Глава 23

Я проснулась, оттого что кто-то звал меня по имени. В воздухе, словно запоздалая мысль, висел легкий запах пороха. Где-то позвякивал металл.

– Вильгельм? – прошептала я.

Дверь в мою спальню открылась, и в щель потянуло ледяным холодом. Я осторожно, чтобы не разбудить Генерала Ли, выскользнула из постели и, шлепая ногами по деревянному полу, вышла в коридор.

Увидев внизу лестницы тусклый свет, я замерла на месте, глядя, как Вильгельм направляется в кухню. Я вернулась в комнату, чтобы взять фонарик, который теперь всегда лежал на моем ночном столике, после чего, не отдавая отчета в своих действиях, поспешила вслед за ним в темную кухню.

– Вильгельм? – произнесла я и поежилась. В комнате стоял ледяной холод, и меня не спасала даже теплая ночная рубашка. Включив фонарик, я обвела его лучом кухню, высветив и закрытую дверь на черную лестницу, и зияющую дыру за камином.

Направив луч фонарика на потайную комнату, я крадучись двинулась вперед. Заметив, что впереди блеснул золотистый локон под гессенской треуголкой, я пролезла в камин и дальше в пролом в стене, а когда оказалась внутри, то посветила на потолочную балку и вырезанные на ней слова.

– Gefangener des Herzens, – сказала я и покосилась на Вильгельма. Он улыбался. – Что смешного?

Я едва не совершила ошибку, посмотрев прямо на него, но затем тяжело вздохнула.

– Пленник сердца, – сказала я. – Что это значит?

Я продолжала смотреть на балку.

– Тогда зачем? Я уже заглянула в сундук. Там пусто.

Ты заглянула не во все места.

– Не понимаю, о чем ты? Куда еще я не заглянула?

Глухо стуча каблуками по земляному полу, он прошел в угол потайной комнаты.

– Ты еще не смотрела вот здесь.

Я направила фонарик в угол комнаты. Пронзив силуэт Вильгельма, его луч высветил лишь кирпичную кладку и земляной пол.

– Здесь ничего нет, – нетерпеливо сказала я.

Приглядись.

Я шагнула ближе и поводила лучом фонарика. И снова увидела лишь землю и кирпичи, блестящие сапоги Вильгельма и больше ничего.

– Здесь пусто, – повторила я, не без легкого раздражения.

– Вильгельм!

Я резко обернулась и посветила фонариком в пролом, из которого уже выползала моя мать. Краем глаза я увидела, как солдат прижал треуголку к груди и отвесил галантный поклон.

Джинетт.

Мать встала рядом со мной.

– Ты спросила у него, почему он назвал себя пленником сердца? – Ее теплая рука нашла мою, и я поняла, что на ней нет перчаток. Мы обе как по команде повернулись к нему, и я впервые увидела его во плоти и крови – его пронзительные голубые глаза и бугристый розовый шрам на виске. Я даже рассмотрела заштопанную дыру на его рукаве и ямочку на подбородке.

Мать сжала мою руку и поняла, что она это тоже заметила.

Наши взгляды встретились, однако Вильгельм никуда не исчез. И, похоже, удивился этому не меньше, чем я. Затем он посмотрел на мою мать, и его взгляд смягчился. Давно пора.

Ее лицо осветила ответная улыбка.

– Скажи нам, Вильгельм, почему ты зовешь себя пленником сердца?

Не могу вам сказать. Это мой позор.

Все еще держа мать за руку, я шагнула ближе.

– Мы не станем тебя осуждать. Ты наш защитник, и ты спасал меня не один раз. Я чувствую к тебе одну лишь благодарность.

Потому что вы не знаете.

– Как ее звали? – спросила моя мать. – Ту девушку, что украла твое сердце?

Присмотритесь. Там в углу.

– Хорошо, мы посмотрим. Но сначала скажи нам ее имя.

Я почувствовала, что он хочет уйти, но мы с матерью не давали ему этого сделать, не желая отпускать, пока не получим от него ответ.

– Назови нам ее имя, Вильгельм. Это та самая девушка, что вела дневник?

