Глава 22
Боˆльшую часть пути мы ехали молча. Я – потому, что знала: стоит мне что-то сказать, как я тотчас нарушу наше хрупкое перемирие. Подозреваю, что мать молчала по той же причине. Сначала она попробовала расспрашивать меня про мое детство, про уроки балета и лучших подруг, но мои односложные ответы, похоже, подсказали ей, что она покушается на запретную территорию. Чтобы замаскировать гнетущее молчание, я нашла радиостанцию, которая крутила группу «ABBA». Впрочем, мать почти мгновенно переключила ее на другую – ту, что транслировала классическую музыку. Я не стала с ней спорить.
Я по мобильнику позвонила Ивонне, попросила ее найти для меня список жертв землетрясения. Она пообещала сделать это в самое короткое время, добавив, что, если что-то найдет – или, наоборот, не найдет, – тотчас позвонит мне. Поговорив с ней, я вернулась к своему основному занятию – по памяти продолжила прокладывать для нас маршрут до Ульмера. Надо сказать, что я ошиблась всего с одним поворотом.
Я также позвонила Макгоуэнам, но нарвалась на автоответчик. Что делать? Пришлось оставить сообщение, объяснив, кто я такая и что я еду к ним. Убаюканная шуршанием шин по асфальту, я почувствовала, как у меня слипаются глаза. Но очень скоро голос матери вывел меня из дрёмы.
– Надеюсь, ты в курсе, что многие оперы написаны по-немецки?
Я вопросительно посмотрела на нее, не понимая, к чему она клонит.
– Я верю тебе.
Она поморщилась и, глядя на дорогу, продолжила:
– Думаю, это означает, что ты не поклонница оперы.
Я промолчала, не готовая признаться ей, что в детстве, когда отец не видел, я переключала каналы телевизора, в надежде увидеть, как она поет на той или другой сцене по всему миру, и что за все годы переключения каналов я видела ее только дважды, хотя никогда не теряла надежды.
– Я давно жду, когда ты спросишь у меня, что означает фраза «Gefangener des Herzens».
Окончательно проснувшись, я села прямо. У меня совершенно вылетело из головы, что я сказала ей о ней.
– Я давно собиралась это сделать, но вечно возникают какие-то срочные дела, и постепенно это сдвинулось куда-то в самый конец списка. Я подумала, что отец может это знать и что я спрошу у него, когда он снова придет обрезать бабушкины камелии.
Мать повернулась ко мне:
– Почему ты решила, что отец может это знать?
Я пожала плечами:
– Хотя он и не слишком надежен, но он был единственным, кто оставался рядом со мной, когда я росла, и у него всегда находились ответы на мои вопросы.
Я заметила, как уголок рта моей матери дернулся вверх.
– Возможно. Но я сомневаюсь, что он знает, что это значит.
– Так ты скажешь мне или нет? – спросила я, слегка обиженная, в том числе и за отца.
– Это означает «пленник сердца».
Я мысленно потерла эти слова, словно прикоснулась пальцами к монете.
– Интересно. Ребекка считает, что он, по всей видимости, солдат-гессенец, который в конце Революции дезертировал из британской армии. Возможно, в Америке он остался против своей воли, но я не знаю, что означает вторая часть фразы.
– Ты могла бы спросить его сама.
Я ответила не сразу. Моя мать не раз вызывала духов, я же их избегала. И никогда не стремилась привлекать внимание к моим экстрасенсорным способностям. Более того, я надеялась, что настанет день, когда они, оскорбленные моими невниманием, оставят меня в покое. Хотя мне случалось задавать Вильгельму вопросы, он неизменно уклонялся от ответов на них, возможно, потому, что инициатива контакта исходила не от меня.
– Он всегда находит меня первым.
– Мелли, пойми, времени у нас в обрез. Я чувствую ее в доме повсюду, а не только в задних комнатах. Мы просто обязаны выяснить о ней как можно больше. Но должна предупредить тебя заранее, прежде чем ты вызовешь Вильгельма. Называя его по имени, ты делаешь его сильней.
Несколько мгновений я разглядывала ее профиль – гладкую линию подбородка, длинную шею, упругую, несмотря на возраст, кожу, – затем отвела глаза. Мне хотелось спросить у нее, что ей известно из ее опыта о Вильгельме и что еще она знала, но не хотела мне говорить. Но момент был упущен, желание же сохранить хрупкое перемирие с ней было слишком сильным. В общем, я не стала задавать вопросы, а вместо этого вновь погрузилась в дрёму.
За окном машины стремительно пролетали мили, и вскоре я ощутила нарастающее беспокойство. Моя кожа пошла мурашками, как будто мне в затылок подул ледяной ветер. Я поерзала на сиденье. Мать на секунду покосилась на меня, затем вновь сосредоточила взгляд на дороге. Но когда мы свернули на длинную подъездную дорогу, что вела к Мимоза-Холлу, она повернулась ко мне:
– Ты тоже это чувствуешь?
Я кивнула. У меня как будто камень свалился с души: в кои-то веки мне не нужно ей ничего объяснять и ничего от нее прятать.
– Моя кожа буквально горит, – призналась я.
– Моя тоже.
Я удивленно посмотрела на нее.
– По тебе не скажешь.
Она осторожно объехала край огромной выбоины.
– Это потому, что я живу с этим дольше, чем ты. Моя мать научила меня это прятать.
Ее взгляд был по-прежнему устремлен вперед. Мы покатили к дому, и все это время казалось, будто у меня под кожей ползают полчища муравьев. Остановив машину в том же месте, что и Джек во время нашего первого приезда сюда, мать выключила зажигание. Машины Ребекки нигде не было видно.
