Глава двенадцатая

Вячеслав Олегович растерянно слонялся по кухне. Оксана Васильевна нервничала. Генеральша Дерябина предложила отправить прапорщика за чаем:

– Ребята, ну что за проблема? У нас большие запасы, индийский со слоном, цейлонский. Валерка сгоняет туда-обратно за пятнадцать минут!

– Я же точно привез, – бормотал Галанов.

– Слава, не суетись, сосредоточься! – приказала Оксана Васильевна.

Он послушно сел в уголок на кушетку, зажмурился, зажал уши ладонями и действительно через минуту вспомнил, как запихнул эти чертовы четыре пачки цейлонского в портфель, потому что пакеты были набиты до отказа. А портфель сразу отнес наверх, в свой кабинет.

На втором этаже из-под двери бывшей детской, теперь Викиной комнаты, пробивалась полоска света. Галанов заглянул. На коврике у кровати сидел Глеб в наушниках. Ноги вытянуты, на лице блаженство. Он покачивал обритой головой и шевелил губами. Рядом стоял маленький кассетный магнитофон «Электроника».

Заметив Галанова, Глеб снял наушники, открыл рот, хотел сказать что-то, и вдруг за стенкой мужской голос громко заговорил на незнакомом гортанном языке.

У Галанова пересохло во рту. За стенкой был его кабинет. Он машинально приложил палец к губам. Они с Глебом молча уставились друг на друга.

– Погодите! – прошептал Глеб, сосредоточенно нахмурился, прислушался: – Да это же арабский!

Галанов опомнился, вылетел в коридор, Глеб за ним. Галанов дернул дверную ручку. Заперто. Стукнула задвижка, дверь открылась так резко, что едва не вмазала Галанову по лбу. На пороге возник Глазурованный.

– Вячеслав Олегович, простите, срочно надо было позвонить, там внизу шумно, вот, Оксана Васильевна проводила меня сюда.

«Вранье! – подумал Галанов. – Оксана ни за что без моего разрешения тебя бы сюда не пустила. Вика – да, могла и, конечно, просила не говорить, в случае чего сослаться на мать. Знает, засранка, что проверять не стану».

Глазурованный стоял спиной к свету, из полутемного коридора его лицо казалось смутным плоским пятном.

– Позвольте! – Галанов шагнул в кабинет. – Глеб, мне нужна твоя помощь.

Ничья помощь ему не требовалась, он хотел всего лишь достать из портфеля четыре пачки чая. Обращаясь к мальчику, он инстинктивно показывал Глазурованному: «Ты здесь чужой, нас двое, ты один!»

– Честное слово, мне так неловко. – Глазурованный попятился назад, в кабинет.

– Все в порядке, не стоит извиняться, – мрачно процедил Вячеслав Олегович.

Портфель валялся у кресла. Он вытащил чай и кулек трюфелей «Экстра».

– Глеб, отнеси, пожалуйста, вниз.

Мальчик попытался ухватить все сразу, но выронил кулек, конфеты рассыпались по ковру. Глазурованный вмешался:

– Так ничего не получится, нужна тара!

У него в руках появился пластиковый пакет с рекламой «Кента», он извлек оттуда книгу, пакет протянул Глебу, а книгу – Галанову.

– Можно попросить у вас автограф?

Вячеслав Олегович взял у него добротно изданный том, почувствовал родную тяжесть, весомость и нежно погладил вишневый дерматин обложки.

Из трех его книг, созданных за четверть века литературной деятельности, эта была самая толстая и важная. Дюжина статей о русской и советской литературе, большое, на семьдесят страниц, историческое эссе о славянофилах, размышления о жизни, о творчестве, о главном и второстепенном, о прошлом, настоящем и будущем, об особом пути России.

Книга вышла в сентябре прошлого года в издательстве «Советский писатель». Вячеславу Олеговичу хотелось откликов, читательских писем, но кроме пары-тройки формальных заметок, написанных приятелями-коллегами, он так ничего и не дождался.

– Прекрасное название. – Глазурованный прикрыл глаза и медленно, с чувством произнес: – «Заветные тропы исканий». Звучит как поэтическая строка.

