Глава 25

Я поехала прямиком на работу, надеясь, что это отвлечет меня от грустных мыслей, как то всегда бывало, когда я сталкивалась с личными неурядицами. Потому что на работе я была сильной, уверенной в себе и успешной – иными словами, обладала всеми качествами, которые отсутствовали в моей личной жизни. По крайней мере, на работе я могла притвориться, что эти две стороны моего «я» сливались в одну, и я была столь же успешна в общении с людьми, как и в сделках с недвижимостью.

Стоило мне войти в офис, как Нэнси Флаэрти встретила меня жизнерадостной улыбкой. С возвращением теплой погоды, позволяющей играть в гольф, ее настроение заметно улучшилось. Я обратила внимание, что Нэнси сжимала телефонную трубку затянутой в перчатку рукой. Она перехватила мой взгляд.

– Дети подарили мне на Рождество новые перчатки, и я пытаюсь приноровиться к ним. Пока что я все время попадаю не в те кнопки, поэтому заранее извиняюсь, если вдруг соединю тебя с чужим клиентом. – Она положила трубку и подалась вперед, пристально на меня глядя.

– Ну и вид у тебя, Мелани. Ты плакала?

– Нет, просто аллергия.

– В январе?

Я прищурилась, глядя на нее.

– Для меня есть какие-нибудь сообщения?

– Да, я положила их тебе на стол. Два от Джека. Два от Дембровски, ну, той пары из Пафкипси. Они на всякий случай хотели уточнить время завтрашнего показа, а также убедиться в том, что ты помнишь, что им нужно что-то не старее пяти лет.

Я нахмурилась.

– Что-то еще?

– Да. Звонила Софи. Она знала, что ты в библиотеке, и не стала звонить, чтобы не отвлекать, если ты занята. Но она просила передать тебе, чтобы ты срочно ей перезвонила. Говорит, что нашла что-то для тебя интересное.

– Спасибо, Нэнси. – Я вручила ей мое пальто. Теперь, когда я вновь была на своей территории, мое настроение заметно улучшилось. – И последнее. Если позвонит Джек, меня здесь нет. Я больше не намерена с ним разговаривать.

– Это с прошлого раза или что-то новое?

Сделав вид, что не услышала ее вопрос, я зашагала к своему кабинету и, как только вошла, сразу же позвонила Софи. Та ответила после третьего гудка.

– Привет, как дела?

Я посмотрела на телефон.

– Нормально. А почему ты спрашиваешь?

Она ответила не сразу:

– Звонил Джек. Сказал, что ты можешь мне позвонить.

– Он сказал что-то еще.

– Вообще-то нет. Лишь то, что ты вряд ли когда-нибудь пригласишь Ребекку на свой день рождения. Пожалуйста, скажи мне, что он и Ребекка…

– У меня нет желания обсуждать сейчас эту тему, хорошо? Может быть, позже, через пару-тройку деньков, когда я смогу взглянуть на это иначе, но только не сейчас.

– Хочешь, я отправлю ее имя в Американскую ассоциацию нудистов в качестве главного докладчика на их следующей конференции?

Я невольно улыбнулась.

– Спасибо, Соф, ты настоящий друг. Но все в порядке. Честное слово, я справлюсь сама. Скажи лучше, – поспешила я сменить тему, – что ты хотела сказать мне?

– Я нашла Мередит.

– Что? – Думая, что ослышалась, я плотнее прижала трубку к уху.

– Я нашла Мередит. Хотя я даже ее не искала.

Я ждала, когда она объяснит, по опыту зная, что, если не задавать ей вопросов, она сама, в конце концов, выложит все, что мне нужно.

– Помнишь, я говорила тебе про сбор средств на реставрацию старых памятников на кладбище Святого Филиппа?

Я понятия не имела, о чем она. Скорее всего, эта просьба затерялась где-то между вечными напоминаниями выделить дополнительные деньги или необходимостью нанять еще одного специалиста. Или же она упомянула об этом сразу после того, как предложила сделать дом на Легар-стрит настоящим музеем своей эпохи – без электричества, водопровода и прочего, что могло бы заставить любого, кто пришел в дом, подумать: «Господи, да ведь они жили совсем как в двадцать первом веке».

