской жестокости как таковой, независимо от цвета кожи, то афроамериканцы видят в неправильных действиях полиции прежде всего расистскую подоплеку.

Совершенно очевидно, что в Америке существует некая социальная напряженность, обострение которой мы время от времени наблюдаем. В значительной мере напряженность проистекает из расовых отношений, в связи с чем некоторые называют США расистской страной. Так что же, расистская это страна или нет? К слову, сама Америка постоянно ищет для себя ответ на этот вопрос. Еще 50 лет назад ответ был однозначным: «Да, расистская!» А сегодня, после всего, что страна пережила за последние полвека?

Проблема, видимо, в том, что темнокожее и белое население, обсуждая расизм, говорят на разных языках. Для белых расизм – это оскорбления чернокожих, это ку-клукс-клан, поджоги негритянских церквей, нападения на активистов. И с их точки зрения расизма в Америке, можно считать, что и нет. А вот с точки зрения черных расизм есть, потому что есть в стране система привилегий для одних и барьеров для других. Белые люди этого не замечают, а темнокожее население весьма к тому чувствительно. Эта система нигде не зафиксирована на бумаге, она существует лишь в головах и сердцах белого большинства. Нет, это не скрытый расизм, только и ждущий, чтобы выбраться наружу. Это наследственные предубеждения и стереотипы, часто неосознанные, живущие глубоко в подсознании. Я бы называл это фантомными болями прошлого.

В Чикагском университете был проведен эксперимент. В ответ на 1300 объявлений о работе были разосланы 5000 фиктивных анкет претендентов. В половине из них имена претендентов ассоциировались с чернокожим населением, в другой – с белыми англосаксами. В остальном же анкеты были полностью идентичны. Кандидаты с англосаксонским звучанием имен получили вдвое больше приглашений на собеседование. Организаторы эксперимента подчеркивают, что большинство нанимателей, скорее всего, даже не осознавали, что их выбор основан на расовом предпочтении. Спроси их об этом, они бы с пеной у рта доказывали, что раса не имеет к тому отношения. И были бы совершенно искренни. Это явление получило название «расизм без расистов».

Для темнокожих американцев с их чувствительностью к малейшим нюансам – не будем забывать многовековую историю рабства и сегрегации – даже подозрение в том, что белый человек в душе чувствует свое превосходство над черным или намерен в чем-то ущемить его права, вызывает болезненную реакцию. А это, случается, приводит к неспровоцированной агрессии по отношению к белым.

Тут важно понимать следующее: на протяжении веков негритянское население было исключено из процесса «плавильного котла». Это неизбежно вело к появлению обособленной черной субкультуры. Когда же в 1960–1970-е годы для темнокожих граждан открылись двери свободы и страна по крайней мере юридически была готова на равных допустить бывших рабов к «переплавке» в единую американскую нацию, оказалось, что черное население, с готовностью принимая гражданские права и социальные льготы, не так уж и стремилось попасть в общеамериканский «котел». Вековая стена отчуждения от американского мейнстрима подталкивала их в совершенно ином направлении – к самоидентификации вне «плавильного котла». В некотором смысле и сегодня мы можем говорить о существовании нации внутри нации. Ну, хорошо, пусть не нации, а ярко выраженной субкультуры с характерной манерой речи, стилем одежды, своеобразием причесок, жестикуляцией, поведением. Самоутверждаясь в мире белых, негритянское население как бы бросает вызов белой Америке. «Ebony is beautiful» («Черное прекрасно») – убеждает себя и других популярный лозунг негритянского национализма.

Итак, с одной стороны, тяжелое экономическое положение значительной части черного населения, помноженное на многочисленные обиды и за прошлое угнетение, и за сегодняшнюю несправедливость. Несправедливость реальную, но нередко и мнимую. С другой стороны, непонимание белым большинством боли афроамериканцев и все еще живущие, пусть и не всегда осознанные, предрассудки и предубеждения против черных сограждан, что нередко создает самые различные барьеры и препятствия в их жизни. Удастся ли Америке преодолеть эту пропасть или жить ей с этим до скончания времен?

Судя по тому, что уже удалось сделать на этом пути, скорее всего, рано или поздно и проблеме «фантомных болей» найдется решение. Живя в Америке, нетрудно заметить, что противостояние между «черным» и «белым» тем острее, чем ниже социальный статус, чем ниже образование сторон. И, напротив, черные, сделавшие даже самую обычную карьеру – университетского преподавателя или средней руки менеджера, – вполне интегрированы в белое общество. Они часто живут среди белого населения, общаются и дружат домами с белыми людьми своего круга. На мое понимание, проблемы расовые все больше перетекают в проблемы классовые, социальные, более привычные для любого общества. Где-то здесь, видимо, и лежит ключ к решению проблемы.