Глава 13
Предоставленные самим себе, Слава с Натой сразу же приступили к выполнению своего задания. Вот только измученные долгой ночью обитатели «Двух кленов» забились в свои спальни и ни на их деликатный стук, ни на откровенные призывы о помощи не откликались. В лучшем случае Нате со Славой советовали проваливать, в худшем – советы удалиться были облечены в более грубую форму. Некоторые вовсе не отвечали.
К примеру, Катерина даже не соизволила откликнуться на стук в ее дверь. И, стараясь припомнить, видела ли она повариху в течение этой сумасшедшей ночи, Ната понимала, что не видела Катерины с того момента, когда та возилась на кухне, а потом вдруг исчезла. Кстати говоря, вместе с ней исчезли и те два пакета, в которые Катерина складывала остатки от хозяйского ужина. Но это были так, детали и мелочи.
Обойдя дом и его пристройки и наткнувшись на глухое нежелание окружающих помогать следствию, сыщики спустились в кухню. И очень хорошо сделали, потому что оба стали свидетелями поистине ошеломляющего зрелища того, как Катерина влезала с улицы в кухню через окно первого этажа. Сначала появилась ее упитанная пятая точка, потом в оконном проеме возникла спина, руки и голова поварихи.
Затем Катерина перекинула ноги и сказала кому-то на улице:
– Порядок. Можешь поднимать решетку назад.
Надо сказать, что после многочисленных перестроек, произошедших в «Двух кленах» за истекшие годы, конструкция служебных помещений была такова, что часть из них выходила окнами не во двор или сад, а прямо в поле, которое начиналось сразу за домом Валентина Петровича. Там как раз и скакали обычно на своих пони Тома с братьями.
Вдоль поля шла узкая тропинка, которой пользовались лишь сами обитатели «Двух кленов», поэтому особых неудобств такое расположение окон не причиняло. Катерина всегда говорила, что она даже довольна тем, что в любой момент может открыть окно и полюбоваться видом цветущих луговых трав, отдохнуть от дыма и чада готовящихся блюд, прямо не выходя из кухни.
Для безопасности в выходящих наружу окнах были установлены прочные решетки. И вот сейчас две сильные мужских руки как раз и вернули решетку кухни назад. Она встала в свои пазы так прочно, словно бы никуда и не исчезала. А Катерина, улегшись грудью на подоконник, звонко и смачно расцеловалась с кем-то, кто стоял внизу.
– Ну, до вечера? – произнес мужской голос.
– До вечера, мой дорогой!
И, повернувшись, Катерина наткнулась взглядом на Нату со Славой. Они стояли в дверях кухни так долго, что могли наблюдать всю эту сцену от начала и до самого ее конца. Сияющая улыбка на лице поварихи стремительно померкла, и она вскрикнула.
В ту же секунду снаружи раздался мужской голос:
– Катенька, я тут!
И почти тут же в окне возникла встревоженная усатая физиономия.
– Что тут у тебя, Катюнь?
– Уйди ты!
Но мужчина не уходил.
– Что случилось? – настаивал он.
Катерина посторонилась, чтобы мужчина мог тоже увидеть Нату со Славой. Тот их увидел и сдавленно ухнул:
– Ох ты ж! Катюнь, они что, нас видели?
Катерина молчала. За нее ответила Ната.
– Да, мы все видели, – подтвердила она.
– Ох ты ж! – повторил мужчина.
Сказать честно, вид у него был простодушный и добродушный. На убийцу или злодея он никак не тянул. И все же закрыть глаза на то, что в доме, оказывается, имеется еще один ход наружу, о котором никто, кроме Катерины, не знает, сыщики не имели права.
– И давно вы так… в окошко сигаете? – поинтересовалась Ната.
– Давно. Уже несколько лет. С последнего ремонта.
– И не стыдно вам хозяев обманывать?
Но Катерина уже оправилась от первоначального стыда и теперь двинулась в наступление.
