Глава тридцать первая
Влад успокоился, пока шагал по коридорам. Глупо срываться на финише, он же посвященный, умеет владеть собой. Немного смущала срочность вызова, обычно следаков с допросов не срывают, тем более полковнику Соколову известно, кого в данный конкретный момент допрашивает майор Любый. Ну, ладно, из-за мнимого удара Самого сейчас все пойдет кувырком.
– Ты чего это молодежь третируешь? – спросил Соколов, как только Влад переступил порог кабинета.
– Нажаловался стажер? – Он уселся напротив и. о., не дожидаясь приглашения. – Когда ж успел?
– Нет, он не жаловался, просто доложил, – полковник хмыкнул и взглянул на Влада своими ярко-голубыми глазами, – я с ним в коридоре столкнулся, смотрю, на парнишке лица нет. Ну, поинтересовался, в чем дело, почему не на допросе. Он сказал, ты его выставил. Чем же он тебе не угодил?
«А парнишка не простой, сынок или племянник чей-то», – догадался Влад и сказал:
– Стажер должен учиться, вот я его и учу уму-разуму, а то много себе позволяет, молодой, да ранний.
И. о. кивнул и принялся щелкать крышкой зажигалки «Зиппо».
Глядя на американскую стальную игрушку, Влад вспомнил, что и. о. служил в СМЕРШ. Креатура Абакумова. В принципе, Соколов ему нравился. Чистокровный славянин, красавец, настоящий мужик, благородная чекистская порода. В органах с тридцать седьмого, прошел огни и воды, участвовал в сверхсекретных спецоперациях в Прибалтике и в Польше. В отличие от аппаратных чинуш не трусил, кровищей не брезговал, смело и честно выполнял свою работу, потому и уцелел во всех чистках, не слетел вместе с Абакумовым. Сам таких ценит. Возможно, Соколов тоже посвященный.
– Ну, чего молчишь? – и. о. подкинул зажигалку на ладони. – Случай исключительный, на моей памяти стажеров еще никто во время допроса из кабинета не вышвыривал. Давай выкладывай, в чем конкретно он провинился?
– Отказался надеть наручники на номер пятьдесят три, препираться со мной начал, при ней.
– А чего ты ее в наручниках-то держишь? – Густые черные брови взлетели до середины лба, полковник изобразил наивное недоумение. – Она ж у нас вроде добровольно.
Влад впервые обратил внимание, какие у Соколова пухлые, ярко-розовые губы, «бантиком», будто у жеманной девки. На мужественном чеканном лице эти губы выглядели неуместно, карикатурно.
– Для ее же безопасности, – объяснил он спокойным, ровным голосом, – по мнению врачей, психическое состояние номера пятьдесят три неустойчиво, в первые недели голодала, до истощения себя довела. Мало ли что ей в голову взбредет? Я считаю, лучше не рисковать.
Соколов крякнул, протянул Владу открытую коробку папирос:
– Угощайся.
Влад взял папиросу, прикурил от американской стальной игрушки и услышал:
– Ты, это, с наручниками особо не усердствуй, и вообще, в данный конкретный момент аккуратней себя веди, понял?
– Да вроде приказа про наручники не было, – Влад растерянно заморгал, – ну, в смысле, их пока не отменяли.
– Устное распоряжение товарища Игнатьева, – тихо, сквозь зубы процедил Соколов.
– Спасибо, Константин Валерьевич, что предупредили.
– На здоровье. Кстати, насчет здоровья. У тебя на личном фронте как?
– Нормально, есть одна.
– Одна? Маловато! – Соколов засмеялся.
Смех был противный, визгливый, бабий. Влад с трудом выдавил ответную улыбку, а полковник уже отсмеялся, лицо мгновенно потяжелело, голубые глаза в упор уставились на Влада:
– Плохо выглядишь, майор.
– Переживаю, товарищ полковник, – он отвел взгляд и вздохнул, – за товарища Сталина очень переживаю.
– Ну, ясное дело, мы все переживаем. – И. о. плюнул в пепельницу, затушил окурок.
– Товарищ полковник, – Влад подался вперед, – как там дела, на Ближней? Новости есть? Врачи что говорят?
Соколов тоже подался вперед, вытаращил глаза, закричал шепотом:
– Какие, на хуй, врачи? Врачи все тут, у нас, блядь!
Влад заметил капли пота у него на лбу, лопнувший сосуд в углу глаза, похожий на алого паучка. Соколов опять откинулся на спинку стула, достал платок, промокнул мокрое лицо, высморкался, произнес ровным механическим голосом:
– Лечение товарища Сталина проводится под неусыпным контролем ЦК партии.
Влад не удержался, выругался сквозь зубы и тихо рявкнул:
– Он их всех переживет!
