Одна из важнейших тем в разговоре об одиночестве — это, безусловно, одиночество в старости. Многие люди уже заранее задумываются о старости: кто-то рисует себе картины благополучия в окружении детей и внуков — радужные и порою не основанные на реальности, кто-то, наоборот, преклонного возраста боится и представляет себе все в черном свете. А есть другая категория людей — те, кто о старости не думает вообще, предпочитая жить так, словно она никогда не наступит.

Однако ни тем, ни другим, ни третьим в большинстве случаев не приходит в голову мысль, что старость — это то, к чему человек обязательно должен определенным образом готовиться. Я говорю о подготовке не в житейском смысле — денежных накоплениях и тому подобном, а о том, что старость должна наступать для человека как пора подведения итогов жизни, как закономерный результат этой жизни, в достижение которого вложен труд, в том числе и труд духовный. Так бывает, когда человек живет с чувством ответственности за тот дар жизни, который он от Бога получил, и для него ничего не наступает совершенно случайно.

В старости с особой силой проявляется все, что есть в человеке: все его страсти, все его слабости, все его пороки. И порой человек оказывается тогда по-настоящему одиноким еще и потому, что просто никому не хочется рядом с ним находиться. Он ведет себя так, что пребывание рядом становится пыткой даже для самых близких людей, не говоря уж о более широком круге знакомых. Поэтому нужно помнить, что те греховные склонности, которые мы раз за разом себе прощаем, оправдываем, на которые мы постепенно закрываем глаза, проявятся с годами — а точнее, когда наша земная жизнь будет уже близка к концу — во всей своей уродливости и со всей своей властью. И когда мы встречаем в жизни крайне тяжелых в общении престарелых людей, надо постараться не осуждать их, а усвоить эти примеры и прилагать усилия, чтобы с помощью Божией подобного в своей жизни избежать.

Но самое страшное, если в старости человек окажется тяжелым не только для окружающих, которые разбегутся и оставят его одного. Человек в старости, если он не будет к ней готовиться, может оказаться невыносим для себя самого. Помочь такому человеку бывает уже очень трудно, подчас невозможно, потому что он самого себя терпеть не может, а в то же время всецело замкнут именно на себя, на свое «эго». И тем, кто до такого состояния еще не дошел, но заметно к нему движется, можно опять-таки сказать: внимайте себе, испытывайте себя, хорошо ли рядом с вами людям и хорошо ли рядом с вами вам самим? И если нам с самими собой плохо, то и окружающим с нами вряд ли хорошо, нужно честно себе в этом признаться и предпринять усилия по исправлению своей жизни.

Бывает, конечно, что одиночество в старости возникает не по вине человека, а вследствие трагической гибели близких, например. Но и к такому одиночеству можно относиться по-разному. Кто-то будет сетовать на несчастную судьбу, чувствовать себя обделенным и брошенным. Кто-то отнесется к этому стоически, мужественно, так сказать, стиснув зубы. А кто-то воспримет это по-христиански, продолжая любить Бога и людей. И конечно, когда-то ему взгрустнется, в какие-то моменты ему будет тяжело, но тем не менее душа его будет всегда иметь утешение.

Мне как священнику приходится видеть ситуации, когда человек бывает в старости не просто одинок, не просто некому подать ему стакан воды, а ему, условно говоря, специально не подадут этот стакан, чтобы ускорить его уход в мир иной. Не всегда доходит до крайностей, но когда престарелый человек абсолютно не нужен своим домашним и, если бы не квартира, которую он еще никому не отписал, его бы полностью игнорировали и бросили — такое встречается нередко. И часто эта бабушка или этот дедушка винят внуков: мол, прагматичные они, как все их поколение. Но воспитали-то внуков собственные дети этих людей… Кто в них вложил эту расчетливость, бесчеловечность, холодность, не научил любить? Кажется, винить в такой ситуации себя самого — значит лишь усугублять ту скорбь, которая и без того постоянно сердцем владеет. Но на самом деле это не так. Когда ты понимаешь, что сам виноват в том, как складывается теперь твоя старость, у тебя есть возможность вздохнуть и сказать Богу: «Господи, прости меня за то, что я неправильно воспитал своих детей». И Господь такому сокрушенному человеку так или иначе подаст облегчение. Если же человек будет считать, что мир несправедлив — что он-то все делал хорошо и правильно и детей воспитывал как нужно, а они ему ответили черной неблагодарностью, — тогда, конечно, эта тяжесть будет еще тяжелее.

