Глава 17

Я переворачиваю свою комнату вверх дном. Пробегаю пальцами по всем поверхностям и углам в ящиках стола, перетряхиваю простыни, проверяю стоки. Подумываю попросить запрещенное использование Внутреннего взора, чтобы проверить свою память, но мне он не нужен. Я отчетливо вижу, как открываю замочек цепочки и сворачиваю ее, как всегда, потом кладу ожерелье на ночной столик, чтобы оно не обмоталось вокруг шеи, пока сплю.

Даже когда снимаю наволочки с подушек в последний раз, знаю, что маминого ожерелья там нет.

Холодок пробегает вниз по позвоночнику, словно пальцы по клавиатуре пианино.

Кто-то вошел в комнату и забрал его, пока я спала.

Надеваю помятое шерстяное платье, которое оставила валяться на полу, и резко открываю дверь.

Майлз. Конечно, это должен быть Майлз.

Направляюсь в сад позади дома, где брат пропадал прошлую неделю, играя с моделью самолета, построенной вместе с доктором Клиффтоном. Но сейчас он стоит рядом с западной каменной стеной сада, самолет лежит перевернутый в траве, и одно крыло у него изогнуто, как сломанная рука. Он держит что-то в ладошке, и серебряная нить надежды пробегает по моим венам.

Но, когда он поворачивается, я вижу только остатки лепестков цветка. Он срывает нежные гроздья розовых и белых цветов хелоне и отделяет головки от стеблей. Это любимые цветы миссис Клиффтон.

– Майлз. – Мое сердце гремит в груди. Я даже не буду сильно злиться на него, если он взял ожерелье. Хотя оно у меня было только несколько недель, я так привыкла ощущать его на коже, что чувствую себя странно неуютно без него. Пока иду к Майлзу, моя голова начинает болеть.

– Что? – Он прячет лепестки за спиной. Остальные улики разбросаны как рваные лоскутки по саду Клиффтонов.

– Ты взял мое ожерелье, – спрашиваю, – то, с маминым кольцом?

– Нет, – говорит он, но избегает смотреть мне в глаза.

– Майлз, не лги, – говорю резко и делаю еще шаг по направлению к нему.

– Наверное, оно где-то в твоей комнате. – Он прищуривается и смотрит на лепестки у своих ног. – Может быть, – ухмыляется он, – оно с твоим дротиком, ленточкой и всеми твоими любовными стишками о Диксоне Фейервезере.

Я хватаю его за плечи и трясу так сильно, что зубы у него стучат, и понимаю, что касаюсь его впервые за много лет.

– Не смешно, – шиплю я. – Перестань выделываться хоть на одну минуту и скажи правду.

Он смотрит на меня так, будто я его ударила.

– Нет, – произносит он тихо, – я не знаю, где оно.

Я отпускаю его маленькие плечи, и он сразу же убегает. Наблюдаю за его хохолком, пока он не добегает до кур и они не разлетаются, кудахча, в разные стороны. Когда закрываю глаза, то почти вижу мамино недовольное выражение лица: она бы пошла за ним, а я бы отправилась в комнату и добавила еще одну борозду на полу.

Слезы жгут глаза. Между мной и Майлзом все останется по-прежнему, что бы ни изменилось вокруг нас.

Я нахожу миссис Клиффтон в солнечной комнате, она раскладывает бобы в ряд сияющих стеклянных банок для консервации.

– Можете помочь мне? – спрашиваю. – Я потеряла свое ожерелье.

Вместе с Женевьевой она помогает мне разобрать и снова застелить кровать, поднять матрас, отодвинуть шкаф с одеждой от стены. Доктор Клиффтон и Уилл присоединяются к поискам в других комнатах дома.

– Мне так жаль, дорогая, – говорит миссис Клиффтон в конце концов, вставая с места, где она на коленях смотрела под столом. Ладонями она отводит назад волосы. – Я знаю, что ожерелье имеет для тебя особую ценность. Уверена, оно найдется.

– Наверное, я просто где-то положила его, – говорю. Это ложь, но мне не хочется, чтобы она думала, что я обвиняю кого-либо. Я борюсь со слезами, а потом отправляюсь в сад.

Изучаю поврежденные временем кирпичи дома и дерево, чья огромная ветвь тянется прямо к окну.

