Глава тринадцатая

Андропов опустил голову, принялся крутить в руках одну из своих авторучек. Повисла тишина – бархатная тишина ночного зимнего леса. Юра следил, как крупные гибкие пальцы снимают и надевают черный, с золотым ободком, колпачок. Наконец услышал:

– Что замолчал? О чем думаешь?

– Юрий Владимирович, завтра на Политбюро станут обсуждать возможность размещения наших ракетных баз на территории Нуберро?

– Я тебе этого не говорил, – пробормотал Председатель, не поднимая глаз.

– Это ловушка. Каддафи отказали потому, что он нам ничего не должен, купается в своей нефти, в нашей братской помощи не нуждается. У нас с ним деловые отношения. Нас он считает такой же враждебной империалистической державой, как США, и не скрывает этого. Продав ему реактор, мы бы ничего не выиграли. А вот Птипу живет на наши подачки, он нам должен. Может возникнуть иллюзия, будто разместить у него наши базы безопасно и выгодно. Да, мы таким образом расширим зону влияния на Африканском континенте, но Птипу слишком ненадежный союзник, наши ракеты для него – козырь, чтобы поторговаться с американцами, набить себе цену, по примеру Садата.

Председатель в очередной раз завинтил колпачок и тихо заметил:

– Ну, в отличие от Садата наш Александр Македонский пока ни с кем не воюет, американцев давно победил. Чего же он от них добивается?

– Гарантий, Юрий Владимирович, гарантий, что они позволят ему спокойно передвигаться по Западному миру, летать на личных самолетах, плавать на личных яхтах, жить на своих виллах. Он скоро окончательно разорит Нуберро, до косточек обглодает. Рано или поздно там начнется буча. Он хочет встретить старость миллиардером на Лазурном побережье, а не пенсионером на дачке в Марфино, вот поэтому ему добрые отношения с Западом и нужны. Лежбище себе готовит, соломку подстилает.

Юра инстинктивно притормозил, сделал паузу. Возникло чувство, будто мчишься по скользкому горному серпантину в полной темноте. В голове пронеслось: «Все он отлично понимает, но ему не нравится, что я, никто, смею называть вещи своими именами».

Председатель отложил ручку, приказал:

– Продолжай!

– Контакты с американцами начались года полтора назад, возможно и раньше.

– Почему ты молчал?

– Не владел точной информацией. Доверенным лицом в этих делах был покойный начальник полиции Васфи, я не мог его зацепить, только в конце ноября удалось подвести к нему моего человека. Я подбросил Птипу идею, что при его высших чиновниках, которые выезжают за границу, обязательно должны быть личные переводчики. Так принято.

– Кто твой информатор?

– Исса Захран, двадцать пять лет, служит в тайной полиции, свободно владеет арабским и английским, с большой симпатией относится к нашей стране…

– Знаю-знаю, – перебил Андропов, – оперативки твои читал. Меня интересует, что он за человек?

– Смышленый, энергичный, наблюдательный, ненавидит Птипу, переживает, что служит в тайной полиции, но иначе не сумел бы прокормить мать-вдову и двух младших сестер. Импульсивный, детски-восторженный. СССР для него идеальное государство, где все равны и счастливы. Считает, что мы просто не понимаем, кто такой Птипу. Мы помогаем Нуберро, даем беспроцентные займы на строительство дорог, больниц, школ, а Птипу кладет наши деньги к себе в карман. Исса хочет восстановить справедливость, открыть нам глаза, чтобы мы узнали о Птипу правду. На контакт пошел легко, готов на нас работать потому, что это согласуется с его принципами.

– Но от гонорара не отказывается, – язвительно заметил Андропов.

– В тайной полиции платят чисто символически, основной источник дохода – воровство и грабеж, для Иссы это невозможно, совесть не позволяет. А работа на нас требует времени, сил, знаний. Я уж не говорю о том, как он рискует. С нашей стороны было бы просто нечестно использовать его бесплатно.

– Ну-ну, не кипятись, про гонорар это я так, в шутку. – Председатель улыбнулся. – Где он выучил английский?