Как-то раз знакомая рассказала мне, что однажды увидела на улице старушку, которая в буквальном смысле — по снегу и льду — ползла на четвереньках из продуктового магазина. Она помогла ей добраться до подъезда, и выяснилось, что для бабушки это обычный способ передвижения — ее и в магазине этом уже знают. Помню подавленное состояние этой моей знакомой: заметно было, что она словно встретилась лицом к лицу со страхами по поводу собственного будущего. И она меня спрашивала: «Как же так? Как такое вообще возможно? И как принять то, что и с тобой это когда-то может случиться?»

Такое действительно возможно — так же, как, например, и существование бездомных людей, которые живут в подвалах и на свалках. Но это опять же не рок, не судьба, это результат определенного процесса, к которому человека ведет его собственный выбор. Слишком упрощенно было бы считать, что человек лишился жилья и работы, оказался на улице — и он автоматически становится бомжом. Есть немало людей, с кем подобное случилось, и они скитались какое-то время, но их не затянула эта жизнь на улице, от которой люди уже практически не возвращаются к нормальному существованию, потому что полностью меняется их сознание. Так же и здесь: прежде чем человек решает для себя ползти по городу, полному людей, по грязи и слякоти, на четвереньках, в нем происходит определенный процесс. И нужно думать, наверное, не о том, как нам подобное положение принять, если с нами такое когда-то случится, а о том, как нам в такое состояние не прийти. А этот вопрос решается не в каком-то отдаленном будущем — он решается и сейчас. В том числе и тем, как мы реагируем, когда видим такую бабушку. Тем людям, которые просто смотрели, как она мимо них ползет куда-то на четвереньках, тоже, вполне возможно, придется когда-то передвигаться так же. И кто-то из них при этом будет вспоминать о ней, а кто-то не будет, потому что и тогда их не проймет и не прошибет. И дело здесь не в каком-то мистическом возмездии и проклятии, а в том, что, если людям не приходит в голову хоть что-то сделать для человека в таком положении, значит, они не совсем люди и, значит, уже одиноки и уже «на четвереньках», просто в их жизни это пока не проявилось.

Еще одна частая, можно сказать, массовая ситуация, с которой приходится сталкиваться. Дети вырастают и уезжают искать лучшей жизни: кто-то из села в город, кто-то из города в столицу. А мама, вырастившая этих детей, остается одна, зачастую в бедности, зачастую без надежды на опеку в старости, потому что там, в городе или в столице, сын или дочь борются за место под солнцем — много работают, тесно живут и не смогут взять ее к себе.

Нередко такие бабушки, совсем состарившись, становятся подопечными волонтеров храма. Или просто в храм приходят за утешением: вроде все в жизни сложилось — сын, дочь вышли в люди, в городе устроились, хорошо живут, но как же тяжело одной! И вроде бы у многих так…

Но то, что так — у многих, не опровергает, а лишь подтверждает ненормальность этой ситуации. И нельзя все списывать на финансовые обстоятельства, на необходимость выживать. Пример — народы Кавказа, где молодежь тоже уезжает из глубинки, чтобы как-то устроиться, но практически не бывает, чтобы престарелые родители при этом остались покинутыми и нуждались в помощи и уходе. Либо в родительском доме остается кто-то из детей, а те, кто на заработках, обеспечивают их в меру сил, либо стариков забирают в город, даже если в квартире при этом яблоку негде упасть. Это вопрос приоритетов. И вопрос о том, что сами родители дали ребенку, когда он был мал и нуждался в помощи и внимании.

В традиционных семьях, о которых я сказал, детей могут воспитывать строго, они могут по местным традициям не допускаться со взрослыми за стол до какого-то возраста, но практически все они знают: случись с ними что-то — и папа за них убьет, а мама за них умрет. У нас же довольно часто ребенок сыт, одет, но брошен — с ним все происходит как бы само по себе. Про одинокую маму с ребенком говорят: «женщина с прицепом», и сами мамы нередко так и воспринимают своего ребенка — как прицеп, как нечто, что где-то позади них болтается и что они за собой тащат. Удивительно ли, что «прицеп» отцепляется при первой же возможности и уезжает далеко и надолго? Так что все дело в системе взаимоотношений. Если люди друг друга любят, они никогда не оставят друг друга в нужде, и для них ни тесная квартира не будет преградой, ни переезд за пять тысяч километров, ни что-то еще.