Между страницами торчали закладки. Галанов смущенно пробормотал:

– Спасибо…

– Потрясающе глубоко, метко и точно написано. Разрешите? – Глазурованный взял книгу, открыл. – Вот, хотя бы это: «Для народа нашего нет врага более коварного и лютого, чем искус буржуазности, мещанского благополучия. Бытие в пределах желудочных радостей неминуемо ведет к деградации национального сознания, к духовному опустошению».

«Здорово читает, – заметил про себя Галанов, – с чувством, и голос приятный, звучный». Сразу стало легче дышать, будто растаяла ледяная стена между ними. Том лег на письменный стол, Галанов достал ручку, замешкался: неловко, так и не удосужился узнать имя гостя.

– Напишите просто: «Владу», – подсказал тот, – по правде говоря, я считаю вас не только большим русским писателем, но и глубоким оригинальным мыслителем.

– Ну, это вы слишком… – Вячеслав Олегович зарделся и вывел на титульном листе своим крупным аккуратным почерком: «Владу, с уважением и наилучшими пожеланиями, от автора».

– Благодарю. – Влад кивнул и улыбнулся. – Кстати, несколько ваших цитат я включил в лекции для моих студентов, по-арабски, конечно.

– Вы преподаете в Институте Патриса Лумумбы? – осторожно спросил Галанов.

– В Лумумбу иногда приглашают прочитать спецкурс, так же как в Иняз. – Он заглянул в глаза и заговорил тихо, доверительно: – Людям посторонним я обычно отвечаю, что мое основное место работы – Академия общественных наук при ЦК КПСС. Но вам скажу правду. Я заведую кафедрой в ИОН.

– Ого! – Вячеслав Олегович восхищенно присвистнул.

Теперь стало ясно, почему Уралец шептал и поднимал палец к потолку. Даже спьяну, даже среди своих, не мог генерал Федя произнести вслух таинственную аббревиатуру ИОН.

Академия общественных наук была заведением известным. Там учились научному коммунизму и получали кандидатские степени партаппаратчики из провинции и союзных республик. А вот что такое Институт общественных наук и чем он отличается от Академии, знали немногие.

ИОН существовал в закрытом режиме, под патронажем Международного отдела ЦК КПСС. Там учились иностранцы из капиталистических и развивающихся стран, будущие лидеры народно-освободительных движений и нелегальных леворадикальных партий. Преподавание велось на их родных языках.

– То есть вы перевели отрывки из моего текста на арабский? – тихо уточнил Вячеслав Олегович и облизнул пересохшие губы.

– Я бы всю книгу перевел, я считаю, именно такие авторы, настоящие русские патриоты, должны представлять нашу литературу за рубежом. Но проблема в том, что прогнившему зажравшемуся Западу нужно совсем другое, а на возрождающемся арабском Востоке пока слишком низкий уровень грамотности. – Влад прищурился, посмотрел куда-то вдаль, поверх головы Галанова, и тихо произнес: – Ничего, все впереди.

Этот прищур и манера стоять, широко расставив ноги, неспешно покачиваясь всем корпусом, вдруг опять, совсем некстати, всколыхнули пугающую муть на дне души. Вячеслав Олегович так разволновался, что рука сама нырнула в карман за сигаретами. В пачке осталась пара штук. Он протянул гостю:

– Угощайтесь.

– Спасибо, – Влад аккуратно вытащил предпоследнюю, – я тоже курю длинный «Кент», но мои закончились.

Галанов чиркнул спичкой. Влад опустился в кресло, опять прищурился:

– Вот вы все поглядывали на меня за столом, пытались вспомнить, где видели раньше, но так и не вспомнили.

Вячеслав Олегович кивнул:

– Честно говоря, я решил, что вы просто похожи на кого-то из моих давних знакомых.

– Мы действительно были знакомы когда-то. Коммуналка в Горловом тупике, ближайшая к черному ходу комната.