– А чего нам стыдиться? Небось не объедаем их. Те продукты, которые я домой уношу, хозяева все равно выбросить бы приказали. У них ведь как, если молоко или йогурт хоть на день просрочен, все! В помойку их! А они же еще совсем хорошие. Да и не может молоко испортиться. Скиснуть, да, это оно может. Но ведь скисшее молоко – это простокваша. А из простокваши можно творог сварить. А из творога сыр. Зачем же выкидывать, если можно использовать?
– Я вообще-то не о том.
– А о чем?
– О том, что ты тайком из дома каждую ночь удираешь.
– А это вообще мне не стыдно! Не к кому-нибудь бегу, а к родному мужу. К любимому, между прочим. Это хозяевам должно быть стыдно, что они нас с мужем до такого порядка дел довели. Я хозяину честно сказала, хочу выйти замуж и жить с мужем своим домом. А он мне что?
– Что?
– На дверь мне указал. Мол, такая прислуга ему не нужна. Желает, чтобы повариха в доме жила. А где бы я еще такую работу нашла? Вот и пришлось соврать, что работа для меня важнее личной жизни.
– А самой потихоньку к мужу убегать?
– Ну да. Во время последнего ремонта, когда стену расширяли, мастера эту решетку неплотно закрепили, я это сразу поняла, но говорить никому не стала. Мужа привела, он еще больше решетку раскачал, и она легко из пазов стала выходить.
С тех пор жизнь Катерины и ее мужа волшебно преобразилась. Они уже не томились в разлуке, скучая каждый в своей постели и дожидаясь редких выходных дней, которые все же полагались поварихе. Теперь каждый вечер Катерина вылезала через окно наружу, где ее уже поджидал муж, и они вдвоем шли через поле к себе домой. Утром муж провожал Катерину назад, помогал забраться на кухню, а потом уходил по своим делам.
– И никто за все это время вас не застукал?
– Нет.
– Быть этого не может!
У Наты было ощущение, что проделанным Катериной ходом пользовались и другие обитатели «Двух кленов». Пользовались тайно, никого о своем открытии не оповещая.
Слава отнесся к новости еще более позитивно.
– По крайней мере, теперь ясно, каким образом Елизавете Николаевне удалось тайком от всех и в том числе от охранников, вывести из дома Аленушку.
Ход из кухни помог не только Катерине обрести свое семейное счастье, но и хозяйке с дочерью долгожданную свободу.
– Значит, видеонаблюдение у этой стены отсутствует?
– Камер поблизости нету.
В этом глухом месте видеокамер установлено не было, что и позволяло Катерине с ее мужем долгое время безнаказанно пользоваться этим ходом наружу.
– Ты когда из «Двух кленов» вчера ушла?
– Как обычно. После ужина.
– И больше не приходила?
– Нет. Сейчас вот пришла. А в чем дело?
Слава с Натой переглянулись. Муж Катерины продолжал маячить в окне и мешал откровенному разговору. Катерина сама догадалась, что смущает ребят.
– Витенька, ты иди, – ласково обратилась она к мужу. – Видишь, ребятки на нашей стороне.
– На нашей? – усомнился муж. – Не выдадите Катеринку?
– Нет.
– Будете молчать?
– Нельзя же испортить ваше семейное счастье.
– Вот это здорово! – обрадовался супруг поварихи. – Вот это вы молодцы! Ты, Катенька, корми их получше. Таких ребят не грех лишний раз и вкусненьким подкормить.
И, послав жене воздушный поцелуй, мужчина исчез. На сей раз окончательно. А друзья приступили к допросу Катерины. Впрочем, Катерина и сама была не прочь обсудить случившееся ночью в доме убийство. В отличие от всех остальных обитателей «Двух кленов» она прекрасно выспалась у себя дома и потому была полна желания поговорить о том, что же случилось ночью. Правда, сама она была никудышным свидетелем. Вчера она ушла из «Двух кленов» сразу же после ужина, еще не было девяти часов. И пришла лишь сегодня утром.