Он улыбнулся. Mередит. Нет. Это не Мередит. Я спас ее, когда она была ребенком.

– Тогда кто она такая? – спросила я.

– Если ты скажешь нам, мы поможем тебе обрести прощение. Поможем покинуть это место, – добавила мать.

Его взгляд потух.

Мой удел – защищать женщин вашей семьи. Мередит научила меня это делать. И теперь это мое наказание.

– За что? – спросила я.

Его вздох эхом прокатился по холодному подземелью и стих в наших ушах и сердцах.

За мое предательство. За то, что я позволил ей умереть.

– И как она умерла? – спросила я.

Она утонула. Я не знал, что она на корабле. Я не знал, как ее спасти.

– Кого? Ты о ком? – едва слышно прошептала моя мать.

Кэтрин.

Мы с ней переглянулись, затем вновь посмотрели на Вильгельма. Но его уже не было.

– Кто такая Кэтрин? – спросила Джинетт.

Я закрыла глаза, пытаясь мысленно представить себе фамильное древо Приоло. Насколько я помнила, имя Кэтрин там было в ранней части древа. Я столько раз изучала его, что выучила почти наизусть.

– Это дочь Джошуа. Я запомнила ее, потому что она умерла совсем молодой. Если не ошибаюсь, ей было лет девятнадцать-двадцать. Я запомнила это потому, что это случилось в мой день рождения, пятнадцатого июля. Она жила здесь вскоре после того, как Приоло в тысяча семьсот восемьдесят первом году приобрели этот дом. Примерно в это же время британские солдаты оставили город, что подтверждает предположение Ребекки о том, что Вильгельм предпочел остаться в Чарльстоне. Возможно, он любил Кэтрин и остался с ней по собственному желанию.

– Будь это так, вряд ли бы он назвал себя пленником. Возможно, он остался тайком, и когда отец девушки это узнал – или же, возможно, ему было известно с самого начала, – он вынудил Вильгельма остаться в качестве бесплатного работника, дав ему еду и крышу над головой в обмен на то, что он его никому не выдаст. И Вильгельм остался, но лишь потому, что он любил Кэтрин.

– Но она погибла. Из-за него, – медленно сказала я. – Она была на корабле, который затонул, и он тоже был там, но не спас ее, потому что не знал, что она тоже находится на борту. Это были мародеры, Мелли. Твои славные предки начинали как корабельные мародеры, – прозвучали в моих ушах слова Джека. Увы, не имея доказательств, я не могла – и не хотела – делать никаких выводов.

Мать посмотрела на меня растерянным, изумленным взглядом.

– Мы обе его видели. И он был во плоти и крови. Он был сильней, и эту силу дали ему мы, потому что мы были вместе и хотели, чтобы он был здесь. Мы с тобой творим чудеса, Мелли!

Прежде чем я решала, согласна ли я с ее словами или должна рассердиться, мать потянула меня за руку:

– Пойдем отсюда!

– Куда?

– Включим свет. Не хочу застрять здесь в кромешной темноте, если нам нанесет визит сама знаешь кто. Хотя я сомневаюсь, что она это сделает, потому что мы здесь вдвоем. Но, как говорится, береженого бог бережет. Вряд ли Вильгельм сможет вернуться скоро. То, что он так долго стоял перед нами во плоти и крови, наверняка отняло у него силы.

Мать отступила, давая мне возможность первой вылезти через пролом в камине. Пока я ждала ее, мой взгляд был прикован к закрытой двери, что вела на черную лестницу. Как только мать вылезла из камина, она первым делом включила в кухне свет. Мы вновь посмотрели друг на друга.

– Как ты узнала, что я здесь, внизу? – спросила я.

Она пожала плечами:

– Материнское чутье. Я проснулась и тотчас поняла, что тебя в твоей комнате нет. Тогда я спустилась вниз и пошла на твой голос.

Пока она говорила, я обвела взглядом кухню. Вокруг царил жуткий кавардак. По всему полу валялись разбросанные рабочие инструменты, как будто ждали моего решения, что им делать дальше. Мой взгляд упал на лопату, лежавшую на полу рядом с грудой выломанных кирпичей. Я подошла к ней и взяла ее в руки.