Галанов поперхнулся дымом, закашлялся до слез. Влад любезно протянул ему чистый носовой платок. Промокнув глаза, Вячеслав Олегович сипло выдавил:

– Вы сын покойной Антонины Ефремовны Любой, Владилен… извините, отчество забыл.

– Просто Влад, – напомнил бывший сосед, – мы не виделись целую вечность.

Да, верно. В Горловом тупике оба давно уж не жили. Комнату у черного хода занимала красивая разбитная девица Марина, чуть старше Вики.

– Марина дочка ваша?

– Племянница.

Послышались шаги, в кабинет заглянула Вика.

– О, вот вы где! Там все чай пьют, вас ждут!

Когда спускались по лестнице, она чмокнула Галанова в щеку и прошептала:

– Пап, скажи, Захарыч классный мужик?

«Его отца-алкоголика Захаром звали, – вспомнил Галанов. – Как же это вылетело из головы? Склероз…».

Штаб-квартира ПГУ в Ясенево значилась сверхсекретным объектом. Главный административный корпус, белая высотка, двадцать два этажа стекла и бетона в форме раскрытой книжки, увеличенная копия архитектурных уродцев Нового Арбата, торчала над верхушками деревьев и отлично просматривалась с Кольцевой дороги со всеми своими антеннами, локаторами и пеленгаторами. Советский аналог Лэнгли был возведен к 1972-му в полукилометре от МКАД. Место выбрали прекрасное: холмы, овраги, Битцевский лес. Андропов считал Первое Главное управление действительно Первым и Главным. Тут, в «Лесу», на верхнем этаже высотки-книжки, был его кабинет с потрясающим видом из огромных окон. Тут ему нравилось работать больше, чем на Лубянке.

Комплекс зданий с прилегающей парковой зоной окружал высокий двойной забор, за ним прятался дачный поселок ПГУ. Симпатичные домики строились как гостевые для руководителей братских разведок, но так приглянулись Кручине, что в одном из них он стал жить сам, а в соседних поселил своих замов. Получился компактный, уютный, скрытый от посторонних глаз, надежно охраняемый мирок. Чистый лесной воздух, тишина, пять минут пешком до места службы, свои магазины, поликлиника, спортивный комплекс, бассейн, библиотека, кинозал.

«Волга» проехала вдоль бетонного забора, остановилась у высоких железных ворот. Под фонарем блеснула табличка: «Научный центр исследований». Юра подумал: «Вот получишь генеральские погоны, поселишься с семьей в этом «научном центре», в номенклатурном раю, под крылом Кручины. Вера простит тебе жопу мира, потерянные годы. Простит, что слишком мало довелось пожить в Лондоне. Простит все, как только поднимешься на другой уровень. Уровень – ее любимое словцо».

Рабочий день давно закончился, но в синем полукруглом корпусе горело несколько окон, в том числе на четвертом этаже справа, в отделе англоязычных стран Африки. Юра вышел из машины и окунулся в блаженную тишину зимнего подмосковного леса. Территория советского Лэнгли напоминала санаторий. Березы и ели под снегом, скамейки вдоль широких расчищенных аллей. Рядом яблоневый сад. Несколько деревьев посажены лично Андроповым. На площадке перед замерзшим прудом на гранитном постаменте – массивная голова Ленина, неотличимая от десятков тысяч таких же скульптур, торчащих возле разных учреждений по всему Советскому Союзу. Сотрудники внешней разведки называли ее «головой Черномора» и в этом ничем не отличались от миллионов других советских служащих.

В фойе высотки Юру встретил один из секретарей Андропова, пожал руку, задал несколько формальных вежливых вопросов: «Как долетели? Замерзнуть не успели после африканской жары?»

В лифте Юра машинально пригладил свой седой бобрик перед зеркалом, тронул заросший щетиной подбородок. Встретившись взглядом с секретарем, заметил:

– Неловко являться к руководству таким небритым.

– Ничего, – улыбнулся секретарь, – Юрий Владимирович знает, что вы прямо с самолета.

В просторной приемной был полумрак, горела настольная лампа, приглушенно работал телевизор. Шла «Кинопанорама». Вел ее Ростислав Плятт, мамин любимый актер.

