Особенно остро человек сталкивается с проблемой одиночества, когда оказывается в беде. Вокруг него становится гораздо меньше людей, ведь готовых быть с ближним не только в радости, но и в горе всегда меньше. У человека не хватает сил справиться с навалившимися обстоятельствами, и он начинает ощущать себя брошенным, покинутым, в какой-то степени даже преданным.

Бывают и принципиально иные случаи, когда человек, попавший в беду, наоборот, сам отталкивает от себя окружающих. Порой он всех безосновательно считает виновниками или пособниками того, что с ним произошло. Это внутренняя истерика, которая зависит, конечно, и от стресса, но в основе ее лежат преувеличенная гордость и самолюбие. По сути, это привычка к тому, что легче становится, только когда находится, кого обвинить. Если мы замечаем такое за собой, пусть в самых невинных ситуациях, от этого нужно обязательно избавляться, иначе в большой беде мы можем оказаться совершенно одни — не потому, что к нам никто не подойдет, а потому, что мы сами никого не подпустим по собственной злой воле. Тем же, кого отталкивают, нужно просто иметь в виду, что в таком состоянии у человека все будут виноваты — и те, кто отошел, и те, кто пытается помочь, — в том, что помогают неправильно.

Бывает и так, что человек никого, кроме себя, не винит, но общаться с ним при этом совершенно невозможно, потому что он в любом утешении, в любом слове о чем-то хорошем видит напоминание о том, что у него-то, наоборот, все плохо. Приходишь к несчастному в больницу, говоришь ему с улыбкой: «Там такое солнышко на улице!» — а в ответ: «Ты что, издеваешься? Я уже месяц тут лежу, даже к окну не могу подойти, а ты мне про солнышко…» Или как-то мягче реагирует человек, но видно, что, о чем ему ни говори, он обязательно усмотрит в этом повод для уныния и обидится.

Но на самом-то деле ущербен только тот человек, который считает себя ущербным. Это чувство — совершенно субъективное, и окружающим оно передается только тогда, когда человек сам его им передает. А вот одиночество, которое в результате возникает, вполне объективно и реально. Чувство ущербности рождает в человеке зависть, а эта сила сродни ненависти — она ранит душу того, на кого направлена. И когда мы приходим к страдающему товарищу и понимаем, что он нам завидует, нам даже просто из чувства самосохранения не хочется это общение продолжать. Как христиане мы должны предложить помощь, позаботиться, но это не подразумевает обязанности терпеть и принимать все то, что человеку диктует зависть.

То есть тому, кто видит, что его не навещают, не посещают, покинули, нужно в первую очередь задуматься о своем отношении к дару жизни. Если ты действительно принимаешь жизнь как дар, то будешь радоваться любым проявлениям этой жизни: солнышку, которого ты не видишь, детям, которые у кого-то рождаются, а у тебя нет, какому-нибудь жучку, который заполз в твою комнату или в больничную палату. И конечно, ты будешь радоваться другому человеку. А мысль «мне дано меньше, чем другим» не содержит ничего доброго — ни смысла, ни радости. И более того, в ней заключено глубочайшее неуважение к себе самому и глубочайшее неуважение к Богу, потому что жизнь — это Сам Господь, который неизмеримо больше всего того, что мы считаем жизненными благами.

Но даже если у человека, попавшего в беду, есть верные, настоящие друзья, которые ему во всем помогают, и он принимает их помощь, одиночество все равно будет хоть отчасти присутствовать. Может ли кто-то почувствовать твою боль так же, как ты? Никто, только Господь. Люди могут буквально круглосуточно окружать страдающего своей заботой, поддерживать его на каждом шагу, и все равно в какие-то моменты он будет один в глубине своего страдания, и в эту глубину не сможет с ним спуститься никто. Но именно в этой глубине человек может встретить Бога и может познать Его так близко, как никогда не познал бы в обычной жизни, ибо местом встречи человеческой души с Богом является точка наивысшего страдания — крест.

Но все же одиночество в страдании, переживаемое рядом с любящими людьми, бывает уже не настолько болезненным, не настолько горьким, его уже легче перенести. Поэтому мыслью о том, что пережить трагедию человеку по-настоящему помогает только Господь, нельзя пользоваться как отговоркой — нужно приходить на помощь, нужно окружать ближнего теплом и заботой и нужно быть готовым все, что только для нас возможно, сделать.