Бывает, правда, и так, что сын или дочь и согласны бы взять пожилую маму или отца в свою семью, но не могут, потому что он или она негативно относятся к зятю, невестке и настроены их семью разрушить. И супруги в этом случае, безусловно, имеют право защищать свой брак. Здесь пожилому человеку, который жалуется, что сын или дочь его бросили, «предали», стоит, наверное, вспомнить известных стрекозу и муравья: если ты жил как хотел, ставил свои желания и мнения превыше всего, то и последствия принимай соответствующие. И пока человек жив, пока остается еще какое-то время, он может задуматься об этом, понять, что делал не так.

Даже если он уже ничего в этой ситуации не сможет исправить, он сможет исправить хотя бы свое отношение. А это для Бога в нас очень важно.

Бывает, что человек боится не столько одиночества в старости, сколько одиночества в крайней немощи, в предсмертном уже состоянии. Будут рядом любящие близкие или нет? Очень многим свойственно думать, что если нет — они окажутся в аду на земле. Но на самом деле любой человек, даже окруженный заботой и любовью близких, должен понимать, что обстоятельства его ухода из этого мира непредсказуемы. Они откроются только тогда, когда настанут эти последние месяцы, дни, часы. И никто не может знать, что тогда будет с нами, что мы будем чувствовать, окажется ли кто-то рядом и будем ли мы нуждаться в этом. Но мы должны твердо знать, что, когда это время наступит, очень многое будет зависеть от нас самих: от того, как мы прожили свою жизнь и что выкристаллизовалось в нас как самое главное.

Мне памятны в этом смысле два различных примера. Я видел, как доживала свои последние дни очень пожилая женщина, которую я хорошо знал. Ей было далеко за девяносто, и практически до последних месяцев жизни она заботилась о себе сама. Жила строго, размеренно, поддерживая в квартире идеальный порядок. Когда она не смогла больше вставать, ей наняли сиделку. И все свои последние дни эта тяжело больная женщина больше всего страдала не от того, что умирает, а от того, что может только лежать и смотреть, что делает сиделка, от того, что чужой человек находится в ее квартире и она не может ежеминутно следить за ним и руководить им.

А другой пример — это последние годы жизни архимандрита Кирилла (Павлова), которого мне доводилось посещать, когда он уже был прикован к постели. В то время как он в какие-то короткие моменты приходил в себя, плавясь от температуры, задыхаясь от душившей его мокроты, не имея возможности пошевелить парализованными конечностями, его взгляд обращался к тем, кто ухаживал за ним, он спрашивал, как они себя чувствуют, не тяжело ли им, молился о них. И надо хорошо усвоить: это только кажется, что к такому расположению души прийти достаточно легко. На самом деле это плод многолетней подвижнической жизни, и прежде всего — плод смирения. Помню, как в ответ на сочувствие людей его состоянию отец Кирилл неизменно удивлялся: «А что еще я, грешный, заслужил?»

Немало глубоко верующих людей умирало и умирает в полном одиночестве. Это в том числе очень многие святые, которых подчас некому было даже похоронить или похороненные в безвестных могилах — как, например, немалая часть новомучеников Российских. Но я убежден, что эти люди, покидая земную юдоль, думали прежде всего о чем-то другом — не о своем одиночестве. Благодарили Бога за прожитую жизнь, просили у Него прощения за то, что было в этой жизни не так, молили о Его милости в судный час ко всем, чающим жизни будущего века. А вот ропота и обиды не было, они наполняют только тех, кто болезненно любит себя. Эта готовность потерпеть в конце своего земного существования скорбь, понести внутренний труд, чтобы еще хоть немного очиститься, как очищается золото в раскаленном горниле, и приблизиться к Бог — очень важный момент нашей веры. Для человека вся его жизнь должна быть восхождением, и если он так воспринимает ее изо дня в день, то на смертном одре он будет совершать последние, самые трудные шаги к вершине. И старость, болезнь, сама близость смерти станут для него лишь ступенями. И — предвестниками Встречи.