– Понятно, – промямлила я в трубку, ожидая, что она скажет дальше.

– Так вот, я тут изучала самые старые данные по кладбищу, чтобы уточнить даты рождений и смерти, а может даже, найти в церковном архиве полные записи. И угадай, что я нашла! – взволнованно воскликнула она. Я тотчас представила, как она, задерживая дыхание, надувает щеки.

– Мередит? – предположила я.

– Верно. Я уже тебе сказала. Только не саму Мередит, а мемориальный камень. – В трубке раздался шелест бумаги. – Так, одну минуточку. Ага, нашла. Мемориальный камень был установлен в тысяча восемьсот девяностом году Розой Приоло в память о кузине Мередит Приоло, пропавшей без вести, а скорее всего, погибшей во время землетрясения тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. К записи прилагался некролог, возможно, для церковного бюллетеня. В нем говорилось, что Мередит была дальней родственницей, удочеренной отцом Розы, – ее мать к тому времени уже умерла. Родители Мередит погибли в кораблекрушении, она воспитывалась как родная сестра.

– Ух, ты! – Я откинулась на спинку кресла. – Там случайно не сказано, что может быть написано или изображено на этом мемориальном камне?

– Нет.

Я попыталась скрыть разочарование:

– Черт, потому что, зная мою семейку, я бы предложила, что там тоже какая-нибудь головоломка.

– Ты не дала мне закончить, Мелани. Я сказала, что там нет никаких упоминаний о том, что изображено на камне. Но ты перебила меня, прежде чем я успела тебе сказать, что сам камень до сих пор существует, и, чтобы прочесть, что там на нем написано, мне было достаточно перейти улицу.

Поставив локти на стол, я подалась вперед.

– И что же?

В трубке вновь раздался шелест бумаг.

– Вот. Там написано: «Мередит Приоло, родилась в тысяча восемьсот семидесятом году, умерла в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году». Никаких других слов больше нет, зато есть картинка – медальон в форме сердца, точно такой, какой тебе дал отец. Правда… – Я представила, как она, щурясь, пытается прочесть свои заметки.

– Что такое? – подсказала я.

– Правда, на нем выгравирована буква «Р».

Ее слова дошли до меня не сразу.

– «Р»? Ты уверена?

– Абсолютно. Это ясно как божий день.

Я задумчиво закусила губу, глядя, как на моем телефоне замигали два огонька. Кто-то еще пытался дозвониться до меня.

– Мы могли бы встретиться сегодня вечером где-нибудь и все это обсудить? Мне тут нужно срочно кое-кому ответить. И я до конца моей жизни больше не заговорю с Джеком.

– Опять?

– У меня сегодня довольно плотный график, – продолжила я, пропустив мимо ушей ее вопрос, – но я думаю, что к пяти освобожусь. Мы могли бы перебрать все вероятные объяснения.

– Мелани, извини, но я не смогу. У меня свидание.

Я от удивления разинула рот.

– Что-что?

– Свидание. Какие бывают у обычных людей, которые не загружены по самое не могу работой и не охотятся за призраками.

– Но с кем? А как же Чэд?

– Вообще-то свидание с ним.

– У тебя свидание с Чэдом?

– Ну, да. Мы тут решили провести эксперимент и сходить на свидание. Ужин и кино. Он откопал в Северном Чарльстоне один классный кинотеатр, который показывает только зарубежные фильмы, и мы хотим попробовать сходить туда.

Я молча вздрогнула, представив себе темный кинозал и то, как горстка людей таращится на экран, на котором идет артхаусная картина с субтитрами. Наверно, все они как один будут в «биркенстоках».

– Вау, ну что ж, желаю вам приятно провести время. Потом расскажешь мне, что и как было.

Судя по голосу, Софи была на седьмом небе от счастья. Я невольно улыбнулась. Доктор Софи Уоллен обычно не возносилась от счастья в заоблачные выси, независимо от того, что было на ней надето. И если Чэд добился такого эффекта, что ж, значит, мы на верном пути.

