Глава двадцать восьмая

В свете мелькающих фонарей Надя видела лицо Павлика. Маска институтского шута исчезла, за рулем сидел не московский Павлик, а тот, которого она знала по экспедициям. Сосредоточенный, разумный, сильный. Он покусывал губы, хмурился.

Выехали на проспект. После очередной долгой паузы Павлик спросил:

– Ты как себя чувствуешь?

– Вроде ничего, нормально. Вообще, мне сегодня полегчало. Столько лет врала себе, что все это глюки, считала себя сумасшедшей. Наконец какая-то ясность.

Когда остановились во дворе, она открыла сумку, достала пакет.

– Слушай, твой сокурсник, ну, который был на дне рождения в прошлом году, Гриша, кажется, он ведь работает в Институте судебной медицины?

– Да, а что?

– Если ты действительно хочешь помочь, возьми вот это, попроси Гришу снять отпечатки. Но только не рассказывай про пятьдесят третий, про Любого, хорошо?

– Надь, ну я же не идиот. – Павлик обиженно фыркнул.

– Извини, – Надя улыбнулась, – образец моих пальчиков там в отдельном конверте. Прокатала через копирку. Если понадобится, твой Гриша потом снимет как положено. Главное – зафиксировать другие, чужие, понимаешь?

– Не совсем.

– На всех предметах в этой папке ничьих отпечатков, кроме моих, в принципе быть не должно, – объяснила Надя. – Если они там есть, значит, Любый, или кто-то по его поручению, побывал у меня дома, печатал на моей машинке и забрал черновики диссертации.

– Зачем?

– Собирает улики. Что, если под прикрытием бактериофагов я изобрела новый вид биологического оружия? Я заговорщица, ведьма, ни в чем не призналась, ничего не подписала, нарочно устроила себе кровотечение, тянула время, тормозила подготовку открытого процесса.

– Сталина тоже ты убила?

– Я наверняка причастна к этому, и пора, наконец, меня разоблачить.

Вылезли из машины. Павлик донес ее авоськи до лифта.

– Как ты вообще с этим жила столько лет?

– Молча! – Надя усмехнулась. – Подписку дала, вот и не нарушала ее. Поднимешься чаю выпить?

– Я бы с удовольствием, но пора к товароведу. Надеюсь, ты замок поменяла?

– Пыталась, пока не получается. Слесарь до сих пор Новый год встречает.

– Ладно, понял. Завтра вечером проблему решим.

– У тебя есть знакомый слесарь?

– У меня есть запасной замок с комплектом ключей, набор инструментов и мои золотые руки.

Надя чмокнула его в щеку:

– Спасибо! А, да, забыла сказать, там в папке еще бумажка, нашла вчера в нашем почтовом ящике. Листовка или подметное письмо, в общем, бред какой-то с угрозами.

Павлик нахмурился:

– Угрозы в твой адрес?

– Нет. В адрес всего мира, от лица сионистов. Сочинил явный псих и напечатал это на моей машинке.

– На твоей? Ты уверена?

– Мг-м, на девяносто процентов. Знаю наизусть все ее особенности. «М» и «С» подскакивают выше уровня строки. «К» и «О» разболтались, получаются бледней остальных знаков. Точка и цифра «7» вообще не пропечатываются, клавиша провалилась. Я там вложила образец моего текста. Сам посмотри, сравни, заодно подумай, что это значит и что с этим делать, а то у меня, если честно, уже голова идет кругом.

Павлик вышел из подъезда, сел в машину, включил свет в салоне, заглянул в пакет, который оставила Надя на переднем сиденье, нашел сложенный вчетверо листок, вытянул осторожно, кончиками пальцев, развернул, стал читать.