Но зато, узнав о смерти Клавдии, заявила:
– А я давно подозревала, что добром эти ее междусобойчики с Антониной не кончатся. Все шу-шу да бу-бу! Все тайком, все тишком. Конечно, неудивительно, ведь это по рекомендации Антонины нашу Клавдию взяли на такое хорошее место.
– Правда?
– А то! Клавдия ведь, как у нас появилась, валенок валенком была. Ни как подать, ни как гостей принять – ничего этого не знала. Потом поднаторела, конечно. Но вначале кучу ошибок совершала. И не выгнали ее лишь благодаря постоянному заступничеству Елизаветы Николаевны, которая действовала так, я уверена, тоже не по доброте душевной, а уступая просьбам Антонины. И главное, ну хорошие у тебя отношения с подругой хозяйки, знаете вы откуда-то друг друга долгое время, так на здоровье. Зачем же это скрывать от остальных?
– А Клавдия с Антониной скрывали?
– Таились почище Штирлица! Только у меня ведь глаз наметанный. Да и вся грязная посуда ко мне в кухню стекается. А по посуде все видно. Хозяева-то не больно думают о том, что у каждого свои привычки имеются. И что одна я доподлинно знаю, кто, как и с чем предпочитает пить чай или кофе. Ритуал у каждого свой. Кто-то в большой кружке чай любит себе заваривать, да чтобы покрепче, кто-то с лимончиком, кто-то с молочком, кто-то зеленый чай пьет, кто-то байховый, кто-то травы предпочитает, а кто-то пуэр. И это только что касается чая. А ведь есть еще и кофе, и кисломолочные напитки, и другие.
– И к чему это вы?
– А к тому, что Клавдия частенько свои чашки у Антонины в комнате оставляла. Дня не проходило, чтобы я на подносе, который мне из комнаты Антонины приносили, не находила бы следов Клавдии. Вместе они чаевничали или кофеманствовали. И делали это часто.
– Ну и что? Даже если Клавдия и заходила к Антонине? Что в этом такого? Тем более если они давно знакомы?
– Вот и я о том же! Что тут такого? Зачем же это делать тайком? Мне и даже всем другим Клавдия говорила, что пойдет попьет чаю в оранжерее, или в гостиной, или в саду, а сама тайком на второй этаж поднималась и с Антониной кофе или чай пила.
– Как же это можно сделать незаметно? Ведь лестница на второй этаж ведет из столовой. А там всегда кто-нибудь находится, особенно когда пора пить чай или трапезничать.
– Как? – удилась Катерина. – А вы что, до сих пор не знали, что в комнату Антонины ведет своя собственная лестница?
– Нет, не знали.
– Дом-то этот много раз достраивался и перестраивался. Появлялся новый отпрыск хозяина, увеличивался в размерах и дом. Только на моей памяти два раза добавляли помещения. Те комнаты, что прежде жилыми были, их парадными сделали. Второй этаж достроили. И та лестница, которая раньше вела на второй этаж, оказалась в комнатах Антонины.
Вот это была новость. До сих пор ни сами сыщики, ни полиция о дополнительной лестнице наверх ничего не знали.
– Можете ее показать?
– Пожалуйста. Думаете, я вас обманываю?
– Просто хочется своими глазами взглянуть.
Лестница оказалась за одной из дверей, где был чуланчик с разным инвентарем для уборки. Ната сама бывала в этом чуланчике много раз, но она даже не подозревала, что одна из стенных панелей легко отодвигается в сторону и за ней находится еще одна дверь, которая уже и ведет на ту самую лестницу. Ей даже обидно сделалось. Потайной ход из винного погреба до старой конюшни сумела обнаружить, а такую ерунду, как вторую существующую в доме лестницу на второй этаж, нет.
Но Слава был доволен.
– Значит, Клавдия являлась в первую очередь человеком Антонины?
– Точно.
