Глава 12
«Град на Холме», или Великая миссия

Подозреваю, что даже самый захудалый народец непременно найдет в себе что-то такое, что выгодно выделяет его на фоне соседей. А уж большие, сильные страны непременно отыщут в себе такие черты, что говорить о них иначе, как об исключительной нации, решительно невозможно. Этим славились Англия, Франция, Россия, Турция и, конечно, Америка, ну и в разное время многие другие страны. Все они, как правило, считали или считают себя наделенными особой цивилизационной миссией, задачей нести в мир что-то особо важное, непреходяще ценное и, конечно же, судьбоносное.

Убежденность в собственной исключительности (в зависимости от уровня национальной пассионарности и мирового расклада сил) может выливаться в самые разные формы – от раздражающего, но, в общем-то, безобидного высокомерия (примером может служить высокомерное отношение Польши ко всем остальным славянским народам) до пацанской хамоватости (скажем, отношение СССР к своим сателлитам). И даже вооруженной агрессии против более слабых (войны США во Вьетнаме, Ираке). И хотя ощущение собственной незаурядности свойственно многим странам, в последние десятилетия мир обсуждает исключительность именно американскую.

Феномен и в самом деле любопытный, вполне заслуживает того, чтобы поговорить о нем в больших подробностях. Но для этого нам придется вернуться на 400 лет назад, в первые десятилетия освоения британскими переселенцами Нового Света. В течение этих четырех веков идея исключительности не раз меняла свои очертания, порой являя очевидную противоположность первоначальным смыслам. Обычно это случалось, когда политики пытались натянуть сей соблазнительный гештальт на текущий момент. Но тогда, в самом начале, помыслы первых колонистов были чисты, как слеза младенца.

Шел 1630 год… На одном из кораблей с красивым названием «Арабелла», плывших из английского порта Коуэс, находилась команда из 52 человек, будущих основателей колонии Массачусетского залива. В какой-то момент по пути к американским берегам руководитель группы и губернатор будущей колонии Джон Уинтроп, как это было принято в пуританских общинах, обратился к своим попутчикам с проповедью, в которой ненароком задел ключевую ноту американской истории. Упомянув библейский образ, Уинтроп пророчествовал:

Такой виделась губернатору и его спутникам духовная миссия, с которой авангард пуританской общины покидал родину. А родина, похоже, ничуть не печалилась, расставаясь со своими сынами. Пуританам, самой ортодоксальной и даже фанатичной ветви движения Реформации, не находилось места в современной им Англии. Собственно, они и не пытались вписаться в тесные стойла государственной Англиканской церкви, напротив, они ей убежденно противостояли. Они противились вмешательству светской власти в церковную жизнь, осуждали ее иерархию, обрядовые и декоративные излишества, другие неизжитые реликты католичества – в общем, многое из того, что являло собой англиканство. Но что значит противостоять государственной церкви, когда ее главой является сам король?! Нет, в Англии пуритане были явно не ко двору. Для многих из них открывавшиеся возможности освоения Нового Света представлялись даром свыше, возможностью вдали от погрязшей в грехах Англии создать свой «Град на Холме», свое идеальное общество, царство духа, справедливости, разума, который станет путеводной звездой для всего человечества. В этом видели свою исключительную богоданную миссию пуритане и готовились к ней со всей протестантской основательностью.

История зарождения Соединенных Штатов и в самом деле исключительна, как и цели, к которым стремились первые колонисты. Ни одна другая страна в мире не создавалась с чистого листа на основе если не плана, то определенных идей, тем более идей, устремленных к высшим духовным ценностям (большевистский проект не в счет, хотя бы уже потому, что он как раз противостоял духовным исканиям). Пусть «Град на Холме» так и остался недостижимой мечтою, но устремления пуритан были отнюдь не бесплодны. Как ни странно, именно пуританской ортодоксии Америка обязана появлением практического гражданского законодательства, а характерные черты их жизненного уклада, в том числе представления о федеративном устройстве, предвосхитили особенности политической жизни Америки на последующие века.