– До переворота учился в британской школе, успел окончить два курса филологического факультета Университета в Утукку. Он способный парень, языки даются легко, сейчас вот в свободное время учит русский.

– Из богатой семьи?

– Не богатой, но достаточно состоятельной и образованной. Он потомок знатного рода из племени Чва, в этом племени был самый высокий процент грамотных еще в начале века, королевская династия принадлежала Чва, англичане делали ставку на Чва.

– Почему?

– Чва, в отличие от Каква, никогда не практиковали ритуальное людоедство, ну и вообще, традиционно не такие кровожадные. Отец Иссы был врачом, погиб во время переворота. Чва погибло больше сорока процентов.

– Да, я как раз недавно просматривал твои сводки, – кивнул Председатель, – если я правильно понял, эти два племени издревле враждовали, после смены власти представителей Чва запрещено принимать на службу в госаппарат. Как же твоему парню удалось устроиться в тайную полицию?

– Там катастрофически не хватает грамотных, тем более со знанием иностранного языка. Птипу пришлось пойти на некоторые послабления, но это касается только тайной полиции.

– Ясно. – Председатель помолчал, разгладил загнувшийся уголок страницы, не поднимая глаз, глухо, медленно произнес: – Ты сказал: Птипу готовит себе лежбище, соломку подстилает. Что конкретно ты имел в виду?

Очки блестели, полные губы сжались в брезгливой гримасе, знакомой по официальным портретам. Ничего хорошего это не предвещало, но отступать было некуда.

– Наши инвалютные рубли он перекачивает в доллары. – Юра машинально покосился на телефонные аппараты и понизил голос: – В Базеле есть такой маленький, скромный семейный банк «Дрейфус», он там нашу братскую помощь конвертирует и вкладывает в недвижимость.

– Ну, насчет его бескорыстной дружбы мы никогда не обольщались, – Андропов усмехнулся, – тут важен масштаб.

– Масштаб серьезный, Юрий Владимирович, аппетиты растут не по дням, а по часам. Иссе удалось переснять несколько платежек, снимки в этой папке.

Андропов кивнул, быстрым движением вытащил из-под страниц плотный запечатанный конверт и убрал в карман пиджака.

– Хорошо. Ты сообщил в Центр о контактах с американцами. Про банк в Базеле, кроме тебя и твоего Иссы, кто-нибудь знает?

– Юрий Владимирович, до нашего с вами разговора я этой темы не касался ни письменно, ни устно.

– М-гм. – Он опять отвинтил колпачок и что-то быстро записал на листе бумаги. – А что, Васфи действительно договаривался с американцами о перевороте?

– Они сказали, что дипотношения могут быть восстановлены только при условии смены власти. Васфи спросил – они ответили, причем ответ прозвучал вполне формально, без намеков на переворот и конкретных обещаний. А Васфи точно выполнял указания своего хозяина.

Председатель снял очки, протер стекла фланелевой салфеткой, тихо спросил:

– Почему же тогда головы лишился? Магическая паранойя?

– Птипу сожрал всех, с кем вместе пришел к власти, он постоянно чистит и обновляет свое близкое окружение. Васфи в любом случае был обречен. Слишком много знал про финансовые дела хозяина, с таким багажом долго не живут. Ну, и со служебными обязанностями перестал справляться.

– Что ты имеешь в виду? – Лицо без очков преобразилось, глаза стали больше, взгляд как будто оттаял, потеплел и даже показался немного растерянным.

«Вот об этом я точно ни разу не сообщал. Ох, огорчу я его сейчас. – Юра слегка покрутил головой, разминая затекшую шею. – Только не надо строить иллюзий, будто на его решение это сильно повлияет».

– Главная задача тайной полиции – пополнять государственный бюджет. Полицейские могут арестовать и убить любого жителя страны. Для нуберрийцев оставить своих мертвых без погребения немыслимо. За это ду́хи предков накладывают смертельное проклятие, лишают жизни земной и загробной. Родственники убитых готовы отдать последнее, чтобы выкупить труп и похоронить. Но население нищает, у них просто больше нет денег и продано все, что можно продать. Птипу решил, что виноват Васфи, плохо работает, деньги берет себе. Впрочем, это скорее повод, а не причина.