Ната обратила внимание, что Слава улыбается, словно бы слова поварихи пришлись как нельзя кстати и нашли какое-то тайное подтверждение его собственным мыслям.
– Ты что-то знаешь про Клавдию такое, чего я не знаю?
– Вероятно, ты тоже это вскоре узнаешь.
– И кто же мне скажет?
– Если я не ошибаюсь в своих расчетах, то сама Антонина и скажет.
И, пока Ната пыталась сформулировать следующий вопрос, попросил ее:
– Посиди тут. Я скоро.
Вернулся Слава и впрямь настолько быстро, что Ната даже не успела выпить чашечку кофе со сливочками, которую ей любезно налила Катерина, не терявшая надежды выведать еще какие-нибудь подробности о ночной драме. Ната как раз дошла до того момента, когда полиция нагнала Валентина Петровича при попытке бегства из дома, Катерина ахала и ужасалась, не забывая подкладывать Нате вкусные печенюшки, но всю эту идиллию прервал Слава.
– Пошли! – велел он Нате.
– А нельзя мне кофе допить?
– Если не хочешь узнать, кто затеял всю эту историю, то пей себе на здоровье.
Разумеется, после такого предисловия Ната тут же потеряла всякий интерес к кофе с печеньками и поспешила следом за Славой. Чувствовала она себя после полученного ночью удара в спину на удивление хорошо. Вколотое ей в больнице лекарство продолжало свое действие. Ната могла без особого труда поспевать за Славой. А тот уже поднимался по лестнице на второй этаж. Причем воспользовался он именно той лестницей, что вела прямо в покои Антонины. Слава светил себе под ноги фонариком, и тут внезапно он замер, потом наклонился и поднял что-то со ступенек.
– Узнаешь?
Он протягивал Нате что-то маленькое и круглое.
Ната взглянула и ахнула:
– Пуговица! С незабудками!
Маленькая пуговка – одна из тех двадцати четырех, которые Ната видела у Клавдии. Значит, Клавдия и впрямь бывала на этой лестнице. Катерина их не обманула.
– Пошли дальше, – шепотом велел Слава. – И постарайся не шуметь.
– А если там закрыто?
– Подождем.
Но ждать не пришлось. Когда друзья поднялись до последней ступеньки, дверь перед ними как раз отворилась. И на пороге возникла Антонина, которая явно не ожидала увидеть их тут. Она вскрикнула. И объемистый кожаный саквояж выпал из ее рук.
– Куда-то собрались? Уезжаете? – безупречно любезным тоном произнес Слава, глядя прямо на Антонину.
– Я? Нет. Куда мне ехать? Уже много лет «Два клена» – это мое единственное пристанище.
– А сумка вам зачем?
– Тут кое-какие вещи, которые я собиралась выбросить.
– Могу я взглянуть?
– С какой это стати!
Антонина попыталась схватить саквояж, но Слава был моложе и шустрее. Ему удалось перехватить саквояж первым. Он распахнул его, и первое, что увидели они вдвоем, была старенькая мягкая игрушка – заяц с разноцветными глазами-пуговицами. Одна зеленая перламутровая, другая просто черная.
– Заинька беленький! – воскликнула Ната. – Это же игрушка Аленушки. Где вы ее взяли?
Игрушка была у Наты, когда она отправлялась на встречу с Алиской в тот недостроенный дом, где прятались девочки – большая и маленькая. А вот после нападения на Нату неизвестного заинька из ее рюкзака пропал. Конечно, Ната была далека от мысли, что Антонина, которая даже по дому едва могла передвигаться, а уж по улице и вовсе ездила исключительно в инвалидном кресле, напала на нее в темноте, ударила ножом и, выпотрошив рюкзак, забрала оттуда одного лишь зайку. Но все же червячок сомнения в душе у Наты в этот момент шевельнулся.
– Откуда зайка у вас?
– Нашла, – лаконично ответила Антонина.
Но Нату такой короткий ответ категорически не устроил.
