Глава 13
Сокровенная тайна американской улыбки

Внешняя политика, истеблишмент, борьба элит, корни истории – все это темы моих интересов дня сегодняшнего, а в годы работы в Америке самая большая интрига лично для меня заключалась в самих американцах, в том, чтобы понять американский менталитет, американский характер. Не претендуя на исчерпывающее исследование, хочу лишь поделиться некоторыми наблюдениями, которые я попытался обобщить, хотя прекрасно понимаю, сколь условны и спорны любые обобщения, когда речь идет о целом народе. Но есть вещи бесспорные. Бесспорна, например, легкость, с какой американцы входят в контакт друг с другом.

Но эта легкость обманчива. Такое знакомство может состояться только в очень определенных ситуациях – обычно на вечеринке, банкете, приеме или, скажем, за стойкой в баре. Но обычно дальше деловых или светских интересов отношения развиваются с трудом. Первое время мне даже казалось, что американцы вообще не умеют дружить так, как понимаем дружбу мы. Неправда. Позже я увидел, что они, как и мы, могут быть верными, настоящими друзьями, только складываться эти отношения могут непривычным для нас путем. Мы, например, не знаем, что такое в дружеских отношениях «персональное пространство». У нас ведь как? Когда на душе тошно, звонишь другу, а другу можно позвонить и ночью, и прийти к другу можно в любое время, чтобы вываливать ему свои заботы и беды. И ничего, что дети уже спят, что жена пишет диссертацию, а квартирка крошечная и всем это мешает. Так бывает у нас, а вот американцы, скорее всего, назовут это бесцеремонностью. Ведь, если ничего не горит, никого не убивают, зачем мешать другим? Можно же зайти к другу не ночью, а на следующий день. А еще лучше не зайти к нему, а пойти посидеть в баре.

У американцев больше, чем у нас, принято считаться с другими людьми, даже друзей там стараются не сильно грузить своими проблемами и сколь возможно справляться с трудностями самостоятельно. Там принято оберегать свое и уважать чужое «персональное пространство». Но это совсем не значит, что американец откажет другу в помощи. Другое дело, что он не будет захлебываться в эмоциях, размахивать руками, клясть вместе с другом его неприятелей и обстоятельства, брать на себя обязательства, которые он никогда не сможет выполнить, и громоздить планы один фантастичнее другого. Он просто реально взвесит свои возможности (нам они могут показаться даже заниженными, как раз оттого, что они реальны) и тут же начнет действовать. Иногда именно такая помощь бывает очень эффективна.

Но завести близкую дружбу с американцем, как мне показалось, труднее, чем с русским, из-за той дистанции, которую многие так тщательно выдерживают в отношениях с другими людьми. Сложно найти друзей, но при этом всегда можно найти какую-то организацию или просто группу единомышленников, которые помогают таким же, как ты: рыжим, конопатым, пьющим, одиноким, разочарованным – это называется системой поддержки. Американцы безоговорочно в нее верят, и действительно, им это как-то помогает. И вот типичный тому пример.

В последние годы в моду у мужчин вошли бритые головы, что многим помогло решить проблему облысения. Но до того от потери шевелюры многие изрядно страдали. А если люди страдают, им нужна помощь. Так в городе Морхед (штат Южная Каролина) появляется клуб лысых мужчин Америки.

Поддерживая самооценку своих членов, клуб ежегодно проводит конкурс «на лучшую десятку лысых голов». Среди номинаций: самая гладкая, самая красивая, самая круглая, самая поцелуйная лысина и еще несколько других категорий. Президент клуба Джон Кэпс утверждает, что, войдя в их братство, многие стали относиться к особенностям собственной головы с большим уважением.

В какой-то очень трудный момент лысым мужчинам повезло – они нашли свою группу поддержки, правда, за счет того, что так ценят американцы, – персонального пространства. Они несколько сократили дистанцию, которую люди обычно стараются соблюдать.

Кстати говоря, эта дистанция существует для американцев не только в переносном, но и в прямом смысле. Например, по улице, в других общественных местах люди ходят так, чтобы никого случайно не задеть. Я имею в виду не толкнуть, а именно не задеть – в смысле не коснуться. А уж если все-таки заденут, то извинениям не будет конца. Или очереди, которые время от времени случаются и в Америке. В любой очереди, особенно в банке, между людьми всегда есть расстояние. Там невозможно представить, чтобы кто-то подталкивал стоящего впереди, дышал в затылок, заглядывал через плечо.