– Обязательно, – сказала она. – А как насчет завтрашнего вечера? Тогда и поговорим. Может даже, разгадаем, как этот мемориальный камень связан со всем остальным.

– Конечно, – ответила я, зная, что так долго ждать не смогу. Мы попрощались, и я медленно положила трубку. Не обращая внимания на входящие звонки, я сидела, уставившись в пространство и мысленно перебирая кандидатуры на роль здравомыслящих экспертов моих безумных теорий. В какой-то момент я даже решила позвонить Марку Лонго, но вовремя передумала. Я все еще не была уверена, могу ли я ему доверять. Кроме того, не хотелось использовать его в качество замены Джека, тем более что я была уверена, что он его никогда не заменит.

Последним в моем сознании всплыло имя моей матери. Я вспомнила, как мы с ней стояли вместе в потайной комнате, как разговаривали с Вильгельмом и как рядом с ней я и впрямь чувствовала себя сильнее. Я не была уверена, поможет ли она мне поставить на место все эти разрозненные фрагменты мозаики. С другой стороны, она была Приоло, а страсть к головоломкам была такой же частью генного набора Приоло, как длинные ноги и слабость к сладкому.

Я нажала кнопку на служебном телефоне.

– Нэнси, ты не могла бы принимать поступающие мне звонки, а заодно отменить или перенести на другое время все мои запланированные на сегодня встречи?

Как ни странно, моя просьба, похоже, окрылила ее.

– Ой, у тебя свидание?

Я хмуро посмотрела на телефон.

– Нет, Нэнси. Никакого свидания у меня нет. Кстати, почему ты спрашиваешь?

– Не могу представить иной причины, которая бы заставила тебя все отменить.

– Просто мне нужно сделать кое-что дома, вот и все. Не думаю, что в мое отсутствие мир рухнет.

– Ну-ну. Похоже, кто-то повзрослел. Давно пора было это понять, Мелани. Я бы советовала тебе заняться гольфом. Тебе срочно нужно найти что-то такое, что помогало бы тебе расслабиться после работы.

– Я не думаю, что все зашло так далеко, Нэнси, но все равно спасибо. Я буду иметь в виду. – Я положила трубку и направилась в приемную, чтобы взять пальто.

Нэнси встала из-за стойки, и моему взору предстали красные трикотажные брючки, которые я уже видела.

– Не забудь. Завтра утром в девять у тебя оформление сделки. Дай мне знать, если и ее тоже нужно перенести. – Она улыбнулась и помахала рукой в перчатке для гольфа. Я искренне улыбнулась в ответ. Впервые, насколько мне помнится, мысль о закрытии сделки не вызвала во мне ровным счетом никакого восторга: ни сердцебиения, ни прилива адреналина. Я не стала думать о причинах этого явления, однако была почти уверена, что где-то в глубине сознания я по-прежнему думала о Джеке Тренхольме, обвиняя его в том, что он внес в мою жизнь сумятицу, которой там просто не полагалось быть.

Не увидев рядом с домом ни пикапа моего отца, ни фургонов рабочих, я, честно говоря, удивилась. К моему счастью, ядовитая фуксия стен вестибюля и аляповатая потолочная роспись в моей комнате наконец исчезли под слоем исторически аутентичной (по крайней мере в том, что касалось ее цвета) краски. Увы, нам становилось все труднее заманить маляров назад, независимо от того, сколько денег им было обещано за их работу. Вечно меняющиеся малярные бригады жаловались нам, что банки с краской имели обыкновение падать, кисти летали по воздуху, а самих их в спину толкали чьи-то холодные руки.

Открыв входную дверь, я уловила запах свежей краски и вновь всем телом ощутила пульсацию – своеобразное биение сердца старого дома. Закрыв за собой двери, я замерла, прислушиваясь к стуку, гулким эхом отлетавшему от пустых полов. Я стояла так несколько мгновений, не зная, что мне делать дальше. Моя голова гудела от мельтешащих в ней, словно конфетти на параде, фрагментов информации. В эти минуты мне, как ни странно, нужен был только один человек.