Никакого заголовка или обращения. Просто текст:

«Богоизбранный народ больше не намерен безропотно терпеть издевательства гоев Мы ждали сорок веков, нас никто не признавал нацией, но час решающей битвы пробил! Теперь мы будем открыто и беспощадно мстить нашим врагам за все унижения, за ложь и мерзость вашу! Будущим провинциям государства Израиль на пространстве от Карпат до Тихого океана инородный людской элемент не нужен Так учил Моисей Око за око, зуб за зуб! Так жили наши предки Для наших священных ритуалов нам требуется кровь ваших детей США и СССР – два наших великих данника Первый – у наших ног Второй – практически тоже США и Западная Европа уже принадлежат нам Демократия, либерализм и права человека – наше тайное оружие Нож, пистолет, бомба и смертоносные микробы – наше оружие явное».

Внизу, крупными буквами: «ОРДЕН ПРЕМУДРЫХ».

Свет был тусклый, Павлик вытащил из бардачка фонарик, отыскал листок с печатным текстом, помеченный простым карандашом, рукой Нади: «образец», пробежал глазами по строчкам листовки и «образца». Шрифт один и тот же. «М» и «С» выше уровня строки. «К» и «О» бледней остальных знаков. Точек нет.

Он аккуратно все сложил, убрал в свою объемную спортивную сумку, погасил фонарик, закурил, пару минут посидел, подумал. Достал из кармана записную книжку, пролистал. Затем вылез из машины, кинул недокуренную сигарету в сугроб, огляделся и решительно направился к телефонной будке на углу.

На даче в столовой Оксана Васильевна, Зоя и Федя Уральцы играли в карты.

– О! В нашем полку прибыло! – Федя радостно хлопнул в ладоши.

– Заглянули на огонек, «пулю» пишем, – сообщила Зоя, – я вот пирожков с курагой принесла, попробуй, пока тепленькие.

Оксана Васильевна чмокнула мужа в щеку, спросила:

– Ну, что? Как там дела?

– Нормально.

– У тебя всегда все нормально! Она к экзаменам готовится?

– Репетирует сценку из «Ярмарки тщеславия», у них капустник Восьмого марта.

– Какой капустник? Какая «Ярмарка»?! – всполошилась Оксана Васильевна. – У нее сессия!

Зоя вздохнула:

– Маленькие детки – маленькие бедки, большие детки – большие бедки.

– А мы пойдем поку-урим, – пропел Федор басом.

Они надели тулупы, вышли на веранду. Федор извлек из-за пазухи бутылку виски, подмигнул:

– Когда я ем, я глух и нем, когда я пью, я гораздо общительней.

– Что правда, то правда! – Галанов достал из буфета два стакана.

Чокнулись, выпили. Федор поднял палец, изрек:

– «Алкоголь убивает нервные клетки, остаются только здоровые». Смешно?

– Не очень.

– «Скажи алкоголю “нет”»! Я что, псих, с алкоголем разговаривать? Смешно?

– Это, пожалуй, получше. – Галанов хмыкнул. – Слушай, Федь, ты их откуда берешь?

– Кого?

– Анекдоты. Каждый день что-нибудь свеженькое.

– Коллектив у нас веселый, любим пошутить, посмеяться. – Уралец взял бутылку, хотел плеснуть еще.

– Я пас, – Галанов прикрыл свой стакан ладонью.

– Зря, вискарь неплохой. Ну и ладно, мне больше достанется.

Себе он тоже наливать не стал, распечатал пачку «Честерфильда». Закурили.

– Звонил? – Федор выпустил колечко дыма и поймал на палец. – Случилось что? Или просто соскучился?

– Соскучился. Давно не виделись.

– Зоя сказала, голос у тебя был нервный.

– Да нет, Федь, ей показалось. Все в порядке. Просто я Вику потерял, но потом быстро нашел.

– Это как это?

– Приехал в Горлов, а Вики там нет. Ну, психанул, сгоряча кинулся тебе звонить. Оказалось, она сидит в комнате у соседки.

– А чего психанул-то? Ее кто домой отвез?

– Этот, твой, профессор.

– Влад? Ну, тогда тем более психовать не стоило. Он же трезвенник, водит отлично.