– А где? – настаивала она. – Где-нибудь в доме?
– Естественно.
– Ох, как это скверно!
– Отчего же?
– Понимаете, эту игрушку забрал напавший на меня человек. А потом, выходит, он ее бросил! Или потерял! И если это случилось в доме, значит, он тут живет! Значит, на меня напал кто-то из обитателей дома, вот что скверно!
Антонина слушала ее молча, никак не выражая своих эмоций.
– А зачем же вы хотели выбросить зайку? – не унималась Ната. – Ведь это любимая игрушка Аленушки. Вернется она, спросит, где зайка, а что вы ей скажете? Выбросили?
– Я не поняла, что это ее игрушка.
Ната смотрела на пожилую даму со все возрастающим недоверием. Не узнала? Даже Ната, которая в доме прожила всего несколько дней, и то успела запомнить любимую игрушку пациентки из угловой комнаты. Так как же Антонина, которая дружила с Елизаветой Николаевной и наверняка много времени проводила вместе с ней и Аленушкой, не знала, чья это игрушка.
– Я вам не верю. Игрушка своеобразная. Она такая одна. Ее трудно забыть или перепутать. Вы меня обманываете! Зачем?
– Вот что, – произнесла Антонина с задумчивым видом, – нам с вами нужно кое-что обсудить. В моих покоях это будет сделать комфортнее, чем на лестничном пролете. Прошу вас, заходите.
И она сделала приглашающий жест рукой. Слава кивнул Нате. И они вошли. Сразу же Нату обступило густое благовоние. Тут пахло как в лавке у какого-нибудь восточного парфюмера. Не так, как в современном магазине, где и пробки плотно притерты, так что лишней капли не прольется, и вытяжки включены на полную мощность. Тут воздух был тяжелый и такой густой, что, казалось, через него даже звуки проходили как через вату. Ната еще не оправилась от кровопотери, а вколотое в больнице лекарство, похоже, стало терять свой эффект. Голова у Наты закружилась. Ей стало дурно, так что она была вынуждена опуститься в кресло.
– Тебе нехорошо? – сочувственно спросила у нее Антонина.
– Душно.
– Я открою окно.
Антонина пыталась возражать, что холод ей вреден, она моментально простудится, но Слава ее не слушал. Он открыл окно, и сам первый глубоко и жадно вдохнул воздух полной грудью. Но даже ворвавшемуся с улицы свежему воздуху было не под силу сразу же взять верх над застоявшимися ароматами этой комнаты. Прошло немало времени, прежде чем Ната почувствовала, как дуновение ветерка долетает до нее. Мало-помалу дурнота отступила. Дышать стало легче. И Ната смогла заставить себя слушать то, о чем шла речь у Антонины со Славой.
– Я знаю, кто вы такая, – говорил Слава, а Антонина молча его слушала. – Я навел о вас справки. И могу точно сказать, что рассказанная вами история – это ложь. Дочери вас из дома не выгоняли. Более того, и сам дом, купленный вами на деньги мужа, вы ни на кого из своих детей не переписывали. Дом и земельный участок, на котором он стоит, все принадлежало и принадлежит вам.
– Допустим. И что дальше?
– Зачем было лгать людям, которые вас приютили?
– Я не лгала. Лиза, например, знала всю правду. Но Лиза – это одно. А ее муж и его дети – это несколько другое. У них могли найтись возражения по поводу моего присутствия. А Лизе был нужен союзник в доме. Ей нужен был друг. Вот мы вместе с ней и придумали эту жалостливую слезливую историю про двух неблагодарных дочерей, которые выгнали свою мать на улицу.
– Значит, это было сделано исключительно для того, чтобы оправдать ваше проживание в доме?
– Как ни претило Вале вначале мое присутствие тут, он не осмелился выставить за дверь женщину, которой негде приклонить голову. Со временем все свыклись с моим постоянным присутствием, ложь стала вроде как и не нужна. Но, как это часто бывает, она уже проросла сквозь ткани наших взаимоотношений, стало частью их. И мы с Лизой решили, что не стоит открывать остальным правду.