– Мг-м, – кивнул полковник, – и нас с тобой тоже. В общем, так, майор, отправляйся-ка спать. Завтра утром ты мне нужен бодрый, свежий, и чтоб котелок хорошо варил. Ясно?
– Так точно, товарищ полковник!
– Все, майор, свободен! – Соколов поднялся, протянул руку.
Его рукопожатие оказалось неожиданно слабым, вялым. Рука холодная и влажная, будто лягушка. У двери он окликнул Любого:
– Слышь, Влад! Ты стажеров больше не обижай. Они тут по приказу товарища Сталина, так сказать, свежая струя комсомола.
* * *
Фонари вдоль бетонки не горели, но было светло от снега и яркой полной луны. У забора генеральского поселка, неподалеку от ворот, мигнули сигаретные огоньки. Юра услышал девичий смех, знакомый ломающийся мальчишеский голос громко произнес:
– А вот еще: Штирлиц шел на связь. В радиограмме сообщалось, что связных он узнает в лицо. Действительно, из-за угла вышли Петька и Василий Иванович.
Опять смех. Юра ускорил шаг, окликнул:
– Глеб?
– Папа!
Огоньки погасли, через минуту сын повис у него на шее. Шапка слетала, Юра провел рукой по колючей бритой голове. Рядом топтались две девочки лет четырнадцати, совершенно одинаковые.
– Зрас-сти, дядь Юр, наконец-то, а то Глеб тут уже с ума сходит, десятый анекдот про Штирлица травит.
Юра узнал близнецов Сошниковых, Катю и Машу.
– Привет. Вы что, курили?
– Немножко, по одной затяжке, только родителям не говорите!
– Пап, у тебя случайно жвачки нет? – спросил Глеб.
– Есть, в чемодане.
– Давай!
– Где ты видишь чемодан?
Глеб отступил на шаг, посмотрел по сторонам, пожал плечами:
– Правда нет. Пап, а где твой чемодан?
– У бабушки.
– Черт! Жвачку в карман положить слабо было?
– А не курить слабо? – Юра нахлобучил шапку ему на голову. – Ладно, пойдем! Стучать на вас, так и быть, не стану, но чтоб это в последний раз!
У ворот вспыхнул прожектор, из будки вылез сонный часовой, сердито оглядел Юру:
– Вы к кому?
– Это папа мой! – Глеб надменно фыркнул.
– Виноват, не признал!
Калитка открылась. Глеб и девочки обернулись и показали часовому язык.
Первой на пути была дача Сошниковых. Близнецы остановились, сняли варежки и принялись запихивать в рот горсти снега.
– Эй, вы что делаете? – возмутился Юра. – Давно ангиной не болели?
– Давно, дядь Юр, очень давно, – хихикнула одна.
– А клево было бы заболеть, – мечтательно промурлыкала другая, – завтрашнюю тренировку сачкануть!
– Пап, это они чтоб запах отбить, – объяснил Глеб, – вот была бы у тебя жвачка в кармане… Кать-Маш, пока!
– Пока-пока! – Близнецы скрылись за калиткой.
Трехэтажная дерябинская дача стояла на отшибе, у самого берега Сони. За рекой в лунном свете тускло блеснули монастырские купола.
– Пап, бабушка сказала, ты во вторник улетаешь. У тебя какие планы? – спросил Глеб.
– Завтра юбилей тети Наташи и маленькой Наты, надо съездить.
– Я с тобой!
– Конечно. Как мама?
– Нормально. Сегодня утром на работу умчалась, вызвали срочно, там выпускающий редактор заболела.
Вера работала в ИТАР ТАСС, ее действительно могли выдернуть в любой момент, но Юре стало обидно: «Почему именно сейчас? Интересно, уехала до маминого звонка или после? Вообще, знает, что я прилетел?»
– Обещала вернуться в воскресенье, просила тебя поцеловать. – Глеб вытянул губы трубочкой, издал громкий чмокающий звук.
В гостиной работал телевизор. Юра и Глеб вошли под вопль «Гол!!!».
Генерал, Иван Поликарпович, орал дуэтом со спортивным комментатором, подскакивал на диване и шлепал себя по коленкам. Генеральша, Евгения Романовна, сидела в углу, в кресле под торшером, с книгой в руках.
– Ваня, угомонись и сделай тише! – Она подняла глаза, увидела зятя и внука. – О, Юрочка, наконец-то!
Отложила книгу, встала навстречу, символически поцеловала, аккуратно прикасаясь щекой к щеке.
– Видишь, как неудачно, Верочке утром позвонили, срочно вызвали.
– Да, Евгения Романовна, знаю, но ничего, я только во вторник утром назад, так что увидимся.
– Расстроилась, конечно, – генеральша вздохнула, – просила тебя поцеловать. – Она опять прикоснулась щекой к щеке, потом повернулась к мужу: – Вань, ты совсем сдурел со своим хоккеем?