– Нам надо вернуться туда.

– Зачем?

– Вильгельм утверждает, что там что-то есть. И сегодня, когда он привел меня туда – до того, как мы спросили его про Кэтрин, – он сказал мне, что я должна как следует приглядеться. Он постоянно указывал в дальний правый угол. Вдруг там под полом что-то зарыто?

Джинетт скептически поджала губы:

– А нельзя подождать до утра?

– Неужели ты уснешь, зная, что возможный ответ на тысячи вопросов, которые мы задавали себе, совсем рядом и, чтобы его узнать, нужно лишь быстро выкопать ямку в полу?

Мать вздохнула:

– Пожалуй, ты права. – Она шагнула к пролому и посветила внутрь фонариком. – Я подержу фонарик, а ты будешь копать.

И я второй раз за ночь пролезла в пролом. Пока мать светила мне, я взялась копать твердую, слежавшуюся землю. Вторая трудность заключалась в том, что я не могла выпрямиться полностью. Попробовав в первый раз вогнать лопату вертикально в твердую землю, я поморщилась от боли, пронзившей мою спину.

Впрочем, затем я приладилась. Вместо того чтобы копать, я взялась соскребать землю, снимая каждый раз тонкий слой земли. Мать предложила позвать на помощь Джека, но моя реакция была точно такой, как и ее, когда я предложила вместо него позвонить моему отцу. Так что я продолжала медленно копать мелкую ямку в углу потайной комнаты, пока моя шея и спина окончательно не занемели.

Не знаю, сколько прошло времени, но когда мне показалось, что мои силы на исходе и я вот-вот рухну, край лопаты задел что-то твердое. Я обернулась на свет за моей спиной, где, как я знала, мать наблюдает за мной.

– Подойди ближе и посвети.

Она выполнила мою просьбу. Опустившись на колени на холодную землю, мы обе посмотрели на то, что я откопала.

– Похоже на фарфор. На вид что-то вроде ручки.

Я кивнула.

– Я хотела сказать то же самое. Но боюсь, что, если я продолжу копать лопатой, я ее разобью. – Я села на корточки, бросила лопату и потерла лицо. – Наверно, я возьму молоток и одну из твоих ложек для грейпфрута. Можно попробовать гвоздодером с обратной стороны головки молотка расковырять по периметру землю, а потом при помощи ложки осторожно выкопать этот фарфоровый предмет.

Мать нахмурилась:

– Софи недавно говорила, какую ценность имеет столовое серебро, которое мы нашли на чердаке. Интересно, что она скажет, когда узнает про наши раскопки.

– Я не намерена ей что-либо говорить, – сказала я, выразительно выгнув бровь. Помня о том, что выпрямляться в полный рост здесь нельзя, я осторожно поднялась с земли. – Я сейчас вернусь.

Пока я выбирала необходимые инструменты, мать ждала меня, стоя в проломе, после чего мы вернулись с ней к месту работ. Здесь мы положили оба фонарика на землю, направив их лучи на ямку в полу.

Мы трудились почти час, ложка за ложкой удаляя землю, пока нашему взору не предстала изящная фарфоровая чашка. К тому моменту, когда стало ясно, что ее можно осторожно извлечь из ее темницы, наше предвкушение было уже почти осязаемым.

Вновь сев на корточки, я повернулась к матери:

– Вряд ли ты захочешь прикоснуться к ней первой.

Она покачала головой:

– Верно. Пока не хочу.

Я кивнула, затем медленно погрузила обе руки в мелкую ямку и медленно извлекла из рыхлой земли бело-голубую фарфоровую чашку.

– Целая. И похоже на дельфтский фарфор, – сказала я и улыбнулась, глядя поверх моей находки на мать.

Та наклонилась ближе:

– Опусти ее, Мелли, хочу посветить фонариком на ее донце. Мне кажется, там с внутренней стороны что-то написано.

Я поставила чашку на землю, но руки убирать не стала, поддерживая ее с боков. Мы обе наклонили головы и едва не стукнулись лбами, и мать посветила внутрь чашки, чтобы рассмотреть ее дно. Нашему взору тотчас предстали очертания старинной трехмачтовой шхуны, какие раньше использовались для быстрых грузовых перевозок. Под картинкой полукругом была сделана надпись «Ида Белль».