– Но насчет Клавдии вы могли бы им сказать правду! Могли бы сказать, кто она такая!
– И как бы они к ней отнеслись? Как вы думаете, как бы отнесся Валентин к тому, что в его доме будет жить такая женщина? С его-то вспыльчивостью! Да он выгнал бы Клавдию, не дав нам с Лизой и рта раскрыть в ее защиту. Или, того хуже, обозвал бы нас круглыми дурами, как это частенько у него случалось и без повода. Ведь мы с Лизой так старательно описывали Вале бедную Клавдию в самых черных красках, стремясь вызвать в нем жалость ко мне. И вдруг она появляется, а мы принимаем ее с распростертыми объятиями, да еще его заставляем поступить так же. Он бы никогда на такое не пошел! Никогда!
Слушая Антонину, Ната понимала, что у нее снова голова идет кругом. Но на сей раз не от духоты, а от обилия информации, которое она не могла ни впитать полностью, ни тем более переработать.
Почему Валентин Петрович должен был возненавидеть Клавдию? Почему он не захотел бы ее принять? И зачем Антонине надо было защищать Клавдию?
– Одна ложь всегда цепляет за собой другую, – продолжала Антонина. – Так получилось и с нами. Соврав Вале о том, что мои дочери – это чудовища и жадные гарпии, я уже не могла признаться ему в том, что Клавдия – это моя дочь.
Клавдия – дочь Антонины? Ната подумала, что ослышалась. Она вытаращила глаза, взглянула на Славу, но тот ответил ей успокаивающим взглядом и кивком. Мол, все в порядке. Я уже в курсе.
– Поэтому мы с Лизой решили, что введем Клавдию в дом под видом новой прислуги. Добиться, чтобы место стало вакантным, было просто. К прежней нашей домоправительнице было много нареканий у всех членов семьи. И, выискав подходящий случай, Лиза просто указала ей на дверь.
– А вы привели Клавдию!
– Она была нужна нам с Лизой, чтобы помогать в уходе за Аленушкой. К сожалению, с годами девочка нисколько не выправлялась, а делалась все чудаковатей.
– Еще бы! – не выдержала и воскликнула Ната с возмущением. – В комнате без окон. Без общения. Без людей! Здоровый и тот бы свихнулся! А Аленушка от рождения была не очень-то здорова!
– Изолировать девочку пришлось после целого ряда неприятных инцидентов, автором которых она стала. Когда ее еще не держали под замком, оставшись дома одна, она разнесла в клочья весь первый этаж. Я заперлась в своей комнате и дрожала от страха, думая, что в любой момент она может добраться и до меня.
– Это мы уже слышали. Но Аленушка утверждала, что не виновата.
– Она это сделала. И это был не последний раз, когда нам пришлось вызывать бригаду ремонтных рабочих и уборщиков. Аленушка становилась опасной. И было принято решение изолировать ее. По крайней мере, на какое-то время, когда за ней некому было присматривать.
– Елизавете Николаевне, конечно, это решение мужа и ее детей не понравилось.
– Конечно, нет. Тогда она мне и сказала, что достаточно натерпелась и что ее терпение лопнуло. Что она хочет уехать из этого дома. Что она забирает Аленушку и вместе с ней покидает эту страну навсегда.
– Это мы знаем, – сказал Слава. – Но что случилось потом? Почему не сработал план?
– Это моему уму недоступно. Вмешалась некая злая сила. Возможно, у Аленушки случился очередной приступ, и она убила свою мать. Возможно, мы недостаточно были осторожны, и Валентин прознал о нашей затее. От этого он мог прийти в ярость. Ведь он доверял Лизе. И на Лизе было записано практически все его имущество. О, по всем документам Лиза была очень богатой женщиной. И за такой куш любой негодяй мог бы рискнуть. Далеко ходить не надо, взять хотя бы Романа! Кровь его матери не дает парню покоя. Он вечно в долгах, кутит напропалую. Девицы, дорогие машины, казино и гонки. Он просаживает огромные суммы и должен, кажется, всем вокруг.