Генерал вскочил с дивана. Уж он-то целовался по-настоящему, по-брежневски, мокро, в губы.
– Привет, разведка, здравия желаю! Жень, глянь, как отощал Юрка наш в своей Черножопии, сообрази-ка что-нибудь пожрать! Ну, разведка, докладывай, как там обстановка на Африканском континенте?
Докладывать не пришлось. Голос спортивного комментатора зазвучал громче, Иван Поликарпович мгновенно переключился с зятя на телевизор, скорчился, словно у него прихватило живот, тонко жалобно простонал: «Блядь!» – и прилип к экрану, бормоча:
– Давай-давай-давай!
– Супу куриного согреть? – спросила генеральша.
– Спасибо, Евгения Романовна, так устал, что есть не хочется, с шести утра на ногах.
– Ба, папа будет чай с Нюсиным пирогом, – подсказал Глеб.
Кроме прапорщика Валеры на даче служили домработница Люся и повариха Нюся, обе пожилые, солидные. Нюся славилась своими яблочными пирогами.
На втором этаже, в их с Верой комнате, как везде в доме, царил идеальный порядок, стерильная чистота. В шкафу на положенном месте висели Юрины старые джинсы и фланелевые ковбойки. Пока он переодевался и умывался, Глеб рассказал об идиотке-завуче, из-за которой постригся наголо, и выдал очередной анекдот:
– Вопрос армянскому радио: «При капитализме человек эксплуатирует человека. А при социализме?» Отвечаем: «При социализме – наоборот».
Внизу кипел большой электрический самовар. Хоккей кончился. Люся и Нюся тихо сновали из кухни в столовую и обратно. Кроме Нюсиного пирога они принесли много всего: вазочки с вареньями, печеньями, конфетами, подогретые калачи, тонко нарезанные сыр и салями. Глеб схватил со стола конфету, с этажерки в углу книжку, английское издание Сэлинджера «Над пропастью во ржи», плюхнулся на диван, открыл на заложенной странице.
Генерал сидел за столом и колол здоровенными плоскогубцами грецкие орехи. Генеральша рядом, все еще с книгой в руках. Юра взглянул на бумажную обложку: А. Авторханов «Загадка смерти Сталина».
Евгения Романовна перехватила его взгляд:
– Да вот, приходится читать всякую дрянь, – она кивнула на мужа, усмехнулась, – за себя и за того парня.
Когда на Западе выходил очередной труд кого-то из видных антисоветчиков, издательство «Мысль» выпускало его закрытым тиражом, от пятидесяти до ста экземпляров, «для служебного пользования». Тираж бесплатно распространялся среди партийной элиты. Генералу по должности полагалось быть в курсе новинок вражеской пропаганды, но читать он не любил. Кроме хоккея и подкидного дурака больше пяти минут ни на чем не мог сосредоточиться. За него читала Евгения Романовна и пересказывала ему своими словами.
– Ну, что, разведка, коньячку? – Генерал с треском расколол орех, подмигнул.
– Спасибо, Иван Поликарпович, не откажусь.
Чокнулись маленькими хрустальными рюмками. Юра только пригубил, генерал выпил залпом и заорал:
– Отставить избу-читальню! Глеб, марш за стол! Женя! – Он выхватил у нее книгу. – Ну-ка, что там этот фашистский прихвостень наклеветал на товарища Сталина?
– Пишет, что он умер не своей смертью, – объяснила Евгения Романовна и стала разливать чай.
– Америку открыл! – Иван Поликарпович хлопнул книгой по столу и рявкнул: – Конечно, не своей! Они его убили!
– Ну чего ты опять разорался? – Генеральша поморщилась. – Кто – они?
– Ясно, кто! Троцкисты-сионисты! Жиды! Докторишки жидовские! Если бы не они, был бы жив товарищ Сталин!
– До сих пор? – спросил Юра.
– Да! Товарищ Сталин отличался крепким здоровьем! – Иван Поликарпович опять шарахнул книгой по столу. – И с немцами нас троцкисты-сионисты нарочно стравили! Товарищ Сталин уже обо всем договорился, а жиды, суки, наклеветали, рассорили, вот немцы и напали на нас вероломно. С немцами, единым фронтом, мы бы ихнюю сраную Америку, гнездо сионизма, давно бы в порошок стерли!
Глеб присвистнул, покачал головой:
– Дед, слушай, как ты вообще живешь с такой кондовой психикой, не врубаюсь?
– Молчать!
Глеб хохотнул, подвинулся ближе к Юре, шепнул на ухо:
– Это от одной рюмки.
– Ваня, угомонись, чаю выпей. – Евгения Романовна взяла у него книгу, взглянула на Юру. – Не обращай внимания, он только дома такой дурак.
– Мг-м, а на службе Сократ, – проворчал Глеб.
