Глава 34

Проходит неделя после ссоры с Майлзом, но мой гнев не остывает. Я пытаюсь помочь очистить мамину репутацию в Стерлинге, а он только ухудшает ее. Кажется странным быть в новом году без нее – словно прохожу через дверь в новую комнату, оставляя маму позади, а следующий год будет еще одной комнатой, а потом еще одной, и я не хочу туда идти.

Ответ Кэсс на мое письмо о Майлзе так полон утешений и понимания ситуации, что я могла бы заплакать, но проходят дни, а от папы нет ни одного письма. Сижу в библиотеке и без энтузиазма просматриваю Остин и Шелли в поисках ответов на варианты Музыки, в то время как Джордж неутомимо вычеркивает строки из черной книги доктора Клиффтона.

– Не продвинулись дальше? – спрашиваю, когда он собирает свои вещи.

– Каждый вычеркнутый неправильный ответ – это на шаг ближе к правде.

– Что значит правда? – говорю с внезапной горечью. – Люди просто будут верить в то, во что хотят верить, – думаю об оскверненном доме мамы, – или во что им удобнее верить.

– Конечно, это имеет значение, – говорит Джордж, закрывая книгу, и его голос звучит резче, чем обычно. Я думаю о его уверенных руках, когда он срезает слой лука, о том, как он документирует каждую находку в лаборатории: одновременно и с детским восторгом, и с точностью ученого. – Случилось что-то, породив Исчезновения, и мы никак не можем понять, что именно явилось причиной. Если наше допущение неверно, то будем продолжать двигаться не в том направлении, искать ответ в неправильном месте. И никогда не сможем сделать все как надо, пока не узнаем, кто стал настоящим Катализатором.

Я пожимаю плечами.

– Позволь мне кое-что спросить. – Джордж смотрит на меня с явной напряженностью, обычно приберегаемой им для микроскопа. – Что именно ты ищешь? То есть для чего тебе все это?

Я неловко ерзаю.

– Конечно, я хочу знать правду, – говорю, запинаясь. – Тогда, может, люди перестанут вести себя так ужасно. То есть ты должен понимать теперь. Разве ты не разозлился в ночь во время гонок из-за всех тех распечаток «Несчастья Макельроев»?

Он коротко смеется.

– Как думаешь, кто отпечатал и разослал их, чтобы все прочитали?

– Что? – Я моргаю и смотрю на него, ошеломленная. – Хочешь сказать, это сделал ты?

Джордж вздыхает.

– Мама очень изобретательна, особенно будучи главой Общества библиотеки сохранения, – говорит он. – Она первой добралась почти до каждого экземпляра книги Совета и вырвала оттуда страницы. Если бы она знала, что один экземпляр я спрятал и сделал копии, она бы отправила меня в школу-пансионат. – Он убирает волосы со лба. – Не знаю, что заставило меня. Просто это мне показалось… почему-то правильным.

– Даже если окажется, что Катализатор связан с тобой? – Горло сжимается. – И люди будут ненавидеть тебя за это?

– Мы в одной лодке, – говорит он. – И все задаем эти вопросы и надеемся, что это не мы. Не должно ли это сделать нас более чуткими, когда правда выйдет наружу?

Я следую за ним в прихожую, где мы почти сталкиваемся с Уиллом. Он кивает нам «спокойной ночи» и поднимается по лестнице, и, когда смотрю, как он уходит, я хочу спросить у Джорджа: «Как ты можешь настолько не бояться правды? Даже если правда неудобна и гибельна или не такая, как ты хочешь?»

– Ну, это должно сделать нас более понимающими, – повторяет Джордж, и его голос повышается в ответ на мое молчание. – И потому знаешь что? – Он широко разводит руками. – Если это моя семья, то пусть так и будет. Но знай, Айла: ты не можешь беспристрастно искать правду, если ищешь только ту, что подходит тебе.

Я сжимаю челюсти, обиженная.

– Прости, – смягчаюсь. – Ты прав. Впервые попав сюда, думаю, я и вправду хотела только очистить имя мамы. – Смотрю на него. – И это было эгоистично. Но теперь хочу узнать правду. Ради всех.

Его губы изгибаются в улыбке.

– Хорошо, – просто говорит он. – Я тебе верю.

Потом приподнимает штору на окне и выглядывает.

– Посмотри.

Миссис Макельрой припарковалась на подъездной дорожке, высунув голову из окна машины, чтобы видеть, что происходит внутри. Джордж отдергивает штору и машет ей обеими руками. Она ныряет обратно в тень, задев в спешке гудок. Раздается короткий резкий сигнал.

Джордж опускает штору и пожимает плечами.

– Тайные организации все еще пытаются нанять ее.

Он развеял мое мрачное настроение против моей воли, и я открываю дверь в холодную ночь.

– Ты действительно хороший друг, Джордж.

– Ты тоже, Айла, – говорит он, и я закрываю дверь на засов за ним, а потом спешу по лестнице, чтобы догнать Уилла.

Тихо зову его по имени, когда он почти доходит до своей комнаты, и его рука замирает на ручке двери.

Он поворачивается ко мне с выражением едва заметного удивления.