– Ну, а в чем причина?

– Юрий Владимирович, вы же сами очень точно сказали: магическая паранойя.

– Если у них нет денег, как же этот новый, Раббани, справляется с поставленной задачей? – Председатель надел очки, спрятал глаза за стеклами.

– Не знаю, наверное, никак. – Юра пожал плечами. – Электричество в последнее время отключается слишком часто.

– При чем здесь электричество? – Голос Андропова зазвучал глухо, отстраненно, лицо опять застыло в брезгливой гримасе.

Во время визита в Москву Птипу очень понравились борщи и пельмени, он попросил подарить ему повара. В Нуберро отправили молодого оперативника, тот проработал на дворцовой кухне меньше месяца. Однажды увидел в холодильнике несколько человеческих голов и был срочно возвращен домой с психическим расстройством. Его рассказ сочли бредом.

«И ты, Юра, скоро угодишь в психушку, как диссидент какой-нибудь, за злостную клевету на Нуберройскую прекрасную действительность и лично на дорогого нашего товарища Петюню», – обрадовал себя Уфимцев и устало объяснил:

– Невыкупленные тела сбрасывают в реку. Их слишком много, крокодилы не успевают жрать. Течение относит тела к электростанции, они забивают лопасти турбин.

Андропов помолчал, опять снял очки, потер вмятины на переносице:

– Мг-м… Однако без доверенного лица в банковских делах ему не обойтись. Как считаешь, уже есть кто-то? Может, новый начальник полиции?

– Закария Раббани? Исключено. Человека Каддафи он к своему швейцарскому лежбищу близко не подпустит. Птипу, если в принципе способен кому-то доверять, то только выходцам из своего племени. Среди Каква на тысячу один грамотный. Васфи был идеальной кандидатурой, закончил бухгалтерский колледж, владел арабским, мог худо-бедно объясниться по-английски.

– Кто переводил ему раньше?

– Точно не знаю, вероятно, кто-то с той стороны помогал. – Юра нахмурился, помолчал секунду. – Вроде причин убрать Васфи было много. С другой стороны, новое доверенное лицо найти непросто. Почему он так поспешил?

– Вот именно. Подумай об этом. – Андропов внимательно взглянул на Юру: – У тебя еще что-то?

– Да, Юрий Владимирович, но, понимаете, как-то даже и сказать неловко…

– Говори!

– Птипу вручил мне телеграмму для Леонида Ильича. Официальные дипломатические поздравления с юбилеем для него ничего не значат, он захотел поздравить лично, от себя, написал от руки, по-русски, отдал мне, попросил исправить ошибки.

В отличие от Кручины Андропов не спросил: «Почему тебе, а не дипломатам?» Глаза живо блеснули:

– Ну, и где она?

– У Александра Владимировича, но поскольку он приболел, я решил вам доложить, чтобы вы узнали до заседания, а не после, – смущенно объяснил Юра и заметил про себя: «Кручина мне этого не простит».

– Решил, так докладывай.

– Собственно, телеграммой это назвать трудно. Там такой текст… ну, не совсем приличный.

– Ничего, переживу.

Юра глубоко вдохнул и процитировал почти дословно:

– «Я очин тибья люблу и еслы вы был бы женчина я жинюс на тибья хотя ваша голова уже сидая. Твой на века…» – дальше полное имя со всеми регалиями, из пятидесяти четырех слов на суахили, дата и подпись.

Андропов слушал с каменным лицом. Ни тени улыбки.

«Нет, не станет он показывать Брежневу эту пакость, – подумал Юра. – Все я неправильно рассчитал, рискнул напрасно. Кручина не простит, он мстительный…»

– Считаешь это весомым аргументом против размещения ракет на территории Нуберро? – спросил Председатель.