Шли годы, сменялись поколения, ширились старые колонии, появлялись новые. Число колонистов постоянно росло. За 150 лет, к моменту Войны за независимость (1775 год) в Новом Свете было основано 13 английских колоний, население которых разрослось до 2,5 миллиона человек. С рождением же республики, свободной от владычества британской короны, «американская мечта», манившая переселенцев в предыдущие годы, приобретает новый блеск, особую привлекательность. Смена поколений и все прибывающие потоки иммигрантов (теперь уже не только из Англии, но и других стран Европы) неизбежно размыли некогда непререкаемую ортодоксию пуритан. Великая идея «Града на Холме», придававшая смысл жизни первым колонистам, постепенно уступила место повседневным заботам. Нет, она не исчезла, но переместилась с вершин, направлявших всю жизнь пуританской общины, в область частных размышлений философов, теологов и романистов, оставив остальным лишь туманный шлейф ощущений исключительности их новой родины.

Но пока одни абстрактно размышляли, а другие что-то там туманно чувствовали, политики нашли идее американской исключительности вполне практическое применение. Ведь даже те, кто творит абсолютное беззаконие и произвол, совершает преступления, даже они нередко стремятся найти оправдание своим поступкам, объяснить самим себе мотивацию своих действий. А тут политика целого государства! Конечно, расширение территорий и захват земель у индейцев, порой в тяжелых боях и с многочисленными жертвами, как-то объяснялись естественной борьбой за жизненное пространство для все разрастающегося населения. К примеру, видный политик своего времени (сенатор, госсекретарь, вице-президент при разных администрациях) Джон Кэлхун, не мудрствуя лукаво, отмечал, что «страсть к расширению всегда была основным законом человеческого общежития».

Но было в подобных рассуждениях что-то поверхностное, недосказанное, какой-то изъян. Отъем земель у коренных жителей, да еще силовой, вроде бы нарушал священное право собственности. Но, с другой стороны, о каком праве можно говорить, когда речь идет об индейцах. Где это право за ними закреплено, да и вообще, кто такие индейцы? Это же дикари, не совсем люди, они примитивны, злы и агрессивны по отношению к цивилизованному человеку. Тут уместнее говорить о том, как лучше подавить их сопротивление, а не об их праве. Не станет же человек в здравом уме всерьез обсуждать юридическое право волчьей стаи на ее ареал обитания!

Между тем стычки с индейцами, переходившие порой в настоящие войны, продолжались, и немало крови было пролито с обеих сторон. А пролитая кровь требовала не простых ответов, а чего-то значительно большего. Возможно, не так прямолинейно, но, видимо, где-то на этом поле рождались объяснения территориальной экспансии, силовому освоению все новых и новых земель. Предлагаемые основания хотя и были вполне прагматичны, но звучали уж очень грубо и приземленно, не было в них полета духа, пафоса великой идеи, которая оправдывала жертвы и которую с гордостью можно передать потомкам. Не было идеи, подобной той, что была у первых пуритан, трудившихся над своим «Градом на Холме» во славу Создателя.

Тем временем экспансионистские аппетиты постоянно росли, Америка все чаще устремляла взоры теперь уже не только к землям, принадлежащим индейцам, но и другим государствам, чему в немалой степени способствовала вошедшая тогда в моду «теория естественных границ». Это была очень удобная теория. Каждый раз, претендуя на ту или иную территорию, политики объясняли это тем, что эти земли входят в «естественные границы» Америки, отведенные Творцом, что доказывалось мутными аргументами вроде некоей «географической симметрии» и другими столь же невнятными доводами.