Юра улыбнулся и не сдержал зевок. Глаза закрывались.
– Иди уж, ложись, на тебя смотреть больно, – сказала генеральша.
Глеб прихватил Сэлинджера и кусок пирога, поднялся на второй этаж вместе с Юрой.
– Пап, завтра до тети-Наташиного юбилея на лыжах успеем покататься?
– Мг-м, – Юра погладил его по бритой голове, – разбудишь меня пораньше – успеем. Спокойной ночи.
* * *
Федор Иванович извлек из диктофона кассету, опять натянул перчатки и занялся содержимым лиловой папки. Нашел страницу, на которой в углу, простым карандашом, было написано «Образец», взял лупу. Да, похоже, листовка и кусок текста про вирусы и бактерии напечатаны на одной и той же машинке. Он аккуратно сложил все назад, туда же сунул кассету и завязал шнурки папки.
За неприметной дверью в глубине кабинета была комната отдыха. Там имелся дополнительный маленький сейф. Толстая стальная дверца беззвучно распахнулась. Уралец положил папку на свободную верхнюю полку, постоял, подумал. На нижней белели банковские упаковки рублей, долларов и фунтов стерлингов. Деньги казенные, подотчетные, выданы под расписку, на оперативные расходы. Рядом, в резной деревянной шкатулке – именной пистолет и коробка с патронами. За сундучком пряталась продолговатая облупленная жестянка из-под импортных конфет. В ней хранилось спецсредство – одноразовый шприц, замаскированный под авторучку и содержащий смертельную дозу отравляющего вещества скрытого действия. Такие спецсредства подлежали строжайшему учету. Федор Иванович обязан был сдать ручку-шприц в спецлабораторию еще три года назад.
В семьдесят четвертом случилась история. Молодой журналист-международник крутил роман с внучкой члена Политбюро, дело шло к свадьбе, и тут выяснилось, что жених под псевдонимом сочиняет издевательские фельетоны, высмеивает высшее руководство партии и правительства, в том числе деда своей невесты, поливает грязью семью, в которую его готовы принять, партию, в которой он состоит, страну, в которой живет. Фельетоны живо расходились в самиздате, попадали в западную прессу. Разрулить это аккуратно, без скандала, без информационных утечек, не получалось. Писанина подонка стремительно набирала популярность, внучка члена Политбюро слышать ни о чем не желала, истерила, грозила покончить с собой, если их разлучат.
Бибиков устал получать клизмы от Ю. В. за безобразные выходки подонка, но даже заикнуться не смел о том, что тут возможно единственное решение. А подонок продолжал издеваться, накатал фельетон про Пятое управление, под названием «Пяткой по лбу». Вот тогда Уралец и Бибиков, по-тихому, на свой страх и риск, принялись разрабатывать спецмероприятие. Продумали все до мелочей, наметили кандидатуры исполнителей из числа агентов, внедренных в близкое окружение подонка.
У него был врожденный порок сердца. Это существенно облегчало задачу. Самая дотошная экспертиза не сумела бы обнаружить признаков насильственной смерти. И никаких клизм от Ю. В. Ну, врожденный порок у человека, что тут скажешь?
Когда все было готово и осталось только дать отмашку исполнителю, поступила информация об очередной выходке подонка, на этот раз последней. Он скоропостижно скончался от внезапной остановки сердца, сам, без посторонней помощи. Ю. В. потом намекнул Бибикову, мол, дедушка, член Политбюро, на заседании как-то особенно тепло посмотрел ему в глаза и долго, с чувством жал руку. А неиспользованное спецсредство осталось лежать в потаенном сейфе Федора Ивановича. Начальник спецлаборатории выдал им его тогда без расписки, только чиркнул что-то в журнале регистрации.
Начальник ушел на пенсию, журнал лег в архив. Возвращать спецсредство сейчас, через три года, было сложней и хлопотней, чем просто забыть о нем. Ну, лежит себе и лежит, кушать не просит.
Федор Иванович тряхнул головой, обнаружил, что уже минуты две неподвижно стоит перед распахнутым сейфом, уставившись на облезлую сине-красную жестянку. Сотни раз открывал и закрывал сейф, а жестянку в упор не видел. Почему вдруг заметил, вспомнил?
Ох, не хотелось отвечать самому себе на этот вопрос. Он закрыл сейф, зашел в маленький санузел. В ярком свете люминесцентной лампы увидел в зеркале усталое, постаревшее лицо, мешки под глазами. На щеках поблескивала неприятная седая щетина. Он снял рубашку, побрился, умылся прохладной водой. Потом переоделся. Вместо брюк – джинсы, вместо рубашки – шерстяная клетчатая ковбойка, вместо пиджака – мягкий свободный джемпер на пуговицах, с большими карманами. Позвонил по внутреннему телефону, приказал подать машину.