– Мама! – позвала я.

– Я в кухне! – раздалось в ответ.

Я быстро зашагала по коридору на ее голос. На мое счастье, уродливые распашные двери были сняты. Мать сидела за столом спиной ко мне и смотрела в окно. На ней были перчатки. На столе лежал дневник.

– Мне нужно срочно с тобой поговорить, – выпалила я, как будто боялась, что забуду то, что хотела сказать.

– Я знаю.

Она обернулась ко мне. Мне тотчас бросилось в глаза ее осунувшееся лицо. Глаза запали в глазницах, кожа казалась полупрозрачной. Охваченная тревогой, я подошла к ней ближе.

– Что-то не так?

Мать покачала головой:

– Она очень сильная, Мелли. Я чувствую, как она подбирается ко мне.

Я села напротив нее за стол и отодвинула в сторону дневник.

– Прекрати. Пожалей себя.

– Она совсем рядом, – продолжила мать, как будто не слышала моих слов. – Мне кажется, она знает, что теперь ты сильная, и поэтому решила первой уничтожить меня. Но не переживай. Все будет хорошо. Мне уже доводилось сражаться с ней. Мне просто нужно… отдохнуть.

Она закрыла глаза и покачнулась всем телом.

– Я отведу тебя наверх. Думаю, тебе лучше прилечь. А где отец?

– Уехал в Саммервиль, – ответила она, не открывая глаз. – За саженцами для сада… – Она умолкла, и на какой-то миг я подумала, что она просто сидя уснула. Но затем она открыла глаза и улыбнулась мне. – Я здесь была не одна. Со мной был Вильгельм. Правда, он не показывает себя. Ему стыдно. За то, что он сделал с Кэтрин. А ты как? – спросила она, нахмурив брови. – У тебя такой печальный вид.

Ее сочувствия было достаточно, чтобы я едва не расплакалась. Я покачала головой:

– Не хочу сейчас говорить на эту тему.

Я не стала просить ее не брать телефонную трубку и не открывать дверь, если Джек даст о себе знать. Хотя бы потому, что была уверена, что он этого не сделает. Я просто встала и подошла к ней.

– Пойдем, я отведу тебя наверх. Тебе лучше прилечь.

Она не стала спорить, когда я помогла ей подняться на ноги.

– Захвати с собой и это, – сказала она, указывая на дневник.

Я колебалась всего пару секунд. Сунув дневник под мышку, я помогла матери подняться по лестнице на второй этаж. Я не ожидала, что она так тяжело навалится на меня, потому что на вид была совершенно невесомой. По мне тотчас пробежала дрожь дурного предчувствия. Казалось, весь дом дышал им, наполняя воздух застарелым запахом страха.

Усадив мать на край кровати, я опустилась на колени, чтобы снять с нее туфли, после чего уложила ее в постель. Я хотела также помочь ей снять перчатки, но она покачала головой.

– Сегодня я разговаривала с Софи, – сказала я, поправляя на ней одеяло. – Она нашла мемориальный камень Мередит, установленный Розой Приоло в тысяча восемьсот девяностом году. Тысяча восемьсот семидесятый год указан на нем как год ее рождения, а тысяча восемьсот восемьдесят шестой как год смерти.

– Значит, ей было всего шестнадцать, когда она умерла.

– Да, но… – Я на минуту задумалась, перебирая в уме фрагменты головоломки и быстро отбрасывая их один за другим в сторону. – Найденная на судне девушка была старше.

Наши взгляды встретились, и она выгнула бровь:

– Софи нашла что-то еще?

Я кивнула:

– Отец Розы удочерил Мередит, чьи родители погибли во время кораблекрушения, и воспитал, как родную дочь.

– Ну что ж, это многое объясняет. – Она указала на дневник, который я положила на прикроватный столик. – Я кое-что выяснила сегодня. Думаю, ты уже читала эту запись, но не придала ей значения. Сейчас ты посмотришь на это новыми глазами. – Она потянулась за дневником и неуклюже перелистала страницы, пока не нашла то, что искала. – Прочти вот здесь. – Она протянула мне открытый дневник, и я начала читать.