– Мг-м, и глотки поросятам режет лихо.

– Вика разве поросенок? – Уралец заржал, но, заметив выражение его лица, сразу посерьезнел, заглянул в глаза: – Ладно, Славка, извини, шутка неудачная. Давай еще по маленькой?

– Наливай! – Вячеслав Олегович махнул рукой. – Авось, полегчает.

Чокнулись, выпили.

– Алкоголь не помогает найти ответ, он помогает забыть вопрос, – Уралец вздохнул, – правда, вопрос все равно остается, а с похмелья ответ найти еще трудней, поэтому я тебя сейчас спрошу, пока мы трезвые. Чего случилось-то?

– Ничего особенного, просто устал. Вика не радует. И вообще, обстановка… Раньше я был спокоен за нее, за мать, а вот сегодня нагрянул без предупреждения, и не понравилось мне, как они там живут. Какие-то амбалы шляются по коридору, висят на телефоне. Рожи, мягко говоря, бандитские.

– Ох, ну ты сноб! – Федор покачал головой. – Может, амбалы эти нормальные ребята, допустим, спортсмены. У спортсменов лица бывают специфические.

– Марина, соседка, племянница профессора твоего, – раздраженно продолжал Галанов, – вульгарная хамка, похожа на шлюху. А Вика с ней дружит. Кстати, откуда взялась племянница? У него ни братьев, ни сестер не было.

– На самом деле она двоюродная сестра, – объяснил Уралец, – у матери был младший брат, Валентин, Марина его дочка, просто из-за разницы в возрасте она Влада зовет дядей, а он ее – племянницей. А за Вику не переживай. Умная, со временем сама разберется, с кем дружить, с кем нет.

– Мг-м, не переживай! – Галанов передернул плечами и неожиданно для себя выпалил: – У нее роман с женатым мужиком!

Уралец присвистнул, покачал головой:

– Да, дела… Ты их там застукал, что ли?

– Ну, почти. Она сидела у него на коленях, в комнате этой самой Марины.

– Кто такой? Как зовут?

– Антон. Она называет его «Тосик». Смазливый такой блондинчик. Вроде актер.

– Работает в театре? Снимается в кино?

– Понятия не имею. Видел его ровно две минуты. Вика сказала: актер, женат, ребенок у него маленький. Все. – Вячеслав Олегович покосился на дверь, понизил голос до шепота: – Федь, только смотри, никому ни слова!

– Слав, ты за кого меня держишь? Само собой, могила! – Федор шутовски перекрестился. – Думаешь, у нее с этим Тосиком серьезно?

– Федь, если честно, я в полной растерянности. – Галанов опять покосился на дверь. – Я ведь не ханжа, в жизни всякое бывает, но когда это коснулось Вики…

Из-за двери доносились приглушенные звуки музыкальной заставки передачи «Международная панорама». Оксана и Зоя смотрели телевизор в столовой.

Федор помолчал минуту, надул губы, сдвинул белесые брови и, склонившись к уху Галанова, прошептал:

– Слав, а хочешь, мои ребята пощупают этого Тосика? Осторожненько, тихонечко, профилактику проведем, Вика ничего не узнает.

Вячеслав Олегович испуганно отпрянул:

– Нет-нет, ни в коем случае!

– Ладно, как скажешь, мое дело предложить. Если вдруг надумаешь – кивни.

Дверь открылась. Голос международного обозревателя из телевизора забубнил громче:

– Нефть, словно магнит, притягивает своекорыстных хищников, в том числе и в американских мундирах. Американская военщина, как у себя дома, расположилась на цепи военных баз в Африке…

Выглянула Оксана Васильевна:

– Эй, вы тут не замерзли?

– Ксанчик, все нормалек, греемся, – Федор показал ей бутылку и подмигнул.

Он говорил заплетающимся языком. Паясничал. По-настоящему он никогда не пьянел, но часто изображал пьяного в дым. Получалось вполне правдоподобно.