Да и вообще, думаю, нужно сказать, что каждому из нас бывает просто необходимо в какие-то моменты претерпевать боль, испытания, оставаясь лишенным помощи. Ведь следование за Христом — это следование в том числе и на распятие, и пока человек не переживет какую-то свою личную, хотя бы совсем небольшую, Голгофу, он не поймет по-настоящему цену нашего следования за Христом и нашего спасения.

Мне памятны слова святителя Николая Сербского из его книги «Молитвы на озере». Он молится там, чтобы Господь отдалил от него друзей, говоря: «Я люблю их, но они отдаляют меня от Тебя, Господи, а враги мои приближают меня к Тебе». Конечно, далеко не каждому стоит молиться такой молитвой — не каждый готов к тому, что в итоге может произойти. Мы знаем, что святителя Николая Господь действительно на всю его дальнейшую жизнь отдалил и от друзей, и от родины — во время Второй мировой войны он оказался в концлагере Дахау, а после войны — в США, вынужденным эмигрантом. Там он написал книги, собравшие его выстраданный личный опыт и ставшие неотъемлемой частью духовного наследия сербского народа. Этот пример — пример святости — показывает нам, что одиночество в беде может стать и благословением для христианина, может быть очень плодотворным. И самое главное, оно может обратиться в свою противоположность — никакого одиночества уже не будет, потому что Бог будет с человеком всегда — вернее, человек в каждое мгновение будет ощущать Его присутствие в сердце.

Порою разговор с человеком, которого все в беде бросили и оставили, бывает очень тяжелым. Особенно когда это оказывается для него полной неожиданностью. Был круг знакомых, весьма приличных людей, достаточно большой круг общения — оглянулся, а рядом никого. Как жить дальше, как теперь, выкарабкавшись, возвращаться в привычную среду и вновь с этими людьми общаться, смотреть им в глаза?

Думаю, есть несколько составляющих этой проблемы, и с каждой из них нужно разбираться отдельно.

Во-первых, эта «неожиданность» случилась лишь потому, что жили мы очень поверхностно и так же относились к своим связям с окружающими. На самом деле в нашей жизни столько испытаний, что более-менее внимательно живущему человеку не нужно дожидаться больших потрясений, чтобы понять, как поведут себя окружающие в тяжелой ситуации. Повседневная жизнь достаточно ясно показывает нам это. Если же мы на эти указания закрывали глаза, если общались с людьми просто «из приятности», не задумываясь, обещают ли эти отношения взаимопонимание, взаимопомощь, есть ли в них какой-то жизненный фундамент, нам остается только укорить себя, а на этих людей не держать никакой обиды. Это не значит, что нужно их по-прежнему считать друзьями и отводить им в своей жизни то же самое место. Нужно поставить их на то место, на котором они, собственно, всегда и стояли, будучи нам приятелями, знакомыми, людьми неблизкими. И, освободившись от иллюзий, продолжать жить.

Во-вторых, в любой ситуации мы должны попытаться поставить себя на место другого. На самом деле люди часто приходят на исповедь и каются в том, что кому-то не помогли, и я во многих случаях вижу, что их вины как таковой в этом нет. «Я не смогла пойти в больницу ухаживать после операции за двоюродной сестрой». Не смогла почему? Или потому что было лень, или человек неприятен, или «она все время чего-то просит, а я ей, в конце концов, не должна», или дома у самой дочка лежала с температурой под сорок, или побоялась отпроситься с работы в разгар подготовки годового отчета. Все это совершенно разные причины. Человек, который нам не помог, не обязан нам об этих причинах отчитываться, но, если он действительно близок нам, мы наверняка будем хотя бы частично в курсе его обстоятельств. И тот риск, который потенциально понесет человек, помогая нам, всегда нужно ставить выше риска своего собственного. Мы просим у него взять для нас кредит на дорогое лекарство, потому что нам самим не дадут, а без препарата могут возникнуть осложнения. Да, но нужно вспомнить, что у него самого ипотека, его жене скоро рожать, и если мы не сможем своевременно отдать долг, вполне возможно, что он потеряет из-за нас жилье или вынужден будет устроиться на три работы и подорвет здоровье. Может быть, он и пойдет на такой риск, но совершенно не обязан это делать. А многие из нас видят только свою беду, и опасность тоже видят только в своей жизни. И прежде чем считать кого-то предателем, нужно хотя бы разобраться в том, что предательством на самом деле является, а что нет.