Во времена более религиозные, чем наше, серьезным в этой теории выглядел только один аргумент – Воля Творца. К тому же это перекликалось с убежденностью первых колонистов-пуритан в божественном предназначении их миссии. Спустя 200 с небольшим лет после знаменитой проповеди Джона Уинтропа политик и журналист Джон О’Салливан с предельной ясностью сформулировал представления современного ему политического класса об исторической роли Соединенных Штатов. В статье, опубликованной в 1845 году, он, в частности, писал о правах США на Техас и Орегон:

Эти представления он назвал Manifest Destiny, что на русский часто переводится как «Божественное (иногда Явное) Предназначение» или «Предначертание Судьбы». За этими словами стоит мысль о том, что присоединение прилегающих к США земель неизбежно и является всего лишь исполнением миссии, возложенной Провидением на американскую нацию. Такова изложенная вкратце теоретическая часть доктрины «Божественного Предназначения».

Теперь кратко о практической стороне вопроса. Например, в ходе американо-мексиканской войны Провидение возложило на США миссию отобрать у Мексики чуть ли не половину ее территорий (сегодня там расположены Калифорния, Нью-Мексико, Аризона, Техас и некоторые другие южные штаты). А по итогам войны с Испанией – опять-таки спасибо Провидению – обессилившая «владычица морей» уступила Америке контроль над Кубой, Филиппинами, Гуамом, Пуэрто-Рико. Словом, теория и практика нашли друг друга.

С высоты XXI века ссылки на Творца, всякие теоретические построения и вытекающие из них практические шаги по захвату чужих территорий изрядно отдают фарисейством. Однако, говоря об особой миссии, возложенной на их страну свыше, американские политики, я думаю, не лицемерили. Во-первых, по большей части они были людьми верующими, и потому мистический контекст для их сознания был вполне органичен. А кроме того, они совершенно искренне и, кстати, вполне справедливо для своего времени полагали, что их путь развития свобод и гражданских прав уникален. Они свято верили, что завещанная «отцами-основателями» вертикальная и горизонтальная децентрализация власти является вершиной цивилизационного развития, вершиной демократии, опытом исключительным.

Они были убеждены, что ценность их опыта бесспорна и универсальна, что сам Создатель возложил на их страну священную миссию нести по миру факел свободы, прогресса и процветания. Из чего следовало, что территориальная экспансия США предписана свыше и является объективным благом для тех, кто попадает под их юрисдикцию. Иными словами, исключительная роль Америки дает ей права, которые не могут иметь другие страны. Вудро Вильсон, 28-й президент США, человек незаурядный, лауреат Нобелевской премии мира, чьи предложения были положены в основу Версальского договора, надо думать, совсем не кривил душой, когда заявлял:

Примечательно, что если до Вильсона претензии США ограничивались сначала только землями индейцев, потом соседними государствами, еще позже Западным полушарием, то Вудро Вильсон выводит США уже на общемировой уровень.

На протяжении 400 лет со времен проповеди Джона Уинтропа, мечтавшего построить свой «Град на Холме», до появления доктрины «Божественного Предназначения» и позже до высказываний Вудро Вильсона о цели Америки указать всему человечеству путь к справедливости, независимости, свободе и еще позже до высказываний Барака Обамы на тему неизбежности глобального лидерства США – все это время варился бульон, в котором рождалась концепция американской исключительности, с которой мы имеем дело сегодня. Но мы понимаем, что политические концепции, а в наши дни идея американской исключительности – это концепция в первую очередь политическая, а не только идеологическая – не рождаются на пустом месте в тиши кабинетов. Такие концепции вытекают из исторических обстоятельств, не столько формируя, сколько отражая и интерпретируя текущую политику с ее прагматическими целями.

Важнейшим таким обстоятельством в новейшей истории стала, конечно, Вторая мировая война. В отличие от разрушенной, натерпевшейся Европы, Америка хотя и понесла значительные человеческие потери – все-таки 400 000 убитыми! – но вышла из войны с окрепшими мускулами и набравшей соков экономикой. Военные заказы основательно подстегнули промышленность, создали новые рабочие места, укрепили покупательную способность американцев – в общем, в атмосфере послевоенного времени страна стремительно двигалась вперед.