«На день рождения Розы отец приготовил сюрприз для нас обеих. Я уже знаю, что это такое, потому что отец одолжил у меня медальон, чтобы сделать с него копию, но только с инициалом Розы, а не моим. Она хочет во всем быть такой, как я, и это меня немного пугает, потому что мне порой кажется, что она хотела бы стать мной. Она любит, усадив меня перед зеркалом, сесть рядом со мной, чтобы убедиться, что внешне мы почти как близнецы. Разница становится заметна, лишь когда она встает и пытается идти. На прошлой неделе она разыграла Ч., усадив меня в гостиной, чтобы, когда он войдет, я выдала себя за нее. Я согласилась лишь потому, что больше не знаю, как с ней сладить, когда она злится, если что-то происходит не так, как она хочет. Но сегодня я испугалась, что, когда он придет в следующий раз, она захочет притвориться мной. Надо будет послать ему предупреждение, чтобы он сделал вид, будто ничего не заметил».

На минуту задумавшись, я побарабанила пальцами по пожелтевшей странице.

– Через четыре года после землетрясения Роза вышла замуж за некоего Чарльза. Через четыре года после того, как она уехала из Чарльстона путешествовать по Европе с друзьями семьи.

– Четыре года – большой срок. За это время люди могли забыть физическую разницу между двумя девушками, которые были похожи настолько, что их легко можно было принять за родных сестер. – Мать посмотрела мне в глаза. – Мы не такие, какими кажемся.

Я прижала пальцы к вискам:

– Пожалуй, ты права, мы не такие. Но кто мы в таком случае?

Моя мать откинулась на подушки:

– Я видела фото Розы и Чарльза во время их медового месяца, и я видела портрет обеих девушек. Не стоит забывать также, что у найденной на судне девушки была проблема с бедренным суставом. Будь я азартным игроком, я бы поставила на то, что Мередит – наш предок, кто бы она ни была на самом деле.

Мать облизала сухие губы. Я протянула ей стакан с водой, стоявший на прикроватном столике. Взяв его из моих рук, она внимательно посмотрела на меня:

– В таком случае возникает вопрос: как Мередит, которая якобы умерла в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году, родила в тысяча девятисотом году мою мать?

– Но если на «Розе» нашли не Мередит, то кого? – задала я встречный вопрос, хотя, похоже, уже знала ответ. Но я не торопилась озвучить его, боясь ошибиться, пока мать не скажет свое слово.

– Все указывает на Розу. Она хочет, чтобы мы спросили у нее, но мы пока не готовы говорить с ней.

– А почему нет? – удивилась я, чувствуя, как по моей спине как будто маршируют чьи-то маленькие, но тяжелые ноги.

Я глубоко вздохнула, как будто это могло придать мне силы.

– Согласно отчету судмедэксперта, у скелета проломлен череп, как будто его ударили по голове чем-то тяжелым и твердым. Так что у нее есть все причины для злости. Для желания отомстить. И это делает ее крайне опасной.

– Но почему именно нам?

– Потому что это был ее дом. Он принадлежал ей по праву рождения. Потому что, вместо того чтобы жить здесь, иметь детей и внуков, она закончила жизнь на морском дне, с чужим медальоном на шее, в то время как кто-то другой прожил за нее ее жизнь.

Почувствовав себя дурно, я тоже села на кровать.

– Недавно я выяснила еще одну интересную вещь. Алиса Крэндалл, – девушка на портрете в Мимоза-Холле, прапрабабушка Ребекки Эджертон. Колье и серьги с бриллиантами и сапфирами, которые тебе дала твоя мать, первоначально принадлежали матери Алисы, погибшей во время кораблекрушения в тысяча восемьсот семидесятом году. Когда Ребекка увидела твое фото в них, то сразу сообразила, что к чему. Именно поэтому она и обратилась к тебе с просьбой об интервью.