– Вы хотя бы закусываете? – Она посмотрела на пустой стол. – Ладно, сейчас что-нибудь принесу.

Когда дверь за ней закрылась, Уралец прищурился:

– Стало быть, племянница Марина тебе не нравится? Ну, а как насчет дяди-профессора? Вы вроде нашли общий язык?

Небрежность интонации в сочетании с многозначительным прищуром означали, что Федор настроен на серьезный разговор.

– А, вот зачем ты его притащил! – Галанов хмыкнул. – Тебя интересует мое мнение?

– Так точно! – Уралец заулыбался. – Вы же росли вместе, ты его знаешь.

– Росли мы не вместе, просто в одной коммуналке. Не виделись сто лет, я его даже не узнал, пока он не представился. Помнишь, расспрашивал тебя, кто такой, где работает, а ты только туману напускал?

– Помню, помню, извини, это профессиональное, я ж генерал невидимого фронта, без тумана никак.

– Ну, понятно, стаж, – кивнул Галанов и добавил с простодушной улыбкой: – Федь, наверное, ты знаешь его получше, чем я.

Уралец заметно помрачнел, сжал губы. Своим солидным чекистским стажем он, в общем, гордился, но только в общем. О частностях – ни звука. Государственная тайна.

Галанов догадался, что невольно нарушил табу, коснулся темы первых лет Фединой службы. Судя по тому, с каким треском турнули Любого из органов после смерти Сталина, можно представить, чем он там занимался. Если Федор в те годы служил вместе с Любым, значит, занимался тем же, ну, или почти тем же. Вот уж тайна тайн, не только государственная, но и его, Федора, личная.

Дверь опять открылась. Клавдия вкатила сервировочный столик. На нем тарелки с нарезанной сырокопченой колбасой, сыром, фарфоровая корзиночка с тонкими финскими галетами.

– На крови и страданиях африканцев веками паразитировал капитализм, – пробубнил голос из телевизора.

– Может, чайку-кофейку? – предложила Клавдия.

– А давай, пожалуй, кофейку. – Галанов потер озябшие руки.

– Изменились лишь методы. Вместо кандалов и плеток кабальных времен в ход идут кабальные кредиты и хитроумные ножницы цен, – успел сообщить голос, прежде чем дверь закрылась.

Уралец положил ломтик колбасы на галету, спросил:

– Кстати, он сказал тебе, где работает на самом деле?

Галанов кивнул.

Федор похрустел своим бутербродом, прожевал, заговорил, вроде бы спокойно, но голос слегка подрагивал:

– Образование, языки, история, философия… Он всегда остро чувствовал Линию. Да, романтик, фантазер, слегка не от мира сего, зато свой в доску, надежный, умный. Я простой служака, даром предвидения не обладаю, в речи его мудреные не вникал. Но в последнее время он совсем уж пургу понес. Слушаю – и ни хера не понимаю. Ты, инженер человеческих душ, людей насквозь видишь, вот и помоги разобраться, с ним правда не то что-то, или мне только кажется?

– Ну, как тебе сказать? – Галанов пожал плечами. – Он действительно умен, неплохо образован. Да, со странностями. А у кого их нет?

– Со странностями, – раздраженно передразнил Федор. – Кончай темнить! Для меня это важно. Он мой протеже, я за него отвечаю перед руководством. Учитывая, где он работает… В общем, давай, Славка, не выбирай выражения, выкладывай начистоту, что о нем думаешь?

– Ладно, – Галанов тяжело вздохнул, – если хочешь начистоту… Ну, во-первых, он без разрешения влез в мой кабинет. Я его случайно там застукал. Он говорил по телефону, по-арабски.

– Откуда знаешь, что по-арабски?

– В соседней комнате сидел Глеб Уфимцев, у него бабка арабист и отец…

– Погоди, – перебил Федор, – а Глеб как там оказался?