Тем временем в полуживой, обескровленной Европе опасались растущих аппетитов Сталина, его намерений расширить свое влияние на континенте. Но кто тогда мог противостоять Советскому Союзу? Реальной силой были только Соединенные Штаты, а созданная там атомная бомба – лучшей тому порукой. Но и Америке в условиях уже набиравшей обороты холодной войны нужны были политические и (с расчетом на будущее) военные союзники в Европе. Тем более что «красная угроза» шла не только от самого СССР, влияние местных коммунистов в европейских странах было в те годы чрезвычайно велико. Госсекретарь Джордж Маршалл во время гарвардской речи 5 июня 1947 года выразил суть государственной политики США предельно четко: «Борьба с коммунизмом невозможна, если Европа будет слабой».

Но Америке нужны были не только союзники, а еще и рынки сбыта своей продукции, а также сырье для своей промышленности. Так с разницей в один год родились две институции, надолго определившие место и роль США в западном мире. Во-первых, это военно-политический союз НАТО, в котором Америка в силу очевидных причин стала играть первую скрипку, по существу, взяв на себя обязательства по защите Европы от советской угрозы. Но это также означало, что европейские страны добровольно расстались с частью своего суверенитета, связанного с собственной безопасностью и в какой-то мере своей внешней политикой. И самое главное – Соединенными Штатами в те годы была предпринята программа восстановления Европы, известная как «план Маршалла». На помощь союзникам Конгресс США первоначально выделил около 13 миллиардов долларов на четыре года. По тем временам это были большие деньги, примерно 4 % годового бюджета. Сегодня 4 % от бюджета страны составили бы 130‒150 миллиардов долларов. Часть помощи предоставлялась безвозмездно, другая часть – в виде кредитов. Позднее план Маршалла был осуществлен и в Японии, а также некоторых других азиатских странах.

Свои миллиарды Вашингтон оговорил политическим условием: убрать всех коммунистов из правительств стран, желающих получить помощь, что было с готовностью сделано. Американцы также ограничили торговлю реципиентов со странами советского блока. Например, Франция не могла закупать уголь в Польше по 12 долларов за тонну, а была вынуждена приобретать его в Америке по 20 долларов. План помощи выдвигал и требования по таможенным тарифам, что для США было принципиально, так как экспорт товаров играл в их экономике заметную роль. Одностороннее снижение и частичная отмена таможенных тарифов и связанные с этим шаги повлекли за собой девальвацию национальных европейских валют. А это позволило Америке по низким ценам закупать в Европе сырье, на выгодных условиях направлять в европейскую промышленность инвестиции, а также обеспечить сбыт своих товаров и излишков сельхозпродукции, которая, кстати, составляла значительный удельный вес в поставках из США. Был целый ряд и других преимуществ, которые извлекала Америка, помогая европейским странам.

Но! Хотя американская помощь и не была уж совсем бескорыстной, но она позволила Европе в сравнительно короткие сроки восстановить экономику, кардинально поднять уровень жизни населения и позже превратить свои страны в процветающие государства. Уже в 1951 году европейский ВВП на 15 % превысил довоенный. Правда, жить приходилось в мире, правила для которого были написаны американцами. А это означало, что европейским странам пришлось поступиться еще какой-то частью своего суверенитета, на этот раз экономического. Как бы кого такая зависимость ни коробила, чье бы достоинство ни задевала, какие бы трения с богатой и сильной Америкой порой ни возникали, но выигрывали обе стороны, совпадали их долгосрочные экономические и политические интересы. А кроме того, США и Европу объединяли общие ценности. Потому в целом европейцы с покорным пониманием неотвратимости приняли лидерство Соединенных Штатов.

Впоследствии, конечно, по мере того, как крепла европейская экономика, американская хватка слабела, отношения между союзниками выравнивались на справедливой основе, а на международной арене у европейцев появился свой голос, правда, недостаточно громкий, чтобы перекричать американцев. Словом, изменилось многое. А что осталось? Осталась трансатлантическая солидарность, понимание того, что Запад по обе стороны Атлантики находится в одной лодке, а капитаном этого судна по-прежнему являются США.