Мое ожерелье не просто исчезло. И это значит: либо вор проник в мою комнату посреди ночи и украл его, пока я спала, либо кто-то в доме Клиффтонов лжет мне.

Сейчас не могу решить, что из этого хуже.

Когда дохожу до школьного поля для моих первых тренировок по «Звездам», миссис Перси уже там, прикрывает лицо от солнца, держа прямоугольную металлическую коробку на сгибе руки. Моя голова гудит от боли, которая не проходит с тех пор, как три дня назад потерялось мамино ожерелье.

– Давай начинать, – говорит миссис Перси. Я помогаю ей поставить на краю поля нечто вроде цели для стрельбы из лука. Шесть линий отходят от яблочка в центре, и я с облегчением вздыхаю. Если «Звезды» похожи на дартс, есть шанс, что я неплохо с ними справлюсь.

Но потом миссис Перси начинает навешивать тонкие проволочки перед целью. Она продевает серебряную и красную свечи в первый узел на проволоке, два стеклянных сосуда с водой – в узлы по обеим сторонам. Они достаточно легкие, чтобы свободно качаться на слабом ветру.

– Ну, начнем? – спрашивает миссис Перси. По моему кивку она дает мне пару плотных белых перчаток. – Меры предосторожности, – объясняет она. – Нам ведь не нужны случайно отрезанные пальцы в первый же день.

Она подмигивает. Я переношу вес с одной ноги на другую и нервно смеюсь. Уже начинаю потеть. Сейчас нет времени думать о мамином ожерелье, если хочу оставить в целости и сохранности все конечности.

– Боюсь, я не много знаю о «Звездах», – признаюсь я. – Может быть, лучше начать вам.

– В действительности все просто. – Миссис Перси натягивает свои перчатки светло-лавандового цвета, потом с треском открывает металлическую коробочку. Внутри лежит аккуратный набор серебристых звезд, каждая размером примерно с мою ладонь. Их концы сияют, острые как бритвы.

– Всего три раунда, в каждом раунде бросают три звезды, – объясняет она. – Это значит, что у тебя есть девять шансов набрать очки. За каждую звезду, попавшую в цель, получаешь очки, и чем ближе к яблочку попадаешь, тем больше очков.

Я киваю.

– Но по-настоящему хорошо – попасть в висящую свечку с такой силой, чтобы звезда прорезала воск, свеча упала и подожгла топливо под целью. Прямое попадание в яблочко – пятьдесят очков. Если успешно зажжешь топливо – сто пятьдесят. Честно говоря, – продолжает миссис Перси, прищурившись, – не рассчитывай, что это произойдет. За всю историю турнира такое случилось только дважды. Тебе нужно лишь избегать попадания в эти флаконы с водой, которые висят по обеим сторонам свечи. Если они разобьются или прольются, то теряешь очки – и, скорее всего, пламя свечи погаснет.

– Поняла. – Я плотно натягиваю перчатки. – Никогда не слышала об этой игре.

– Эта версия «Звезд» появилась в Коррандере, – говорит миссис Перси. – Турнир отдает предпочтение традиционным играм, но с несколько неожиданным поворотом.

Это имеет смысл. Описание, подходящее самим городам-побратимам.

– А, кое-что еще, – добавляет миссис Перси, – в третьем раунде цель будет двигаться.

Мое всевозрастающее беспокойство, должно быть, очень заметно, потому что миссис Перси быстро ставит меня напротив мишени и демонстрирует правильный бросок.

– Главное – хорошенько прицелиться и правильно двигать кистью руки, – объясняет она. – Тебе нужно взять звезду за кончик и придать максимально возможную вращательную силу, когда отправляешь ее в полет. – Она несколько раз демонстрирует мне движение, прежде чем бросить первую звезду, которая прорезает воздух и попадает в цель.

– Нам придется поэкспериментировать и понять, какой стиль лучше всего тебе подходит: из-за плеча или от бедра.

Миссис Перси передает мне звезду. Она тяжелее и тверже, чем я предполагала. Совсем не похожа на папины маленькие, с грузиком дротики дартса, которые помещаются в мои ладони, как камешки для бросков.

Я осторожно дотрагиваюсь до кончика звезды пальцем в перчатке.

– Они кажутся… – колеблюсь. – Похоже, они могут быть опасными.

Выражение, пробегающее по лицу миссис Перси, не очень-то успокаивает.

– Да, именно так, – подтверждает она. – Брошенные в человека – с целью самозащиты, конечно, – они даже могут быть смертельными.