«Наверняка смотрит». – Юра представил маму на диване в маленькой проходной гостиной. Плечи укутаны старой шалью, ноги в шерстяных носках поджаты, теплые тапочки аккуратно стоят на коврике. На шатком журнальном столе остывший чай в большой фарфоровой кружке с Букингемским дворцом и гвардейцами в высоких черных шапках. Рядом том Марка Твена, Уильяма Фолкнера или Грэхема Грина. Она всегда садилась перед телевизором заранее, ставила чашку с чаем, выключала звук и, пока ждала нужную передачу, читала что-нибудь на английском, знакомое, много раз читанное, чтобы не слишком увлечься, не пропустить начало, вовремя включить звук.

Юра так ясно увидел эту картинку, что казалось, ничего не стоит сесть рядом, обнять: «Привет, мам, а я в Москве!»

– Товарищ полковник, зайдите, пожалуйста, Юрий Владимирович вас ждет, – секретарь открыл дверь.

«Ну, все, мам, держи за меня кулачки», – подумал Юра и переступил порог.

Председатель выглядел неважно, мешки под глазами потемнели, потяжелели, морщины стали глубже. В последний раз Юра видел его в апреле прошлого года, когда приехал в отпуск и был вызван на совещание высшего руководства. Он провел в этом кабинете минут десять, даже не присел. От него требовалось ответить на несколько вопросов и уточнить кое-какую информацию. А еще раньше, когда его утвердили на должность резидента в Нуберро, он приходил сюда вместе с Кручиной и с начальником отдела англоязычных стран Африки, в то время полковником, теперь генералом Рябушкиным.

Давняя склока между Кручиной и Рябушкиным в тот момент достигла пика, они вежливо втыкали друг в друга злобные реплики-булавки. Председателя их вражда явно устраивала.

Уфимцеву приходилось слышать, что у Андропова какой-то особый, ледяной, пронизывающий взгляд. Шептались, будто в нем есть нечто сталинское. Юра иногда думал: «Интересно, кому эти шептуны хотят польстить – Андропову или покойнику?» Ответ напрашивался сам собой: обоим!

Председатель привстал, протянул руку, улыбнулся, как старому знакомому:

– Привет, Юра. Чай, кофе или чего покрепче?

Юра пожал сухую теплую кисть, поблагодарил и попросил кофе.

Комсомольская манера тыкать нижестоящим когда-то раздражала, но он давно привык, стал замечать, как по-разному звучит это «ты» из разных уст. Кручина тыкал подчиненным хамски-небрежно. Он своим «ты» опускал, подчеркивал дистанцию, напоминал: я начальник, ты дурак.

Андропов своим «ты», наоборот, сокращал дистанцию, приближал, поднимал. Конечно, это всего лишь субъективное ощущение. Кручину Юра считал номенклатурным жуком, лакеем, дорвавшимся до барской кормушки. Андропова уважал, доверял ему. Не было в нем хамства и снобизма. Он скорее напоминал профессора, чем чиновника, хотя в отличие от того же Кручины не имел высшего образования.

В голове пронеслось: «Он лев, они шакалы. А сам ты кто в комитетских джунглях? Маугли?»

– Ну, что там стряслось с нашим Александром Владимировичем? – спросил Андропов и тронул дужку очков.

– Приболел, – коротко ответил Юра.

– Ладно, пусть отдыхает, поправляется. – Губы шевельнулись в легкой усмешке.

Пожилая буфетчица вкатила сервировочный столик. Под белоснежной салфеткой оказались бутерброды, сушки, шоколадные конфеты. Для Председателя чай, для Юры кофе. Он вспомнил, что в последний раз перекусил в самолете, когда Кручина пожелал выпить виски. После Афин вообще забыл о еде, так хотелось спать. И вот теперь от запахов ржаного хлеба, свежего рокфора, тонких ломтиков малосольного огурчика, хорошего кофе громко заурчало в животе, совсем некстати. Он покосился на папку с черновиком доклада.

– Да ты ешь, ешь, – Андропов подул на свой чай, – может, супу горячего попросить из столовой?