– Соседняя комната Викина, она дала Глебу какую-то модную группу послушать. Он сидел на полу, в наушниках. Я сначала туда заглянул, Глеб наушники снял, мы с ним вместе услышали голос за стенкой, то есть из моего кабинета. Дверь оказалась заперта изнутри. Конечно, он сразу открыл, принялся извиняться, сказал, срочно нужно было позвонить, а внизу шумно, и будто бы Оксана Васильевна разрешила.

– Она разрешила?

– Оксана ко мне в кабинет никого бы не пустила, тем более чужого человека. Ну, я же не побегу у нее выяснять, – Галанов усмехнулся, – он сразу заболтал меня, заморочил, книги мои нахваливал, автограф попросил. Даже неловко стало: вот какой прекрасный человек, а я о нем черт-те что подумал.

– Это когда было? В котором часу? – хмуро спросил Уралец.

– Ну, точно не помню, – Галанов пожал плечами, – между девятью и десятью примерно. А что?

– Да так, ничего. – Федор махнул рукой.

Клавдия принесла кофе, шоколадные конфеты и Зоины пирожки с курагой. Из столовой донеслось бархатное сопрано известной певицы, романс «Утро туманное». «Панорама» закончилась, или Зоя с Оксаной переключили на другую программу.

Дверь закрылась, повисла тишина. Вячеслав Олегович развернул конфету, сунул в рот, скатал шарик из фольги, продолжил:

– Он меня буквально утопил в лести, а потом принялся агитировать, обращать в свою веру.

Уралец отхлебнул кофе, прищурился, спросил с иронической ухмылкой:

– В чем же его вера? Нечто романтическое? Всякие там руны, древние боги, атланты-гипербореи?

– Нет, – Галанов помотал головой, – никакой романтики. Он нацист, самый настоящий, зоологический. Призывает уничтожать евреев, всех без разбора, как крыс и тараканов. Озабочен процентами еврейской крови у жен и детей членов Политбюро. Я евреев не очень люблю, ты знаешь, но нацизм ненавижу, считаю общественно опасным психическим заболеванием. Для многонационального государства нацизм – прямой путь к развалу. Надеюсь, ты со мной согласен?

– На все сто! – Уралец энергично закивал.

– Наверное, когда-то он чувствовал Линию, – продолжал Галанов, – но сейчас чутье свое явно утратил. Такой Линии у нас нет и не будет.

Уралец поставил кофейную чашку, налил себе виски, выпил залпом, зашагал по веранде, из угла в угол, глухо топая валенками и чуть слышно матерясь. Наконец остановился прямо перед Галановым:

– Слав, ну скажи, на фига ему это надо, а? У него же все есть! Квартира, машина, должность престижная, получает хорошо. Живи и радуйся! Чего ему, блядь, не хватает?

Вячеслав Олегович вздохнул и тихо произнес:

– Федь, я думаю, он сумасшедший. Параноик с кругом бредовых идей. Родился таким или постепенно свихнулся – не знаю, не мне судить. Параноики бывают очень хитрые, энергичные и убедительные. Например, Гитлер. Я-то человек тертый, с Гитлером воевал, на меня агитация не действует, а вот молодежь заразиться может. Для тебя это важно, для меня тоже. Я не хочу, чтобы моя дочь с ним общалась.

– Ну, слушай, преувеличивать-то не надо, вряд ли он на семинаре в Инязе прям в открытую агитирует, – забормотал Уралец, – да, псих, тут я с тобой согласен, пожалуй, отчасти, но не до такой же степени псих, иначе давно бы… – Он запнулся на полуслове, насупился, долго молчал, наконец вскинул глаза: – Слав, а ты в каком году из Горлова переехал?

– В сорок восьмом, а что?

– Ты же потом там бывал, видел его, так сказать, в домашней обстановке. Я просто подумал, вдруг знаешь о нем что-то еще, чего я не знаю? Ну, из прошлого.

Вячеслав Олегович молча помотал головой. Он и так сказал слишком много.

Дверь опять открылась, выглянула Зоя:

– Феденька, тебя к телефону, срочно!