В целях самозащиты.

– Теперь, – говорит миссис Перси, и я выхожу на линию, – давай начнем.

Во время нашей карточной игры вечером в четверг замечаю, что у Майлза выпал еще один зуб. Мне все еще неприятно из-за того, что я поссорилась с ним из-за маминого кольца, и он с тех пор мне и слова не сказал.

– Майлз, – говорю после игры, желая помириться, но он игнорирует меня и закрывает дверь в свою комнату. Я готовлюсь пойти в кровать, принимаю таблетку аспирина от головной боли, которая словно не собирается уходить, и нащупываю под подушкой звезду, чтобы убедиться, что, завернутая в тряпку, она все еще там. В голову приходит идея.

Достаю мамину книгу. В ожидании, пока Майлз пойдет спать, нацарапываю несколько заметок в моем новом списке.

Когда луна висит низко и ярко светит между ветвями дуба за моим окном, я пробираюсь в комнату Майлза с пятью центами в руке. Он не привлекал внимания к новому выпавшему зубу, и я не уверена, что миссис Клиффтон заметила. Может быть, вклад в новый комикс «Подводник» поможет залатать дыру между нами. Аккуратно отрываю лист бумаги из лежащего открытым на полу рядом с его кроватью блокнота и пишу:

Майлз спит, уголки его рта опущены, волосы на лбу примялись. Его рука держится за край одеяла. Когда Майлз шевелит губами, я с завистью пытаюсь угадать, снятся ли ему сны.

К счастью, он спит крепко. Просунуть монетку и записку под подушку, на которой лежит его голова, не так легко, как представлялось. Нащупываю там зуб, как и надеялась, и достаю его в качестве обмена.

На пути к двери останавливаюсь около его блокнота с набросками. Теперь, когда верхняя страничка вырвана, вижу рисунок и подпись под ним. Наклоняюсь, чтобы лучше его рассмотреть.

С облегчением вижу, что первый рисунок – что-то другое, не могила мамы. Вместо этого там набросок крылатой зубной феи. Она несет сумочку, переполненную зубами, и едет в карете, сделанной из скорлупки лесного ореха.

Переворачиваю страницу.

«Мама, – написал он, – не знаю, видишь ли ты это оттуда, где ты сейчас. Но я подумал, тебе бы понравилась загадка».

Он нарисовал маленькую, похожую на живую лягушку мшистых оттенков зеленого и коричневого. Под ней написал:

Квак-а-кола. Это так… глупо. Я давлюсь всхлипом, который приходит ниоткуда. Он так аккуратно нарисовал маленькую лягушку своими вариантными карандашами – маме бы понравилось. И я забыла о скорлупках лесных орехов. Когда бы мы ни находили пустую скорлупку в саду, она говорила нам, что, должно быть, ее оставила зубная фея. Слезы текут по моим щекам, дыхание прерывается, потому что я пытаюсь плакать, не издавая ни звука.

Хочу вернуть ее кольцо.

Хочу вернуть ее.

Закрываю блокнот и возвращаюсь в свою кровать, лежу и плачу в подушку. И хорошо, и больно, словно что-то плотное и колючее расправляется в груди. В конце концов сажусь и вытираю лицо рукавом, когда слышится легкий стук в мою дверь. Быстро провожу рукавом по щекам и носу, вытирая остатки слез. Потом накидываю одеяло на плечи и в последнюю минуту хватаю звезду из-под подушки.

– Да? – Я чуть-чуть приоткрываю дверь.

Уилл стоит передо мной, весь в черном. Волосы у него снова короткие.

– О, ты… – Он поражен, когда смотрит на мои глаза, которые, должно быть, покраснели. – Прости. Могу зайти попозже.

– Нет. – Я пытаюсь улыбнуться и открываю дверь шире. – Все нормально. Что ты хотел?

Он остается в коридоре, но наклоняет голову и долго смотрит на меня.

– Хочешь кое-куда пойти со мной? – наконец спрашивает он. – Там относительно безопасно и туда не совсем разрешено ходить.

Я шмыгаю носом. Хочу быть в любом месте, только не одна в этой комнате.

– Да, – отвечаю.

– Одевайся, и я зайду за тобой через десять минут. – Он улыбается. – Я рад, что ты готова пойти. Твоя комната – между прочим, мой путь побега.