– Может, и не такой весомый, но тут любые аргументы пригодятся. Вот разместим мы наши базы, а там начнется гражданская война. Выхода к морю нет. Эвакуировать ракеты по суше в условиях межплеменной африканской бойни затруднительно. Наши военные станут заложниками. Да и вообще, не хочется, чтобы этот урод нами манипулировал, из-за его капризов мы можем вляпаться в международный кризис покруче Карибского, – произнес Юра с уверенностью, которой от себя совсем не ожидал.

В голове мелькнуло: «Показать – не покажет, но сам к сведению примет».

– Ладно, я тебя услышал. – Андропов поднялся, проводил Юру до двери, крепко пожал руку. – Постарайся выспаться. Завтра на Политбюро докладывай точно, как написал, ни слова лишнего.

Давно уж никто так тепло, подробно, вдумчиво не говорил о книгах и статьях Вячеслава Олеговича. Наконец нашелся человек, способный оценить по достоинству его труд. Муть в душе окончательно улеглась, темные обрывки беспорядочных воспоминаний больше не всплывали, не тревожили. Стало неловко за кличку «Глазурованный», слава богу, глупое словцо ни разу не сорвалось с языка.

К концу вечеринки Влад, в отличие от прочих, остался трезв и сохранил способность к серьезным разговорам. А поговорить хотелось.

В «Литературной России» вышла статья Галанова, чрезвычайно важная, выстраданная. Речь шла о писателе Илье Цареве и его романе «Авоська».

Вячеслава Олеговича давно возмущала легковесная посредственная писанина Царева. Наглый хапуга, пустозвон, строчил без остановки повести, романы, пьесы, киносценарии, пролез во все творческие союзы – писателей, журналистов, кинематографистов, пробил себе трехкомнатную квартиру в писательском кооперативе, катался по заграницам, встречался там с эмигрантами, диссидентами, давал интервью вражеским изданиям, женился на дочке высокого чиновника из Минкульта и, не скрываясь, крутил романы с юными красотками. Других за подобные безобразия примерно наказывали, а ему все сходило с рук.

Однажды Вячеслав Олегович выступал перед старшеклассниками в библиотеке в маленьком провинциальном городке. После выступления, прогуливаясь вдоль полок, увидел свою книгу, взял, пролистал. Формуляр в конвертике девственно чист, на пальцах пыль. Он поинтересовался у пожилой библиотекарши, кто из современных советских писателей пользуется спросом, и услышал: «Царев. На него всегда очередь». Она перечислила еще несколько имен, таких же пустых и дутых, но они плодили откровенную халтуру – детективы, фантастику, на высокую литературу не претендовали. А вот Царев претендовал, мнил себя классиком.

Высокомерие и вседозволенность сыграли с ним злую шутку. Он написал настоящий клеветнический пасквиль. Четыреста пятьдесят страниц откровенной антисоветчины, русофобии и порнографии. Ни одно издательство, ни один толстый журнал в СССР напечатать такое не мог. Да и вряд ли автор на это рассчитывал. Он переправил рукопись на Запад.

Накануне заседания Правления, на котором планировалось исключить Царева из Союза писателей, несколько членов президиума получили на руки, под расписку, ксерокопии «Авоськи» с грифом «Для служебного пользования».

Галанов читал быстро. Жена выхватывала у него страницы, качала головой, краснела, поджимала губы. Они проглотили мерзкий пасквиль за пару суток. Опомнившись, она сказала:

– Тьфу, сволочь! При Сталине за такое сразу к стенке, без разговоров, а сейчас с ними цацкаются, и они еще чем-то недовольны.

Вячеслав Олегович засел за статью, разнес в пух и прах «Авоську» вместе с прочими творениями Царева, начиная от самых ранних, и заголовок придумал отличный: «Накипь».

Оксана Васильевна просмотрела рукопись статьи и сказала:

– В принципе, все верно, только, по-моему, ты переборщил с эпитетами. Слишком много эмоций.

Он не придал этому значения, жена любила покритиковать его стиль.