В отличие от нас, американцы очень ценят это свое пространство и сами стараются не переходить чужие границы. В России можно сесть в поезд, проехать, скажем, от Москвы до Самары, и за 18 часов с тремя твоими попутчиками будет много выпито, много съедено, много обговорено, и ты будешь знать все об их семьях, горестях и радостях. А вот в Америке мне приходилось часто летать, в том числе и на другое побережье – а это шесть часов лета, – и в девяти случаях из десяти я даже не знал имени человека, который сидел рядом, при всем их умении легко входить в контакт. Но самолет – это не прием и не вечеринка, на самолете люди летают не для того, чтобы заводить знакомства. Многие наши соотечественники, пожив в Америке, начинают считать, что, может быть, это не так уж и плохо: если ты хочешь побыть со своими мыслями или поработать, тебе никто не станет мешать. С другой стороны, нет в таком полете и чувства спонтанного товарищества, которое может возникнуть в русском купе.

Потребность иметь вокруг себя некое пространство – это свойство американской психики, которое, как я думаю, идет от их представления о природе вещей. И если мы не такие, ведем себя иначе, чем американцы, то только потому, что и на мир мы смотрим совсем по-другому. Для американцев общество начинается с личности. Для нас – с коллектива. Для них интересы отдельного человека, его права, возможности – это точка отсчета, это вершина, с которой американец смотрит на мир в целом, как раз то, что принято называть индивидуализмом. Мы же смотрим на мир коллективистски: для нас важнее сначала обеспечить интересы государства, общества, а интересы отдельной личности – это уж как получится.

Это были мои первые впечатления об одном из отличий между нами и американцами. Но чем больше я узнавал эту страну, тем яснее видел, как поверхностно мое понимание национального характера, что все совсем не так просто и с их персональным пространством, и с их знаменитой улыбкой, которая обычно так раздражает нашего брата, зачастую угрюмого и неулыбчивого. Пустая, мол, у них улыбка, осуждаем мы американцев, фальшивая, за ней не стоит ни настоящая радость, ни удовольствие, ни веселье. Что верно, то верно – этих чувств за ней не стоит. А что стоит, почему мы неизменно видим эту улыбку даже тогда, когда по нашим представлениям она не совсем уместна?

Оказывается, за этой неунывающей улыбкой стоит примерно то же, что в Америке подразумевает вопрос «Как дела?». Это ведь только мы в ответ на него по простодушию нашей натуры можем затянуть горькую песнь о своих проблемах и трудностях, болезнях и несправедливости жизни. Чему, кстати говоря, я неоднократно был свидетелем и видел, как американцы, с трудом подавляя скуку, пытаются из вежливости дослушать этот рассказ. В Америке же на вопрос «Как дела?» возможен только один ответ: «Все прекрасно». Все прекрасно, даже если рушится семья, потеряна работа и единственный ребенок стал наркоманом. Такой ответ, как и та самая улыбка, – это просто социальный ритуал, социальный стандарт, как и любые другие общепринятые правила поведения. Подзывая официанта в ресторане, вы же не станете бить кулаком по столу, а поднимите, как это принято, руку, пытаясь установить с ним визуальный контакт. Так и тут, правила поведения и хорошего тона предписывают вам улыбаться, сохранять на лице выражение доброжелательности, независимости и уверенности в себе. И никого не касается, что творится под этой маской, что творится у вас на душе. А под маской могут быть растерянность, грусть, гнев, страх, боль и еще Бог знает что – как раз то, что вы хотели бы скрыть от окружающих. Все должны видеть только улыбку.

Американцам эта улыбка дается без всякого напряжения, она появляется на лице непроизвольно, когда того требует ситуация. Лицо словно прячется за стальную маску. Маска улыбки универсальна, она излучает дружелюбие, помогая легко и быстро общаться с окружающими, вселяет больше уверенности в хозяина, как хорошо сидящий костюм, и в то же время своею «сталью» защищает от постороннего вмешательства в вашу частную жизнь. Она создает психологическую дистанцию, изолируя людей друг от друга. И даже если, допустим, ваши друзья или коллеги замечают, что улыбка ваша натянута, что все у вас сегодня валится из рук и явно что-то с вами сегодня не так, едва ли они станут приставать с расспросами. Разве что кто-то может спросить: «У тебя все в порядке?» Но не более того. Но это не столько равнодушие или черствость, сколько опять-таки социально предписанные правила поведения, которые, кстати, продиктованы вполне рациональным соображением: а вдруг вы этого не желаете. И в большинстве случаев эти опасения будут оправданны. Да, американцы, как правило, предпочитают справляться со своими трудностями самостоятельно и, скорее всего, не станут делиться своими проблемами даже с друзьями, а то и с близкими родственниками.