Я иду по коридору, пока мы не оказываемся достаточно близко, учитывая, что вокруг нас темнота. Я могла бы сделать шаг назад, но не делаю этого. И он тоже не двигается. Свет мерцает в его глазах, расцветая и затухая, когда он смотрит на меня в темноте.

– Могу я вам чем-то помочь, мисс Куинн? – официально спрашивает он, все еще держа руку на двери, но его голос тихий и хрипловатый, и меня обдает внутренним жаром.

– Уилл, – говорю тихо, смотрю на него и стою так близко, что почти чувствую его дыхание, – как думаешь, мог бы ты соорудить мне мишень?

Есть детали, которые я начинаю замечать в Уилле: например, гладкие бороздки, бегущие по его ладоням как вода, еле заметный шрам над губой, который видно только при определенном освещении. А иногда за завтраком ловлю себя на том, что смотрю на его губы и думаю, каково это – поцеловать кого-то. Это тайна, о которой я не смею рассказать никому, даже Кэсс.

Даже Беас, когда встречаю ее в дальнем углу школьной библиотеки и мы сидим рядом с обогревателем, а прямо за окном висит серое, холодное небо. Сейчас она, возможно, играет на скрипке, пока я занимаюсь или читаю ее книги со стихами. Сегодня она дала мне Альфреда Лорда Теннисона, In Memoriam.

Мне нравится наблюдать за ней поверх страниц, когда она думает, что я не смотрю. Она отказывается позволить Исчезновениям пойти дальше и украсть у нее также и способность играть, поэтому склоняется над партитурой, а ее руки яростно водят смычок по струнам, словно она может вызвать ноты силой воли.

Я вздрагиваю, когда она вдруг без предупреждения кидает смычок, а потом разбрасывает ноты по полу.

Закрываю книгу.

– Хочешь поговорить?

Поднимаю ее смычок и протягиваю ей как предложение.

Она вздыхает и берет его у меня из рук.

– Мне нужна музыка так же, как я жаждала бы еды, если бы начинала умирать от голода.

– Ты когда-нибудь слышишь ее в чем-то другом? – Опускаюсь на корточки, чтобы собрать нотные листы. – Иногда я почти слышу ее в ветре или гудке поезда.

– Я слышу ее во всем, – говорит она, наклоняясь, чтобы помочь. – В звуке шагов, закрывающейся двери, жужжании мух и их стуке об окно. – Ее губы изгибаются в полуулыбке. Она колеблется. – Айла, я всегда задавала себе вопрос. Звезды… как-нибудь звучат? – голос у нее почти застенчивый. – Я видела их только на картинках.

– Нет, – говорю я. – По крайней мере, даже если и да, то мы, на Земле, не слышим их.

– Хотела бы я их увидеть. – Она кладет скрипку в обитый бархатом футляр, словно укладывает ребенка. – Иногда представляю, каково было бы, если бы музыка присутствовала во всем, звезды могли петь, а тени – скрежетать, падая. Или если бы ветер заставлял листья деревьев звенеть как китайские колокольчики.

Я прочищаю горло. Теперь моя очередь испытать робость.

– Когда любишь… это, м-м-м, не заставляет все петь?

Она улыбается одновременно и широко, и грустно.

– Да, – говорит Беас. – И, когда она уходит, все распадается, и в некоторые дни я едва могу найти музыку хоть в чем-то.

Она наклоняется, поднимает футляр со скрипкой, а я думаю: «Так же ощущается и скорбь».

Тем вечером за ужином рука Уилла лежит только в миллиметре от моей. Он ловит мой взгляд и улыбается.

Я хочу сказать ему, что скучаю по звуку его пения за стеной.

Хочется произнести: «Иногда я почти уверена, что снова могу слышать музыку: когда я рядом с тобой».

На следующий день в школе, когда выхожу к машине миссис Клиффтон, меня за руку хватает Беас. Она тянет меня в боковой класс и сует мне в руки книгу.

Я переворачиваю ее.

«Шекспир. Биография».

В недоумении изгибаю бровь.

– Знаю: ты больше не ищешь у Шекспира, – говорит она тихим голосом. – Но посмотри на это… – Она листает страницы до раздела под названием «Годы Исчезновения».

– Нет никаких записей о Шекспире за весь период этого времени. Никто не знает, что он тогда делал, – он просто исчез. – Она кусает нижнюю губу. – Люди думают, что он что-то искал. Посчитай, Айла.

С 1585-го по 1592-й.

– Семь лет? – На моем лице начинает пробиваться улыбка. – У Шекспира было семь исчезнувших лет?

Я смотрю на нее. Она смотрит на меня.

– Это может быть и ничем, – говорит она, забирая у меня книгу.

– Это, скорее всего, ничто, – соглашаюсь я.

Но забираюсь в машину миссис Клиффтон с новым чувством легкости и, прежде чем заснуть той ночью, становлюсь на четвереньки.

Тянусь сквозь просвечивающую паутину и достаю из-под кровати мамину книгу. Просматриваю «Отелло», «Сон в летнюю ночь», «Зимнюю сказку». Делаю ручкой пометки на страницах, переписывая мамины записи, и понимаю, как сильно хочу, чтобы эта теория оказалась правильной, чтобы мама из могилы помогла разрешить эту тайну, чтобы она не бросила жителей Стерлинга, очистила память о себе, а также мою.