– Спасибо, Юрий Владимирович, не нужно. – Он отодвинул папку подальше, чтобы не запачкать, откусил бутерброд, невольно зажмурился от удовольствия и услышал насмешливый голос:

– Ну, а посольского врача в Афинах зачем обидели?

– Уже стукнули? – промямлил Юра, не успев прожевать.

– А то! – Андропов с треском расколол в кулаке сушку. – Громыко лично позвонил, сказал, ты доктора из самолета выкинул.

Юра поперхнулся кофе, откашлялся, выпалил:

– Так я ж ему вроде парашют дал!

Андропов прыснул. Юра подумал: «Вот почему мне так тяжело с Кручиной, у него чувство юмора напрочь атрофировано».

– Ну, люди! Все бы им стучать да жаловаться, – произнес Председатель, отсмеявшись, и кивнул на папку: – Что там у тебя?

– Юрий Владимирович, там только черновик.

– Давай!

Пять машинописных страниц, отстуканных ночью в посольстве на дрянном «Ундервуде», кишели рукописными пометками. Председатель надел другие очки, взял простой карандаш. Юра долил себе еще кофе из фарфорового кофейника и, стараясь не шуршать, развернул шоколадную конфету.

Андропов прочитал быстро, карандашом чиркнул только один раз, закрыл папку и взглянул на Юру поверх очков:

– Что такое трейболизм?

– Племенное сознание.

– Убери этот абзац.

– Хорошо, Юрий Владимирович.

– Завтра к девяти утра перепечатаешь и передашь мне на подпись. – Он снял очки, потер переносицу. – Ну, а что там наш товарищ Птипу? Кстати, напомни его полное имя.

– Его высокопревосходительство пожизненный президент фельдмаршал Птипу Гуагахи ибн Халед ибн Дуду аль Каква, повелитель всех зверей на земле, всех рыб в море, победитель Британской империи и Соединенных Штатов Америки, защитник мусульман и коммунистов, воин Аллаха против империалистов, крестоносцев, масонов, американцев и евреев; доктор народной медицины, почетный академик всех наук, абу Ахмед, абу Захран, в общем, дальше перечень его многочисленного потомства. Продолжать?

– Нет, спасибо, лучше расшифруй.

– «Ибн» означает сын отца и внук деда, «абу» – отец сына, «аль» – принадлежность к этнической группе или племени.

– А «победитель Британской империи и США» что означает?

– Сначала он изгнал англичан, потом объявил войну Америке, и поскольку ответа не последовало, счел себя победителем.

Председатель хмыкнул, покачал головой:

– Молодец, от скромности не помрет. Ну, и как прошел визит к этому Александру Македонскому?

– Ничего нового, – Юра пожал плечами, – опять просил атомную бомбу.

Взгляд Председателя застыл, заледенел. Очки неприятно блеснули. Юра понял, что попал в болевую точку. Одна из основных повесток завтрашнего заседания – отношения с Нуберро и капризы Птипу. Решение о ракетных базах в Нуберро зреет давно, как минимум месяц Андропов собирает и анализирует информацию. Сам факт срочного вызова в Москву посла, атташе и резидента говорит о том, что Старцы намерены не только обсудить вопрос, но и проголосовать за.

Бедуин Каддафи хотел купить реактор. Птипу желает получить даром то, что называет «бомбой». На самом деле речь идет о значительном увеличении советского военного присутствия и размещении на территории Нуберро наших оперативно-тактических ракет наземного базирования.

«Если сейчас он свернет к проблемам советско-нуберрийских отношений вообще и психологическим особенностям товарища Птипу в частности, значит, вопрос о наших ракетных базах уже решен, и обсуждение на Политбюро – пустая формальность, – подумал Юра. – Если продолжит тему «бомбы», значит, окончательного решения все-таки нет и остается надежда, что Птипу получит дырку от бублика вместо наших баз».

– Да, знаю, он просит у всех, кто туда прилетает, – медленно произнес Андропов после небольшой паузы. – Он хоть раз ясно объяснил, зачем ему «бомба»?