Мы с матерью посмотрели друг на друга.

– Как ты думаешь, что это значит? – спросила я.

– Пока могу сказать лишь то, что, скорее всего, это чашка из какого-то сервиза, которым пользовались на борту судна под названием «Ида Белль». И это что-то значит для Вильгельма, и он хочет, чтобы мы знали, что это такое. – Она помолчала. – Мы можем вызвать его и спросить.

Я покачала головой:

– Вряд ли он согласится. Ему будет стыдно сказать это нам. Но он оставил подсказки, чтобы мы догадались сами. Кроме того, нам потребуется слишком много сил, чтобы вызвать его снова.

– Ты тоже ее чувствуешь?

Я кивнула.

– С того момента, как я начала копать, я не могла избавиться от чувства, что она следит за нами. Следит с ненавистью. Она ждет. Ждет, когда сможет сделать следующий шаг. И мы должны быть к нему готовы.

– Верно. – Мать передернулась. – Брр, так холодно. Давай возьмем чашку и пойдем спать. Я оставлю дверь между нашими комнатами открытой.

Она не стала спрашивать у меня, согласна ли я, потому что, похоже, знала, что это именно то, чего я хочу, но стесняюсь произнести вслух.

– Хорошо, – сказала я и шагнула мимо нее, бережно держа в руке чашку. – Если так тебе будет спокойнее на душе.

Она ничего не ответила, но, шагнув через пролом в кухню, я была готова поклясться, что вижу, как она улыбается у меня за спиной.

Утром, часов в восемь, раздался звонок в дверь. К этому времени я уже встала, оделась, аккуратно уложила вещи в шкафу и попыталась, правда безуспешно, найти в Интернете информацию об «Иде Белль». Поэтому я первой бросилась вниз, чтобы открыть двери, еще до того, как он разбудит мою мать.

На крыльце с букетом розовых роз в руке стоял мой отец. Правда, под мышкой у него явно было зажато что-то еще.

– Доброе утро, Мелани. Я кое-что тебе принес. Я также подумал, что должен что-нибудь принести твоей матери.

– Привет, пап. – Я шире открыла дверь, впуская его в дом. – Мама еще спит. Пойдем со мной в кухню, и давай поставим эти цветы в вазу рядом с другими. – Я выгнула бровь, проверяя, уловил ли он мой сарказм. Поскольку он уже начал работы по ландшафтному дизайну, наш дом вечно был полон цветов, и в особенности розовых роз. Я специально пыталась не замечать, сколько времени мои родители проводили вместе, но тем не менее не могла не заметить, что моя мать проводила с отцом больше времени в ресторанах, нежели за обсуждением предстоящих работ по саду.

Он вручил мне цветы. Я положила их в раковину, чтобы подрезать стебли, после чего постаралась втиснуть их в туго набитую цветочную вазу на столе. Отец тем временем подошел к камину и заглянул внутрь.

– Твоя мать рассказала мне о потайной комнате. Как жаль, что после стольких трудов вы ничего не нашли.

– Вообще-то нашли. Прошлой ночью мы с мамой провели здесь небольшие раскопки и нашли чашку, по всей видимости, с судна под названием «Ида Белль». К сожалению, о нем я пока ничего не нашла. С другой стороны, я ведь только начала мои поиски.

– Ты должна позвонить Джеку.

Стоило мне вспомнить прошлый вечер и всех свидетелей, как мои щеки залились краской.

– Вряд ли он захочет говорить со мной.

Отец пристально посмотрел на меня:

– Возможно, ты права, Орешек. Вчера вечером он точно не горел желанием тратить время на разговоры.

– Пап, прекрати. – Я подняла руку. – С каких это пор ты возомнил себя экспертом по личным отношениям? К тому же я понятия не имею, в чем дело. Знаю лишь, что он зол на меня и не отвечает на мои звонки. Вчерашний вечер – исключение из правил.