Есть, однако, и другая крайность: попавший в беду предпочитает остаться инвалидом, лишиться жилья, дождаться еще чего-то непоправимого, лишь бы не «идти с протянутой рукой». Просить ему стыдно, особенно о себе. Но это ложный стыд, от гордости, и путь здесь только один — его преодолевать.

И еще с одной прискорбной вещью сталкивается священник: порой человек, понимая, что опереться ему не на кого, буквально до исступления молится: «Лишь бы не было беды, лишь бы ничего со мной не случилось…» От такой молитвы никакой мир душевный родиться не может — наоборот, только страх. Нужно понимать, что скорбям надлежит приходить, и слава Богу, если хотя бы между этими скорбями удается полной грудью вздохнуть.

Есть и некий вариант этой молитвы: «Господи, пусть будут материальные лишения, пусть будет это и то, но только не вот это — этого я не переживу». Что можно тут сказать? Да, бывает так, что человек к чему-то готов, а к чему-то не готов. Апостол Петр был готов умереть за Христа, но оказался совершенно не готов к тому, что у него на глазах Христос будет схвачен и окажется в руках творящих неправедный суд. Именно это его внутренне надломило и побудило трижды от Христа отречься. Точно так же у каждого христианина могут быть особо трудные лично для него в жизни вещи, которые, как ему кажется, могут поколебать даже его веру. Совсем не обязательно, что Господь заставит человека переживать именно это самое трудное для него испытание. Но как раз наш страх зачастую и уготовляет нам это испытание, как бы копая в нашей душе яму: чем сильнее мы боимся, тем она шире и глубже и тем больше вероятность в нее упасть. У архимандрита Софрония (Сахарова) есть такая мысль: когда человек сам готов от чего-то отказаться, Господь чаще всего у него это не забирает, также и когда исполняется мужества, чтобы с чем-то смириться и что-то пережить, ему тоже порой переживать это не приходится. Мы, уповая на Господа, приближаемся к своему страху — и страх от нас бежит. И лучше уж быть застигнутым тем самым испытанием в этой борьбе, чем раздавленным этим страхом.

Христианская жизнь предполагает страдание не потому, что в человеке заложено стремление к страданию. Человек стремится не к страданию, напротив — к благобытию. Он хочет всегда пребывать в нем, и это совершенно естественно. Но при этом нет ни одной области человеческой жизни, где человек без боли, без скорби, без труда мог бы чего-то достичь.

Возьмем, допустим, спортсмена. Стремясь к победам, он будет испытывать боль, стресс, в какие-то моменты задыхаться от нагрузки, будет мучиться от бессонницы, которая станет следствием всего этого. Что, ему нравится над собой издеваться? Нет, просто он понимает, что иначе должной физической формы не достичь. И если говорить о христианской жизни, здесь тоже нечто вроде этого происходит, только все несоизмеримо серьезней и драматичней.

Продолжая сравнение со спортом, можно сказать, что у христианина бывают действительно важнейшие в жизни «состязания», когда происходит что-то, чего мы в высшей степени не хотим. И тогда мы должны собраться полностью, сконцентрировать все свои силы и весь свой христианский опыт, чтобы с навалившимися обстоятельствами и с нахлынувшей скорбью справиться. А силы эти крепнут, когда человек и в повседневной жизни, и в малых испытаниях научается примиряться с трудностями, научается видеть в них также и средства закалки души, подготовки к решающим схваткам. И такой «тренировочный процесс» должен продолжаться всю жизнь. Каждому человеку, если он трудится над собой, знаком этот опыт: вот меня охватила скорбь и уже, казалось бы, одолела, но вдруг оказалось, что она маленькая и слабая, а я большой и сильный — с помощью Божией я вырос, возвысился над ней. И я ощущаю, что вышел на простор, могу дышать полной грудью, могу радоваться. Так бывает, когда преодолеваешь себя. А когда не преодолеваешь, то становишься с каждым днем все меньше и меньше себя самого, и скорбь тебя в конце концов загоняет в какой-то тесный и темный угол и убивает.