Материнское лицо озарилось мягкой улыбкой:

– То есть если драгоценности были спасены со дна морского, то, возможно, и ребенок тоже. Ребенок, на шее которого был медальон, идентичный тому, какой был у ее сестры Алисы, но только с буквой «Н» посередине. Достаточно было добавить к ней пару штрихов, превратив «Н» в «М», и дать девочке новое имя – Мередит.

Я покачала головой:

– Мне почти жаль Розу. Ее отец находит малышку, приносит ее домой и просит дочь принять ее как родную сестру. Вот только самозванка красивее, лучше сложена и обожает ходить в море под парусом, как и ее отец. Представляю, каково ей было.

Мать закрыла глаза, и я взяла из ее рук стакан воды. А в следующий миг меня посетила еще одна мысль, и я расправила плечи.

– То есть выходит, что мы – потомки убийцы?

Моя мать покачала головой:

– Не говори так. Мы не знаем всех обстоятельств. Кроме того, прочитав дневник, я не могу избавиться от чувства, что Роза сама виновата в своей печальной судьбе.

Я села, вспомнив что-то такое, что слышала. Я повернулась, чтобы сказать ей, но ее глаза были закрыты, и мне на миг показалось, что она уснула. Однако она тотчас открыла их и дотронулась до моей руки.

– Говори.

Почему-то способность матери читать мои мысли не слишком меня тревожила, хотя, по идее, должна была.

– Вильгельм сказал мне, что спас ее, автора этого дневника. Если наши предположения верны и это Мередит – или Нора, – то именно он нашел ее после кораблекрушения. Возможно, она не захлебнулась, когда корабль пошел ко дну, и ее вынесло на берег.

Мать задумалась. Между ее бровями залегла глубокая складка.

– Но ведь на тот момент он уже более ста лет как был мертв.

Я ответила ей снисходительной улыбкой.

– Верно. Если бы мы не знали, как это работает, – вздохнула я. – Из того, что я прочла в журнале, известно, что Роза не видела Вильгельма. Что, в свою очередь, возможно, означало, что она не обладала шестым чувством. Я даже склонна думать, что им не обладал никто в их семье. Но я слышала о том… – Я посмотрела вниз, чтобы убедиться, что она не спит. Но нет, она пристально смотрела на меня.

– Продолжай, – тихо сказала она.

– Я слышала о том, – продолжила я, – что иногда, затратив на это всю свою энергию, духи на миг могут явиться любому человеку.

– Кто тебе это сказал?

– Бабушка Сара.

Ее губы тронула легкая улыбка.

– Я видела такое. Обычно это случается, когда дух прощается со своими близкими или же когда чьей-то жизни угрожает опасность.

– Например, когда тонет маленький ребенок.

Mать кивнула.

– Вильгельм сказал, что он охраняет нас во искупление того, что случилось с его Кэтрин. Именно поэтому он продолжает охранять женщин нашей семьи – потомство Мередит.

– Вильгельм сказал нам, что Кэтрин утонула. – Я нахмурилась, вспомнив книги на столе в квартире Джека, пусть даже я всей душой хотела бы забыть эту сцену. – Джек считает, что во второй половине восемнадцатого века семья Приоло начинала как корабельные мародеры. Их владения на острове Джонс давали им такую возможность. Заманивали они корабли на скалы или же просто при первой возможности грабили севшее на мель судно, мы не знаем, но вполне вероятно, что они нажили свое богатство на несчастье других. – Вспомнив мое унижение, когда я застукала их там вдвоем, и не просто у него дома, а в его спальне, я сглотнула комок слез. – Джек отметил в книге абзац, касающийся исчезновения в тысяча семьсот восемьдесят пятом году у берегов острова Джонс британской шхуны. Ни ее пассажиров, ни команды, ни груза больше никогда не видели.

– И в тысяча семьсот восемьдесят пятом году погибла возлюбленная Вильгельма Кэтрин.

– Я подумала то же самое. И у меня до сих пор не выходят из головы слова, вырезанные на потолочной балке в потайной комнате, – «пленник сердца». Ребекка упомянула о том, как после того, как британские войска оставили город, жители Чарльстона прятали у себя гессенских солдат. Что, если Вильгельма держали пленником в доме в обмен на то, чтобы он делал за своих хозяев грязную работу, грабя корабли?