– Так вот как теперь это называется! – Он подошел ко мне и вытащил из-под мышки то, что принес. – Как бы то ни было, он заехал ко мне этим утром и попросил передать тебе вот это. – С этими словами отец протянул мне дневник Мередит. Поколебавшись, я взяла его у него из рук.

– Он дал тебе это? Но откуда он у него?

– Думаю, что из квартиры Ребекки.

– Она отдала ему дневник?

– Не совсем. – Отец смущенно прочистил горло. – Ребекки там не было.

– Он вломился в ее квартиру? – Я отказывалась поверить собственным ушам, пусть даже речь шла о Джеке.

Отец принялся рассматривать розы у меня за спиной.

– Вообще-то у него был ключ.

Я облизала губы, думая, что на это сказать, но поняла, что сказать мне нечего. Поэтому я посмотрела на дневник.

– Значит, он был у Ребекки. Джек сказал тебе, зачем он ей понадобился?

Отец покачал головой:

– Нет. Но он отметил пару страниц, которые он хотел, чтобы ты прочла. – Отец протянул руку и открыл дневник в том месте, где между страниц торчала бумажная закладка. Я начала читать.

«В. показал мне тайную комнату за стеной кухни. Я дождалась, когда Р. уйдет прогуляться с Ч., потому что она о ней не знает. Все, что дорого мне, будь то мой кот или моя любимая книга, или мое самое красивое платье, она всегда найдет способ это испортить или изгадить. Поэтому я перестала делиться с ней чем бы то ни было, в том числе наличием потайной комнаты в доме, в котором она жила всю жизнь. Я так рада, что она не видит В., потому что тогда она наверняка нашла бы способ выжить его отсюда, и я осталась бы совсем одна.

В. постоянно твердит мне, что я должна смотреть зорче, чтобы я нашла то, что ему нужно, но я вижу лишь пустой морской сундук. Думаю, В. нарочно не дает мне никаких подсказок, чтобы я обнаружила это нечто сама. По его словам, это потому, что ему стыдно. Он не хочет расстраивать меня признанием о своем поступке. Он говорит лишь то, что нечто, что находится в этой комнате, прольет свет на правду, и тогда он вырвется из своей темницы. Но я должна разгадать эту загадку сама. Если, конечно, смогу. Вот почему я в растерянности. В. сказал мне, что спас мою жизнь, и я должна в ответ спасти его».

Я посмотрела на отца:

– Ты это прочел?

Тот кивнул:

– Правда, ничего из прочитанного не понял, кроме разве что потайной комнаты. Как я понимаю, когда-то она служила кладовой. И кто этот В.?

– Я не уверена, – уклончиво ответила я. – Но мне кажется, что он хотел, чтобы она нашла чашку.

– Откуда тебе это известно? – спросил он хорошо знакомым мне тоном. Для меня это был своего рода сигнал: я не должна говорить в ответ ничего такого, что он назвал бы фокусом-покусом.

Поэтому вместо ответа я протянула ему дневник.

– Какую еще страницу мне нужно посмотреть?

Еще раз в упор посмотрев на меня, отец взял у меня дневник и открыл на внутренней стороне задней обложки, там, где мы нашли визитку Мередит Приоло.

Кто-то – спорю на что угодно, что Ребекка, – оторвала остальную часть приклеенной страницы. Моему взору предстал сделанный чернилами рисунок головы ангела и его крыльев. Нижняя часть его тела исчезала в треугольнике. Я подняла глаза на отца.

– Но ведь это тот же рисунок, что и на окне. Посмотри!

Подойдя к столу, на котором стояла моя сумочка, я вытащила телефон, в котором все еще хранился снимок окна.

– Снимок не очень четкий, но, если увеличить эту его часть, становится видно, что это одно и то же.

Взяв у меня телефон, отец посмотрел на фото окна, затем снова на страницу.

– Да, но что это такое?

– Не знаю, но мне кажется, что Мередит – или как там ее звали – что-то знала про окно и спрятанные в нем картинки. Или же кто-то нарисовал картинку в ее дневнике позже, потому что дневник гораздо старше окна. – Я потерла виски, мысленно перебирая факты. Хотелось выстроить их в четкую последовательность, которую я могла бы понять.