Статья вышла целиком, без купюр. Тексты авторов такого уровня, как Вячеслав Галанов, править не принято. Только корректор убрал опечатки. Впрочем, одну пропустил. Во фразе «Об элементарной благодарности Советскому государству за бесплатное образование даже говорить не приходится» вместо слова «образование» напечатали «обрезание».

Сама по себе опечатка – пустяк, но в ней читался грубый намек на истинную национальность Царева, которую тот тщательно скрывал. Вячеслав Олегович не хотел никаких намеков. Он писал очень серьезно, искренне, с болью за великую русскую литературу и гневом на таких вот подонков, которые к ней примазываются. Чертово «обрезание» выглядело неуместно и придавало тексту пошлую фельетонную игривость.

Царева исключили из всех союзов, собирались лишить советского гражданства. Вячеслав Олегович опасался, что теперь этот сукин сын предстанет святым мучеником, а он, Галанов, окажется в неприглядной роли гонителя. Либеральная сволочь, конечно, воспользуется, обольет грязью, потом не отмоешься.

Вячеслав Олегович принадлежал к патриотическому лагерю, был искренне, всей душой предан идее русского национального возрождения, но никогда не скатывался к фанатизму. Он дорожил своей репутацией умеренного консерватора и старался не наживать врагов, поддерживал хорошие отношения с такими же умеренными представителями противоположного лагеря. Если, допустим, писатель или критик либеральных взглядов публиковал действительно талантливое, сильное произведение, Галанов отзывался положительно, так сказать, невзирая на лица.

На самом верху, в ЦК, в КГБ, имелись разные идеологические группировки: либералы, сторонники разрядки и консерваторы-державники, которые в свою очередь делились на русских патриотов и сталинистов. Генеральная Линия колебалась справа налево, слева направо. Тот, кто этих колебаний не улавливал, создавал себе много проблем. Для людей думающих, интеллигентных, граница между лагерями оставалась приоткрытой. Иногда сделаешь шажок-другой на противную сторону, отступишь назад, потом опять шажок, осторожно, мягко, на низких полупальцах. Одно резкое движение – и либеральная сволочь выпихнет тебя с воплем или свои объявят Иудой.

Коллеги встретили статью ледяным молчанием. Его стали мучить сомнения: что, если жена права и он действительно переборщил с эпитетами? Оглянуться не успеешь – прилепят ярлык фанатика, маргинала, вместе с репутацией потеряешь покой и стабильность.

Ему снились кошмары, будто он в огромном зале при большом скоплении народа вместо старинного менуэта отчебучивает дикий непристойный гопак. Или еще – выступает на съезде с хорошей, правильной речью и с него сваливаются брюки.

Весь долгий сегодняшний вечер он ждал, что скажут друзья, которые обычно не пропускали его газетных и журнальных публикаций. Но друзья болтали о чем угодно, кроме статьи, будто сговорились. Никто не успел прочитать? Или со статьей действительно что-то не так? Особенно неприятно, что промолчал Федя Уралец, он служил в Пятом управлении КГБ и всегда первым был в курсе малейших колебаний Линии.

Срочно требовалось непредвзятое объективное мнение. Судя по тому, как высоко оценивал Влад книги Галанова, в литературе он разбирался. После чая, улучив подходящий момент, Вячеслав Олегович подсунул ему газету и услышал:

– Уже читал. Поздравляю! Мощно, хлестко, главное, очень своевременно. С «обрезанием» вы здорово придумали, вроде невинная опечатка, но сразу вносит ясность. Царев он по отцу, а по матери самый что ни на есть Нудельман.

Они сидели в углу гостиной, на старинной кушетке у серванта, заполненного статуэтками, вазочками, малахитовыми шкатулками, фарфоровыми пасхальными яйцами на серебряных подставках. Влад говорил спокойно, негромко:

– Такие, по матери, особенно опасны. Надо разоблачать эту нечисть и бить, бить, бить, выжигать каленым железом!

Вячеслав Олегович вздрогнул: «Что он несет? Откуда знает девичью фамилию матери Царева? Даже я впервые слышу».

– Я не призываю никого разоблачать и бить, опечатка всего лишь опечатка, я совершенно не хотел… – забормотал он и невольно отпрянул, отодвинулся подальше.