Порой, конечно, человек все это понимает, но все равно живет кое-как — ну не хватает у него сил, воли, чтобы поступать как должно. Но момент «экзамена» в его христианской жизни все равно наступит. И кажется, что выхода нет, он к нему не готов, но тогда он может сказать себе: «Слава Богу, что со мной это произошло — я знал, что должно делать, но у меня никогда не хватало на это решимости и желания. А теперь час пробил, и я принимаю эту скорбь и уповаю на то, что ее перенесение хоть немного искупит лень и расслабленность всей моей жизни». Если вспоминать новомучеников, пострадавших в XX столетии, в жизнеописаниях некоторых из них прямо-таки красной нитью проходит эта мысль. Человек живет и всю жизнь страдает от того, что он не таков, каким должен был быть. И вдруг он понимает, что Господь протягивает ему Свою руку — через боль, через страдание и даже через смерть. И человек хватается за эту руку и бежит со всех ног туда, где его ждет Господь. Вот это и есть христианство. А есть иллюзия христианства, и часто то испытание, которое человек переживает в одиночестве, позволяет ему понять: все, что он мнил в себе христианством до этого момента было такой иллюзией.

В православной, церковной среде можно столкнуться со своеобразным, скажем так, отношением к человеку, которого постигло тяжелое испытание. Его наперебой поучают, что любое несчастье с человеком есть следствие его образа жизни, его греховности. Говорящие так видят в этом буквально некую миссию, на самом же деле это скорее отталкивает человека от Церкви.

Дело в том, что есть правда, которую можно сообщить человеку таким образом, что правды в этом не будет. Подобных примеров множество в нашей повседневности. Безусловно, все, что происходит в нашей жизни плохого, является следствием греха. Но имеем ли мы право на этом основании объявлять человеку в беде: «Ты виноват, потому что ты грешен»? Во-первых, это очень примитивное понимание природы беды: в каком-то смысле это верно, но в целом все гораздо сложнее. А во-вторых, это просто классический пример того, как в руку человека, ожидающего хлеба, влагается камень (см.: Мф. 7: 9-10). Господь в Евангелии дает понять, что ожидает от нас совершенно другого — сострадания и любви. Авва Дорофей говорит, что если Господь попустил какому-то городу гореть, это не значит, что Господь хочет, чтобы бы бегал и поджигал этот город. И если Господь попустил кому-то страдать, это не значит, что ты должен усугублять это страдание.

Бывает даже так: есть человек, которого священник знает и видит, что этот человек творит со своей жизнью. И священник говорит ему: «Понимаешь, то, что ты делаешь, приведет к страшному результату. Я не знаю, что с тобой случится — с тобой или с твоими близкими, однако то, как ты живешь, кончится большой бедой». Но когда с человеком действительно происходит то, о чем ты его предупреждал, первые твои слова должны быть словами утешения. Не надо здесь показывать свою «прозорливость»: «Вот, я тебе говорил!» Не это сейчас человеку нужно. А этот стереотип, к сожалению, многие усваивают с детства, от родителей, и потом своим детям передают: побежал куда-то в неположенное место ребенок, разбил себе голову, бежит назад к маме и папе и плачет, а мама и папа ему: «Вот, не надо было туда бегать! А ты не слушаешься!» А нужно сначала обнять, обработать рану, утереть его слезы, а потом уже, когда он успокоится, сказать: «Вот видишь, мы с тобой об этом говорили, именно это я тогда и имел в виду».

Со взрослыми бывает иногда, что человек не утешения ищет, а подтверждения несправедливости происшедшего: «За что Бог послал мне такое? Я ведь ни в чем не виноват, я ничего плохого не сделал».

Тогда можно как-то очень кротко и мягко сказать, что нет среди нас невиноватых и все мы в чем-то согрешили, так что не будем на Бога роптать, а лучше обдумаем то, что случилось. Главное — постараться объяснить это так, чтобы не вызвать у него боль и обиду в ответ, так, чтобы его поддержать, посочувствовать ему.

У христианского писателя Сергея Фуделя есть в одном из произведений замечательный эпизод, который я всегда вспоминаю, когда разговор касается человека, Церкви и беды. Он едет в метро, и вместе с ним в вагоне едет какая-то мама с дочкой, женщина держит девочку на руках. Мама смотрит в одну сторону, а девочка из-за ее плеча, соответственно, в другую. И вот девочка видит яркий, красный стоп-кран и начинает тянуться к нему рукой. Фудель улавливает это движение ее руки и хочет остановить ее. И в этот момент он видит другого человека, который тоже реагирует на это движение девочки, и встречается с этим человеком взглядом. И когда они друг на друга смотрят, между ними рождается удивительное ощущение единства. Такое же единство с другими во внимании, в оберегании, в служении обретает человек и в Церкви, в своей христианской жизни. И если человек так живет и так ощущает не только Церковь, но и все человечество, Богом сотворенное, он не будет испытывать одиночества ни в каких испытаниях.