Отец почесал ухо. Этот жест был хорошо мне знаком и означал, что он сейчас скажет мне нечто такое, чего я не хотела бы слышать.

– Мелли, Ребекка была здесь пару дней назад. Я работал в саду. Она подошла ко мне и буквально закидала вопросами о том, какие цветы и растения я собираюсь здесь посадить. Но всякий раз, когда ей казалось, что я не вижу, она фотографировала окно. Нащелкала не одну дюжину кадров.

– Кто тут фотографировал окно? – Мы с отцом как по команде обернули головы. На пороге кухни, держа на руках Генерала Ли, стояла моя мать. Она опустила его на пол, и он тотчас выскочил в недавно устроенную для него собачью дверь.

– Ребекка, – ответила я, показывая ей дневник. – Джек забрал его у нее и принес отцу. – Я перевернула дневник, чтобы ей стал виден рисунок. – Это на странице, которая была приклеена к обложке.

Мать шагнула ближе, но прикасаться к дневнику не стала.

– То есть ты считаешь, что автор дневника знал мою мать и то, почему окно изменили?

– Да.

Мать кивнула и на миг задумалась.

– А что насчет корабля? Ты еще не смотрела в Интернете?

– Смотрела. Там масса ссылок… на детские имена, на мыло ручной работы, даже на фамильное древо одной семьи из Айовы. Но ничего, что могло бы быть нужным нам судном.

– Мы должны позвонить Джеку.

Я посмотрела на отца, затем на мать – уж не в сговоре ли против меня эти двое?

– Нет. Я не должна звонить Джеку. Как я уже объяснила отцу, Джек не хочет иметь со мной ничего общего.

От меня не скрылось, как мои родители переглянулись.

– Я позвоню Ивонне в Историческое общество. Вдруг она сможет принять меня сегодня утром.

Отец сунул руку в карман куртки.

– Забыл. У меня для тебя еще кое-что. Нашел среди других снимков, которые я вчера унес из дома. Я просматривал их вчера вечером и случайно наткнулся на этот. Мне подумалось, что ты захочешь на него взглянуть. Помнится, ты говорила, мол, как жаль, что у тебя нет фотографии Розы во взрослом возрасте. Поэтому, когда я увидел на обороте снимка ее имя, я понял, что обязательно должен тебе его показать.

Я перевернула фото, ожидая увидеть малорослую, толстую женщину с тросточкой. Вместо этого я увидела стройную, высокую, красивую пару, одетую по моде начала двадцатого века. Стоя у перил смотровой площадки на фоне огромного водопада, они улыбались в объектив. Я перевернула фото и прочла сделанную выцветшими чернилами надпись: «Роза и Чарльз Маниго. Ниагарский водопад. Медовый месяц, январь 1900 года».

Я посмотрела на моих родителей.

– Пойдемте со мной, – сказала я и, выйдя из кухни, направилась в гостиную, где к некрашеной стене все еще был приставлен портрет двух девушек. Приложив фотографию к портрету, я сравнила их обеих.

– Теперь я абсолютно уверена, что та, у которой на шее медальон с буквой «Р», не может быть Розой. – Я продолжила сравнивать двух девушек. Хотя разница в возрасте между ними составляла как минимум лет пять, было видно, что лицо девушки на портрете было круглей, плечи – шире, взгляд – суровее. Молодая девушка на фотографии буквально лучилась светом. Благодаря этой ауре мы невольно воспринимали ее как друга.

Я вспомнила, что я подумала, когда впервые увидела девушку на портрете: что в ее взгляде затаилась некая тайна, причем тайну эту мне, пожалуй, лучше не знать.

Затем мой взгляд скользнул ко второй девушке на портрете, той, на шее у которой был медальон с буквой «М». Я вновь обратила внимание на вдовий пик – точно такой был у моей матери и меня – и на чуть раскосый разрез глаз.

Мать посмотрела на меня, и я поняла: она подумала то же самое.

– Это точно она, – сказала она, указывая на высокую девушку. – М., как я ее называла. Она смотрела на нас с холста глазами, чей разрез был точно такой, как у нас.