– Да, Роман далек от идеала.
– Или взять Георгия! Не думайте, что он просто тихий пьяница. Это лишь его образ! На деле Георгий может быть и предприимчивым, и хватким. Если речь о деньгах, тут он своего не упустит.
– Но больше всего подозрений вызывает Светлана.
– О-о-о! Эта особа расчетлива без всякой меры. Казалось бы, дочь, должна льнуть к женщине, которая заменила ей мать. Но ни капли любви не видела Лиза от этой жестокосердной девчонки. Одни лишь вечные претензии и капризы. Ты мне должна то! Ты мне должна это! Вот что слышала мать от Светланы! Лиза так уставала от постоянных истерик Светланы. И чем старше она становилась, тем больше вырастали ее запросы. Да, эта особа не пожалела бы ни отца, ни матери, лишь бы разбогатеть и стать независимой.
– Ну а вы, уважаемая Антонина Николаевна, конечно же, никогда не рассматривали мысль заполучить себе это богатство?
– Я? С какой стати? Я ни с папиной стороны им не родственница, ни с маминой.
– Но зато вы родня самой Елизавете Николаевне.
– Я? Молодой человек, я вас решительно не понимаю.
– Не начинайте этот спектакль, – поморщился Слава. – Я же с самого начала сказал, что навел о вас подробные справки. Я знаю не только то, что Клавдия является вашей дочерью. Но также знаю и о том, что сами вы являетесь сестрой Елизаветы Николаевны. Вы всем представлялись ее подругой, но на самом деле вы ее сестра. И при известных обстоятельствах могли бы стать ее наследницей.
– Молодой человек, это какая-то, простите меня, чушь. Ну да, мы с Лизой были сестрами по отцу. Николай Емельянович был нашим родным батюшкой. С моей матушкой он прожил чуть больше десяти лет, затем развелся и женился уже на матери Лизы. Затем у них родилась Лиза.
– Наверное, вам это было неприятно. Дети обычно негативно воспринимают развод своих родителей.
– Это было больше полувека тому назад. О чем тут говорить!
– Есть раны, которые способны не заживать десятилетиями.
– Как бы я ни относилась к своему отцу и тому, что он ушел от нас с матерью, к Лизе это не имело никакого отношения. Она-то не была ни в чем виновата.
– Тем не менее многие брошенные дети склонны ненавидеть своих братьев и сестер – детей от последующих браков своих родителей, считая, что те украли у них их любовь.
– Это какие-то ненормальные дети. Уверяю, у нас с Лизой все было совсем не так. Конечно, познакомились мы с ней уже во взрослом возрасте. Ей было около пятнадцати, когда она приехала к нам с мамой в гости. Приехала специально, чтобы познакомиться со мной.
– Тогда вы уже жили в Анапе?
– Да, Лиза приехала к нам отдохнуть. Мы очень славно провели с ней время. Подружились. И потом каждый год Лиза на лето приезжала к нам. Так было вплоть до самого ее замужества. А потом муж велел ей сидеть дома. И моя кроткая Лиза покорилась. Затем у нее родилась Аленушка, муж счел рождение больной девочки изменой. Он никак не хотел поверить, что у него самого мог родиться урод, как он говорил. Ему легче было обвинить Лизу в измене, что он и сделал. Но выгонять из дома он ее не стал, позволил остаться, жить и заботиться о всех его других детях. Себе он построил другой дом, где и наслаждался жизнью, как он это понимает. А Лиза оказалась на положении рабыни у этих избалованных барчуков. Они помыкали ею, как служанкой. И все им сходило с рук. Мне было очень жаль сестру, но что я могла поделать? Лиза запретила мне вмешиваться в их отношения с мужем, опасаясь, что я могу сделать только хуже.