Кстати, об отношениях с близкими родственниками. Особенно для нас непривычны отношения между родителями и детьми. До тех пор пока ребенок ходит в школу, то есть до 18 лет, особых различий я, правда, не замечал, разве что американцы испытывают больше уважения к личности ребенка. Меньше попыток навязать свою волю и очевидна готовность предоставить детям больше свободы выбора. Но когда молодым людям исполняется 18, они, как правило, спешат выпорхнуть из родительского гнезда. Одни поступают в университеты, очень часто в другом городе, другие, кто идет сразу работать, тоже редко остаются с родителями, предпочитая жить на съемной квартире, даже если делать это приходится на паях с другими молодыми людьми, то есть жить в коммуналке. Это тоже своего рода социальный ритуал, к которому родители абсолютно готовы. В период учебы родители обычно помогают своим чадам материально, а дальше все – дети должны сами справляться со своими проблемами. И те и другие понимают, что расстаются навсегда. Не буквально, но все-таки…

Американцы, как известно, народ мобильный и относительно легко срываются с насиженного места вслед за предложениями о работе. Поэтому совсем не редкость, когда родители и дети живут в разных концах страны и видятся в лучшем случае только раз в году, на Рождество. Когда же постаревшим родителям становится трудно за собой ухаживать, дети крайне редко приглашают их жить со своей семьей, даже если для этого есть все условия. Да и сами старики совсем к этому не стремятся. Они, скорее, проведут остаток дней в доме престарелых, чем будут в чем-то зависеть от своих детей. Конечно, в данном случае речь идет о коммерческих заведениях с хорошим медицинским и другим обслуживанием (система устроена так, что средний класс обычно может себе это позволить). Для родителей и их детей одинаково важны ощущение свободы и независимости, и это, конечно же, не может не создавать дистанции в их отношениях.

В этой связи уже знакомый нам Оливер Лаперуз отмечает, что многие американцы никогда не раскрывают свою душу в разговорах даже с самыми близкими друзьями. Они могут любить и принимать (или ненавидеть и отвергать) друг друга, но при этом никогда не выскажут честно и открыто, что на самом деле думают о других, рискуя обнаружить свою душевную уязвимость. Серьезные и откровенные разговоры, отмечает ученый, в стиле «русской кухонной философии» – большая редкость в США. Во-первых, в американском обществе становится все меньше общих идей и знаний для разговора о жизни, мире и человеке; во-вторых, многие американцы с детства приучены скрывать от окружающих свою внутреннюю жизнь, свои душевные страдания и порывы.

Увлеченный русской культурой, изучением национального характера, Оливер Лаперуз несколько лет провел в нашей стране. Сравнивая русского человека с американцами, чьи чувства заточены в крепость социальных условностей, он, в частности, отмечает:

В этом Лаперуз видит фундаментальное отличие русской натуры от американской психологии, где такую важную роль играет улыбающаяся американская маска.

Такие отношения с миром, скрытые за лицевым шаблоном социальной улыбки, американцы проносят через всю жизнь. Но куда девать нормальную психологическую потребность время от времени выпускать эмоциональный пар? Закрытый котел, в конце концов, может и взорваться. И, бывает, взрывается – самоубийствами, домашним насилием, немотивированной стрельбой по живым мишеням. Но это, конечно, случаи экстремальные. Обычно же в потребности облегчить душу – и это очень по-американски – друзей и близких им заменяют психоаналитики и группы поддержки.

Что это, если не одиночество, на которое так часто добровольно обрекают себя люди. Как мне показалось, в Америке действительно много одиноких людей. Причем, как уверяла меня дочь, не только среди поживших американцев, с которыми общался я, но и среди молодежи. Что, казалось бы, странно, молодость должна быть открыта к общению, к дружбе, каким-то коллективным действиям. Но и мне самому часто приходилось видеть в кафе и юношей и девушек, одиноко проводящих время в компании с компьютером. Видно, и молодежь не в меньшей мере, чем взрослые, склонна переживать одиночество, что специалисты считают одним из проявлений, а точнее сказать, издержек индивидуализма, лежащего в основе мировидения западного мира и, прежде всего, Соединенных Штатов.

Интересно, что еще с советских времен у нас утвердилось представление об индивидуализме как о малосимпатичном, антиобщественном поведении индивидов, что-то сродни эгоизму и уж точно противостоящее здоровому и, безусловно, положительному духу коллективизма. Так работала социалистическая мысль. Между тем еще несколько веков назад, когда в Англии появилось само понятие индивидуализма, оно определялось как потребность снизить давление общества на личность, и в своей основе было направлено на цели скорее гуманистические, чем эгоистические. Еще Адам Смит, выдающийся экономист и философ, сформулировал политико-экономическую особенность этой системы взглядов:

Да, индивидуализм – это мировоззрение, которое подчеркивает главенство личных целей и интересов. Но защищая собственные ценности, индивидуалист проявляет уважение к ценностям чужим. Эгоист, напротив, преследуя свои интересы, готов причинить ущерб другим людям и обществу в целом. Очень часто эгоист не может реализоваться без агрессивного посягательства на чужие ресурсы.