Не сводя с меня глаз, мать кивнула.

– Но даже если корабль шел ко дну по прихоти матери-природы, а не человеческих рук, увы, тем, кому повезло остаться в живых, не было никакой пощады, так как они были свидетелями разграбления судна.

Я на минуту задумалась. Я почти как наяву слышала, как фрагменты головоломки занимают свои места. И чем ближе я была к закономерному выводу, тем страшнее мне становилось.

– То есть если Вильгельм делал за хозяев их работу, грабя судно, на котором находилась его Кэтрин, – пусть даже он не знал об этом, – и она утонула, так как он не сделал ничего для ее спасения, то я представляю себе, сколь тяжкой была в его глазах его вина.

– Поэтому он вот уже который век подряд искупает свой грех за то, что не спас любимую женщину.

Мать повернулась ко мне в профиль, и я заметила на ее щеке темный отпечаток человеческой руки. Я тотчас вскочила, в ужасе на него глядя.

– Что случилось?

Она попыталась сесть. Ее лицо было почти таким же бледным, как и наволочка, и она попыталась прикрыть синяк рукой.

– Я же сказала тебе: она набирает силы. Она пытается ослабить меня, чтобы затем заняться тобой.

– Но почему ты пыталась скрыть это от меня?

Ее взгляд сделался решительнее.

– Потому что я не хотела вселять в тебя страх. Страх делает нас слабыми. А это то, что ей нужно. Твой страх позволит ей проникнуть в свое сознание и одержать над тобой победу. – Мать подалась ко мне и схватила мою руку. – Она может причинить тебе вред. Ее ненависть насколько сильна, что ей не составит большого труда это сделать.

– Что ей нужно?

Мать ответила не сразу:

– Я не знаю.

– Неправда, знаешь. – Я наклонилась ниже, и она вновь была вынуждена посмотреть мне в глаза. – Почему ты мне не говоришь?

– Потому что я чувствую твой страх. Она рядом. Неужели ты ее не чувствуешь? Она ждет, когда ей подвернется шанс.

Я отстранилась.

– Мне это не нужно. Никогда не было нужно. Почему мы просто не можем уйти и оставить этот дом ей?

– Ты знаешь, что это невозможно. Она и раньше преследовала тебя, а теперь вообще никогда не оставит в покое, пока не одержит победу. Пока… – Она не договорила, жадно глотая ртом воздух. Ее дыхание было частым и поверхностным.

– Пока что? – Я сурово посмотрела нее.

Вместо ответа она положила голову на подушку и закрыла глаза.

– Открой дверь.

– Я не слышала… – Не успела я договорить, как звякнул дверной звонок. Я подошла к окну и выглянула на улицу. У тротуара стоял черный «Порш» Джека.

– Это Джек, – сказала я дрогнувшим голосом.

Мать глубоко вздохнула:

– Впусти его.

– Нет. Ты не знаешь, что он сделал.

Она приоткрыла глаза:

– Вообще-то знаю. Но ты все равно должна его впустить. Ему нужна твоя помощь, Мелани.

– Я не могу…

Она приподнялась, опираясь на локоть, и одарила меня сердитым взглядом.

– Ты понадобишься ему так же, как он понадобится тебе. Поэтому иди, открой эту чертову дверь и не спорь со мной.

Я вытаращила глаза. Я не могла припомнить, чтобы мать когда-нибудь кричала на меня. Впрочем, помимо гнева, было в ее внезапной вспышке и нечто приятное. Как если бы мы привыкли к нашим ролям, и у нас наконец отпала необходимость проявлять друг к другу показную учтивость.

Не говоря ни слова, я нарочито медленно спустилась вниз, заставляя Джека ждать под дверью. И все это время я пыталась понять, что моя мать хотела сказать мне и стоит ли мне говорить ей, что я ощущаю присутствие Розы столь же близко, как туго намотанный вокруг шеи шарф.