На протяжении последующих нескольких десятков лет Соединенные Штаты только утвердили свой статус лидера западного мира как страны с самой мощной экономикой и самых передовых технологий. И, конечно, как главного бастиона на пути «красной опасности», как страны, взявшей на себя бремя обеспечивать безопасность своих союзников по всему миру. Сама же Америка видела себя новым Мерлином, единственным, неповторимым Мерлином, давшим разрушенным войной странам новую жизнь. Она видела себя спасителем свободного мира, демократии от угрозы коммунизма, ответственным за сохранение и продвижение этих ценностей по всему миру. И хотя в двух больших войнах, корейской и вьетнамской, затеянных как раз с целью борьбы с коммунизмом, Америка потерпела поражение, она не переставала верить в свою исключительную роль, возложенную на нее историей и Провидением.

Со времен тех войн США предприняли еще два десятка военных операций в самых разных частях света. В одних случаях целью было все то же противостояние коммунистическому влиянию и продвижение демократии, но чаще – свержение недружественных правительств, достижение контроля над страной или регионом. В других случаях это были акции возмездия за теракты, вроде бомбардировки объектов в Ливии (еще задолго до падения Каддафи) или вторжения в Афганистан. В третьих – наведение мирового порядка, иногда с санкции ООН (например, в Сомали и Гаити), а чаще и без всяких санкций. Самые яркие примеры последних – освобождение Кувейта от иракской оккупации, вторжение спустя десять лет в Ирак и боевые действия в Сирии. Но каковы бы ни были цели, благородные или не очень, все эти операции проводились под флагом борьбы с тиранией, защиты свободы и демократии. Вдохновленная идеей своей исключительности, Америка чувствовала себя ответственной за поддержание мирового порядка. В глазах многих других стран поведение США становилось все более похожим на роль мирового жандарма.

Несмотря на гигантскую боевую мощь, военные операции США имели разный исход. Одни заканчивались провалом, но часто достигали своей цели. Однако самой большой своей победой Соединенные Штаты считают победу в холодной войне, что, настаивают американцы, привело к краху советского строя и развалу СССР. Но вот тут американцев подводит тщеславие, упоенность собственной ролью, и они ошибаются. Мы, жившие в СССР, хорошо помним агонию советской власти в ее последнее десятилетие. Наш социализм почил в бозе просто потому, что система исчерпала себя. Да и Советский Союз развалился под собственной тяжестью по сугубо внутренним причинам. Америка здесь была ни при чем, разве что, может, только немного ускорила этот процесс, втянув СССР в непосильную гонку вооружений. Другое дело, что новая Россия с детской доверчивостью потянулась к Америке, как когда-то к Византии, чтобы перенять ее смыслы, ее идеалы и образ жизни. Но не пошло. Не получилось по причинам нашей особой наследственности, о которой мы уже говорили. С тех пор, словно моисеевские евреи в пустыне, Россия пока без особого успеха ищет собственный путь.

Так или иначе, Америка чувствовала себя триумфатором. Ну как же, главный враг повержен, стерт с лица земли, и – о Господи! – нет больше этого постоянного страха перед атомным адом. Должен сказать, что для американцев, в отличие от нас, эти страхи были очень реальны. Когда я впервые попал в Америку – это было около 40 лет назад, меня поразило, что чуть ли не вся страна была изрыта бомбоубежищами на случай атомной войны. Убежища частные и общественные, от изысканных с бассейнами и системами жизнеобеспечения до простеньких, вырытых в собственном дворике, наподобие наших погребов, они были повсюду. Избавиться от этих страхов означало для Америки очень многое.

Горбачев, перестройка, новое мышление, Ельцин на танке – все это было замечательно, но все же главный трофей еще ждал Америку впереди. Очень скоро США осознали, что с исчезновением СССР они стали единственным центром силы и притяжения на этой планете. В сознании американцев сбылось пророчество или, говоря словами Рейгана, сила «сияющего Града на вершине Холма» восторжествовала над «империей зла». Разве это было не лучшим свидетельством исключительной роли, предназначенной Америке самим Небом?!