– Но когда уже стало хуже некуда, она вызвала вас? Это было до начала непонятных приступов у Аленушки или после?
– После. Собственно, именно из-за этих начавшихся у дочери приступов Лиза и позвала меня к себе жить. Ей была нужна моя поддержка. И вначале нам удавалось скрывать новую проблему от окружающих. Во время приступов мы вдвоем прятали Аленушку, запирали ее, караулили, чтобы она не причинила вреда себе или окружающим. Но потом Аленушка совсем вышла из-под контроля.
– Без всякого вашего участия, не так ли?
– Не понимаю, о чем идет речь.
– Если бы не начавшиеся приступы Аленушки, сестра никогда не попросила бы вас приехать. Вы так и оставались бы за периметром ее жизни. Вам была отведена роль стороннего наблюдателя, в то время как вы активно хотели занять более значимое положение в жизни вашей сестры.
– Лиза попросила меня приехать, и я приехала. Я не могла поступить иначе. Сестра была в отчаянии.
– Я думаю, что она не понимала, насколько опасно то, что она затеяла.
– Побег? Конечно, это было опасно. Но жить так дальше было для нее невыносимо.
– Нет, я имею в виду не побег, а ваш приезд. Вы же совсем не так просты, и намерения ваши не столь уж прозрачны. Ваша сестра была практически единоличной обладательницей огромного состояния. Умри она, кто стал бы ее наследником?
– Уж точно не я! – рассмеялась Антонина. – Наследником стал бы муж и дети.
– Но если представить дело так, что муж окажется обвинен в смерти жены? В таком случае наследовать ей он уже не сможет.
– Тогда дети! Светлана, Георгий и Рома.
– А вот они как раз не являются наследниками Елизаветы Николаевны. То есть являются, но лишь в седьмую и самую последнюю очередь.
– Что вы такое говорите, молодой человек. Дети всегда являются наследниками первой очереди. Наравне с мужем и родителями!
– Дети! – воскликнул Слава. – Родные или усыновленные! Но никак не пасынки и не падчерицы! А ваша сестра так и не удосужилась удочерить или усыновить троих детей своего мужа. Да, она растила их, воспитывала как своих родных. Но они являлись и являются детьми Валентина Петровича и своих матерей. Ни один из этих троих не может документально утверждать, что является ребенком Елизаветы Николаевны. Таких документов попросту не существует!
Возникла пауза.
– Я этого не знала, – произнесла Антонина. – Лиза всегда говорила: «мои дети», или «мой Ромка», или «моя непослушная Светланка», и я была уверена, что она давно удочерила и усыновила всех троих. Как же так?
– Никакого усыновления или удочерения не произошло. И теперь, если Валентин Петрович будет признан недостойным наследства, то по закону наследницей Елизаветы Николаевны является одна лишь Аленушка. Она-то как раз рождена в законном браке. Родителями девочки записан Валентин Петрович и Елизавета Николаевна Горемыко. И, что бы там ни воображал или ни говорил бы супруг, Аленушка является родной дочерью Елизаветы, ее единственной наследницей.
– Но Аленушка не могла убить Лизу! Девочка обожала свою маму! Вы бы видели, как это милое ласковое существо обнимало и целовало Лизу.
– Я и не говорю, что Аленушка убила свою маму. Это сделал совсем другой человек. И единственной его целью было сделать Аленушку сиротой. Очень и очень богатой сиротой. Отец в тюрьме. Мать в могиле. Самое время, чтобы тетке взять опеку над инвалидом.
Вот и дождались! Слава все же выдвинул против Антонины свое обвинение. Он считает, что смерть Лизы – это дело рук Антонины. Что она убила сестру ради того, чтобы осиротить Аленушку, которая оставалась богатенькой сироткой, над имуществом которой легко можно будет установить опеку ее тетке. А тетка – это Антонина и есть. И Ната, затаив дыхание, приготовилась ждать, что же возразит на это обвинение сама Антонина.