– Бросьте! – жестко перебил Влад. – Как раз опечатка – главная изюминка, высший пилотаж! Ваша статья – это поступок, настоящий поступок, мужской, патриотический, и оправдываться вам не в чем. Хватит с ними церемониться, пора называть вещи своими именами, срывать маски и раскрывать псевдонимы.

Оксана Васильевна принесла кофе в маленьких китайских чашках тончайшего яичного фарфора, поставила поднос на столик, вздохнула:

– Ох, и не говорите, пора, давно пора. Лезут во все дыры, у них круговая порука, все схвачено, а мы молчим, терпим. – Она концом шали стерла невидимое пятнышко со стеклянной дверцы серванта и удалилась.

– Вы как истинный патриот, большой русский писатель, чутко улавливаете запах опасности, – продолжал Влад, прихлебывая кофе, – настоящая опасность не вовне, а внутри. Наша литература, кино, музыка, сама плоть нашей культуры пронизана ими, как метастазами. А наука? А государственные структуры? Всюду они, сверху донизу. Допустим, партийные чиновники высшего ранга имеют чистую кровь. А жены? А дети от таких вот жен?

«Крайности сейчас не приветствуются, – тревожно размышлял Галанов. – Одно дело – шуточки, анекдоты, эвфемизмы, пивной треп, бабье ворчание Оксаны, и совсем другое – призывы к физической расправе… Да, но при этом ни одного конкретного имени: высшие партийные чиновники, жены, дети. И слово «евреи» ни разу не произнес. Учитывая его прошлое… Ладно, хватит о прошлом. Он поднялся на очень высокий уровень, значит, человек здравый, осмотрительный, за буйки не заплывает. И все же, каленое железо, чистая кровь – это явно не сегодняшняя лексика. А если завтрашняя? Профессор ИОН обязан улавливать колебания. Неужели там, наверху, наметился резкий уклон вправо? Тогда статья попала в яблочко. Однако за правым всегда следует левый, и тогда мою «Накипь» мне обязательно припомнят».

– Это война, – продолжал Любый горячим шепотом, – война биологическая, между разными видами, понимаете? Мы же не делим крыс на полезных и вредных, мы не разглядываем под микроскопом каждого отдельного термита, чтобы определить, хороший он или плохой. Мы уничтожаем их всех, скопом. Тут нет и не может быть компромиссов. Мы – их или они – нас. Закон природы.

Вячеслав Олегович принюхался. Нет, перегаром не пахло, его собеседник был трезв. Может, он просто сумасшедший? Как это называется в психиатрии? Круг бредовых идей. Во всем остальном нормальный, а насчет евреев – псих.

Любый поставил чашку, вытащил из кармана брюк монету и протянул Галанову:

– Полюбуйтесь!

Это был серебряный рубль, совсем новенький, юбилейный.

– Ничего не замечаете? – Влад прищурился. – Посмотрите внимательней. Видите, профиль Ленина, а рядом что?

– Кажется, символ атома, три пересекающиеся орбиты…

– Вот именно, символ, а внутри еще один, особый, тайный. Шестиконечная звезда, масонский знак.

Галанов сипло кашлянул, хотел вернуть ему масонскую монету, но рубль упал, покатился по полу и был прихлопнут подошвой замшевого сапога Вики.

– Оп-ля! Новенький, красивенький! – Вика подняла рубль, подкинула на ладони и спрятала в карман распахнутой дубленки. – Что упало, то пропало!

– Ты почему одета? – спросил Галанов. – Куда собралась?

– Домой.

– Погоди! – Он схватил ее за руку. – Ты же хотела остаться!

– Хотела-расхотела, мама опять дурит, орет, что я над ней издеваюсь, что я хамка и мерзавка.

– Вика, второй час ночи, электрички не ходят, это опасно! Я запрещаю! – Галанов повысил голос и не заметил, как выскользнули из его руки Викины пальцы.

Любый поднялся.

– Не волнуйтесь, Вячеслав Олегович, я ее отвезу.