Индивидуализм предполагает самостоятельность поведения, опору на собственные возможности. Специалисты утверждают, что такая позиция подталкивает к постоянному самосовершенствованию, позволяя узнавать границы своих возможностей. По мере расширения своих возможностей человек становится все более склонным к тому, чтобы обмениваться и даже дарить свои ресурсы и опыт. Ему не жалко, он уже знает, как получить их вновь. Иными словами, индивидуалист, хотя и идет он своим путем и преследует собственные интересы, тем не менее развивается во взаимодействии, а не в конфронтации с другими, такими же носителями личных интересов.

Культура индивидуализма прививается с детства. Многие семьи, например, существенной целью воспитания назовут обучение детей самостоятельной жизни. Преследуя эту цель, родители, в частности, поощряют ребенка учиться самостоятельному заработку. Заработанные карманные деньги являются, безусловной собственностью ребенка. Регулярная подработка дает молодежи возможность постепенно становиться независимыми от кошелька родителей. По большому счету это – как курс молодого бойца, обучение выживанию в среде, где никто не несет ответственность за твое будущее, где никто ничего тебе не должен. За свое благополучие отвечаешь только ты сам.

Как ранее уже отмечалось, американские и европейские родители неохотно и уж совсем в крайних случаях вмешиваются в поведение ребенка. Почему? Потому что считается, что ограничение свободы ради того, чтобы оградить свое чадо от потенциальной опасности, не дает ему получить опыт, необходимый для выживания. И, напротив, поощрение личной ответственности способствует развитию инициативности и творческого подхода, когда власть традиций и давящих норм не становится препятствием для самореализации, для развития неординарных натур. Построенные на индивидуализме отношения содержат меньше запретов и больше права на ошибки с естественным ощущением личной ответственности.

Итак, конечный пункт назначения – внутренняя свобода, независимость в суждениях и принятии решений. Но, обретая независимость, человек все больше остается один на один перед лицом возникающих проблем, а воля выбора несет бремя личной ответственности, что увеличивает стрессовую нагрузку.

Так выглядит в несколько упрощенном изложении система взглядов, характерная для западного мира, и прежде всего Соединенных Штатов. Это, конечно, не значит, что каждый американец – классический индивидуалист. Индивидуализм – это общая платформа мировидения. Однако разным людям эти взгляды могут быть свойственны в разной степени и по-разному проявляться в конкретных поступках. Я помню, например, как во время сильного землетрясения в Сан-Франциско соседи в затронутых разрушениями районах стихийно организовывались в спасательные отряды, помогая тушить пожары. Не только ради личной безопасности, но и в тех случаях, когда лично им, их домам ничего не угрожало. Я также с благодарностью вспоминаю американскую студию, где я монтировал свои репортажи. Когда в 1991 году Гостелерадио лишилось валюты и не могло оплачивать услуги студии, американские коллеги бесплатно предоставили мне возможность продолжать свою работу. С такого рода проявлениями вполне гуманистических чувств мне не раз приходилось сталкиваться в этом обществе жесткого индивидуализма. И ведь именно в этом обществе больше, чем где-либо, развита благотворительность, ни одна другая страна в мире не оказывает больше помощи другим государствам, чем Америка.

Я не могу сказать, хороша или плоха культура индивидуализма. Она многогранна и, как мы видели, имеет свои плюсы и свои минусы. Человеку, выросшему на русской коллективистской почве, бывает нелегко в нее вжиться. И совсем не случайно наши иммигранты, попавшие в Америку в возрасте 30 лет и старше, редко становятся частью американского общества. Они могут работать бок о бок с американцами, но, выйдя из офиса, едва ли захотят с ними общаться, а будут жаться к своим. Дело не только в несовершенстве владения английским. Нашим людям трудно взаимодействовать с американцами, они не понимают их, не понимают ход их мыслей, их реакции, зачастую неверно истолковывая их слова и поступки. Я сильно подозреваю, что та же проблема имеет место и в межгосударственных отношениях. Мы как страны просто не знаем и не понимаем друг друга, фантазируем о мотивации и целях тех или иных шагов противной стороны, исходя из собственной культуры, без учета культуры партнеров. И как часто бывает в таких случаях, взаимно предполагаем худшее.