– На официальном уровне – ни разу. Только повторяет: «Чем я хуже других?» Лично мне говорил: «У вас такое мощное оружие пропадает зря, а я бы пальнул по Израилю, тогда американцы встанут на колени».

– Что, правда пальнет?

– Легко! Нашей ракетой, с нашей боеголовкой чего ж не пальнуть? Он раз в месяц проводит магические ритуалы, просит духов помочь ему добыть наше ядерное оружие, воздействовать на товарищей Брежнева, Громыко, Косыгина, Суслова, в общем, на Политбюро в полном составе. – Юра допил вторую чашку кофе и добавил, понизив голос: – Включая вас, Юрий Владимирович.

Андропов улыбнулся:

– Ого! Он же вроде правоверный мусульманин, разве Аллах разрешает им колдовать?

– Он такой же мусульманин, как марксист, маоист и национал-социалист. У него магия в крови, мать – известная колдунья, и бабка, и прабабка. Он уверен, что именно мать дала ему власть с помощью магии. Кстати, она до сих пор жива, сидит в своей хижине в родной деревне и продолжает колдовать.

Председатель все еще улыбался, но голос зазвучал жестче:

– При такой маме зачем ему ядерное оружие?

Все, разминка закончена. Юра физически почувствовал напряжение, которое исходило от Андропова, казалось, воздух подрагивает в кабинете. В мозгу Председателя шла битва между здравым смыслом, ведомственными интригами, собственными амбициями. Конечно, он не мог не понимать, что разместить ракеты на территории, подвластной дикарю-людоеду, пусть и под контролем наших военных, – полнейшее безумие. Но если твердо высказать свою позицию против, это может не понравиться Леониду Ильичу, и новый министр обороны Устинов обязательно подольет масла в огонь. А вдруг Птипу обидится, как Садат, и переметнется к американцам?

«Ладно, – решил Юра, – сейчас об американцах и поговорим».

– Птипу желает играть в высшей лиге, – спокойно произнес он, глядя в голубые, уменьшенные линзами очков, глаза Председателя, – а там магия не котируется. Там оружие уважают. Вот он и набивает себе цену в глазах американцев нашими ракетами. Ему надо, чтобы этот вопрос был наконец поставлен на Политбюро.

– Надеется на положительный ответ?

– Почему бы и нет? В любом случае, ему важен сам факт обсуждения на высшем уровне, чтобы узнали американцы.

– Минуточку! – Андропов нахмурился. – Как они узнают? От кого?

– Он получит официальный ответ, где будет черным по белому написано: вопрос обсуждался на Политбюро. В случае отказа формулировку найдут самую дипломатичную, мягкую, при желании «нет» можно будет истолковать как «да, но не сейчас, чуть позже». Вот в прошлом году решали, продавать или не продавать Каддафи ядерный реактор. Слава богу, сделка не состоялась. Американцы знают, и Птипу, конечно, тоже.

В кабинет бесшумно вошел секретарь, протянул Андропову записку. Тот прочитал и раздраженно бросил:

– Пусть через час перезвонит.

Секретарь наклонился, что-то прошептал ему на ухо. Андропов поморщился:

– У него всегда все срочно! Ладно, черт с ним, соединяй.

Секретарь удалился, звякнул телефон. Минуты три Председатель молча слушал, наконец мрачно спросил:

– Что значит – перестарались? Кто конкретно перестарался?

Опять тишина. Андропов слегка скривился, послушал еще минуты две и процедил сквозь зубы:

– Все? Доложился? Отчитался? Думаешь, решил проблему, снял с себя ответственность? Не надейся! Твои уроды – тебе отвечать.

Юра был рад неожиданной передышке и так занят своими мыслями, что даже не пытался угадать, кто звонит и что случилось.

– Уроды, сверху донизу, начиная с тебя. – Прорычал Андропов. – Прослежу, проверю до деталей… Да пошел ты, мать твою…

От его интонации, от выражения лица Юру слегка зазнобило, он поежился: «Не хотел бы я оказаться на месте этого неизвестного урода».