Последующие два десятка лет мир жил с пониманием безоговорочного глобального лидерства США и, кстати, во многом по ими же написанным правилам. Эти правила отражали порой исключительно интересы Америки, но многих в целом они устраивали. Хотя время от времени случались и бунты. То ход вещей нарушат иранские аятоллы и северокорейские Кимы со своими ядерными программами, то Саддам Хусейн с оккупацией Кувейта и постоянными дразнилками в адрес МАГАТЭ, то кто-то еще… И повсюду Америка чувствовала себя обязанной наводить порядок. Иногда было достаточно простого окрика или давления политического, в других случаях эффективными бывали санкции экономические или, напротив, посулы и субсидии, но всегда наготове была военная сила, которую, как уже говорилось, Соединенные Штаты не сильно стеснялись пускать в ход. Такой порядок становился в мире все более привычным, а в глазах Америки с ее ощущением особых прав по причине собственной исключительности единственно возможным.

Между тем к середине нулевых, накопив некоторый жирок нефтедолларов, первой из стран статус-кво нарушила Россия, заявив о своих претензиях на участие в мировых играх – сначала в пределах бывшего СССР, когда ей удалось политическим путем выдавить американцев из Средней Азии, а затем, когда утверждала свое влияние путем военным в Грузии и на Украине. Позже, словно в обиде отвечая президенту Обаме на его слова о том, что Россия – держава региональная, Москва бросила вызов американскому лидерству и на Ближнем Востоке, в Сирии. Что бы это ни означало для самой России, но теперь уже никто не мог отрицать, что в этой части света США больше не являются единственным арбитром. За Россией последовал Китай, правда, пока более всего проявляя интерес к спорным островам в собственном регионе. Похоже, что на очереди стоят и другие крупные страны – Бразилия и Индия, им тоже не терпится заявить о себе. В мире происходят перемены, которые многие политологи считают движением в сторону многополярного мира. Устоявшийся мировой порядок дает трещины, возмужавшие региональные лидеры оспаривают безусловное право Америки быть единственным вершителем судеб планеты.

Таков, видимо, естественный ход вещей. Но тут возникает два вопроса: готова ли Америка покорно следовать ходу истории или намерена отчаянно ему сопротивляться, а если готова, то станет ли мир лучше после ее ухода с поста главного мирового арбитра?

Барак Обама утверждал, что мир станет хуже. И уже одно только это возлагает на Америку обязательства по глобальному лидерству. Именно по этому вопросу в политическом классе США между демократами и республиканцами особых разногласий нет. Однако Дональд Трамп в ходе предвыборной кампании говорил, что пора убрать из внешней политики идеологию (продвигать права человека, свой образ жизни) и строить отношения на основе прагматических интересов; не нестись гасить каждый пожар в мире, а взять отпуск в своем качестве мирового полицейского. Вместо этого надо больше заниматься внутренними проблемами Америки. По сути, такой подход означал бы отход от активной роли на мировой арене. Но как уже видно сейчас, свой подход Трамп несколько скорректировал. Союзники (Европа, Израиль, Япония, Южная Корея) могут не беспокоиться, хотя им и придется вносить больший вклад в собственную оборону, свои обязательства по их защите США намерены выполнять. А вот противникам, в их числе теперь уже и России, не следует расслабляться.

Но ход истории неумолим. Новые центры силы и влияния уже стоят на пороге, перемены неизбежны. Очевидно, что есть только один путь без ломки и судорог перейти от старого мирового порядка к новому – пытаться договариваться друг с другом. А это, конечно, будет возможно только при условии, если Соединенные Штаты осознают неотвратимость перемен. Пока же признаков этого в настроениях американских элит не наблюдается, а разговоры Дональда Трампа о движении в этом направлении, как отмечалось, имели совсем иную мотивацию. Идея американской исключительности по-прежнему остается главным маркером патриотизма в среде политического класса и предметом сознательной или подсознательной гордости для многих рядовых граждан.