– Она здесь, – сказала моя мать, – и она ждет нас.
Я поняла: она имеет в виду вовсе не Ребекку. И тотчас вздрогнула, вспомнив мой предыдущий приезд сюда. Увы, на этот раз не будет никакого алкоголя и никакого Джека в роли спасительного буфера. Мать удивила меня тем, что взяла за руку.
– Вместе мы сильнее, чем она. Помни это.
Я пристально посмотрела на нее:
– Тогда почему ты не осталась? Раньше, когда я была маленькой? Ты постоянно твердишь мне, что ушла не из-за меня. Скажи, ты ушла из-за нее? Потому что не могла ее одолеть, а я была не в состоянии тебе помочь?
Она сжала мою руку:
– Я должна многое тебе рассказать, Мелли, и я расскажу… скоро. Просто мне кажется, что ты еще не готова это выслушать.
Я убрала руку:
– Мама, мне почти сорок. Сколько мне должно быть лет, чтобы ты наконец решилась сказать мне правду?
Ее глаза потемнели.
– Дело не в правде, ее я не боюсь тебе доверить, а в твоем страхе. Ты не можешь бояться того, чего не знаешь.
Несмотря на теплое пальто, по мне пробежала дрожь.
– А теперь ты пугаешь меня. Я даже не уверена, хочу ли я участвовать в этом.
– Ты должна, Мелли. Я здесь, и мы вместе примем вызов. Иначе мы никогда не будем свободны.
Я вновь обратила внимание, какая она бледная и как туго натянута кожа на костях ее черепа. Внезапно я поняла: она выглядит так с того момента, как взяла в руки дневник. Мать взялась за ручку автомобильной двери, чтобы ее открыть. Я положила руку ей на плечо:
– Меня беспокоит еще одна вещь.
Она посмотрела на меня, и я заметила черные круги у нее под глазами.
– Я не оставляла дневник в кухне. Прежде чем лечь спать, я читала его у себя в комнате и положила его в ящик прикроватной тумбочки. Возможно, я потом вынула его, но я так не думаю.
Мать нахмурила брови:
– Почему ты считаешь, что его кто-то вынул?
– Ребекка сказала мне, что ты ни в коем случае не должна брать его в руки. Мол, у нее имеется нехорошее предчувствие, что это может быть опасно для тебя. Я не уверена, что поверила ей. Я не представляла, как ты по собственной воле захочешь прикоснуться к нему снова. Но все равно на всякий случай от тебя спрятала. Так что я никогда бы не принесла его в кухню.
Мать кивнула.
– Злонамеренному призраку дневник нужен для того, чтобы дотянуться до меня и сделать мне больно. Она видела, как автор дневника общалась со мной с его помощью, и увидела для себя возможность. Этот дневник… он что-то вроде портала. Способ общаться с такими, как мы с тобой. Главное, точно знать, что по ту его сторону тебя не подстерегает злой дух. – Она посмотрела на дом. – Пойдем. Посмотрим, есть ли там кто-нибудь.
Я вышла вслед за ней из машины и поднялась по ступенькам на веранду. Не получив ответа, когда я звонила сюда раньше, я не ожидала никого здесь застать. Поэтому была крайне удивлена, услышав по ту сторону двери шаги. А когда та открылась, увидела перед собой пухлую женщину лет семидесяти, седую, с большими голубыми глазами. Тепло поздоровавшись с нами, она представилась: миссис Макгоуэн.
– А вы, должно быть, Мелани и ее мать, – сказала она. – Я получила ваше сообщение о том, что вы едете сюда. Входите, входите. У нас сегодня весь день гости.
– Простите? – не поняла я.
– Здесь была репортер из чарльстонской газеты. Уехала около часа назад. Должно быть, мы с ней были на чердаке, когда вы позвонили и оставили сообщение.
Мы с матерью переглянулись.
– Ее случайно звали не Ребекка Эджертон? – спросила я.
– Такая энергичная блондинка? – уточнила моя мать.
– Да-да, она. Такая милая. Она ваша знакомая?
– В некотором роде. То есть да. Мы вместе работаем над одним проектом. Как вы уже поняли, я Мелани Миддлтон, а это моя мать Джинетт. Я уже была здесь раньше… с Джеком Тренхольмом. Тогда ваш муж показал нам портрет девушки с медальоном, и с тех пор мы пытались определить, кто она такая. Джек говорил, вы нашли на чердаке какую-то информацию, которая может быть нам полезна.
Миссис Макгоуэн приложила руку к груди и похлопала ресницами.
– Ох уж этот Джек! Какой галантный молодой человек. Мы несколько раз говорили с ним по телефону, но я пока не имела счастья познакомиться с ним лично. Он обещал как-нибудь заехать и отведать моего черничного крюшона.
– Да, он это упоминал, – сказала я, переступая вслед за матерью порог дома. Стоило нам шагнуть в фойе, как она схватила мою руку. Я знала: как и я, она тоже почувствовала затылком чье-то ледяное дыхание.
Закрывая за нами дверь, миссис Макгоуэн поежилась.
– Входите, я разожгла в гостиной камин. Кстати, у меня там до сих пор лежат бумаги, которые я показывала Ребекке. Так что нам не придется еще раз подниматься на чердак.
Держась друг за дружку, мы прошли следом за ней в гостиную. Там сняли пальто и сели на диван, на который нам указала миссис Макгоуэн.
– Я только что поставила чайник. Поэтому я оставлю вас на минутку одних, а сама пойду, приготовлю нам чаю.
– Нет-нет, оставайтесь с нами, если хотите, – произнесла моя мать.
Миссис Макгоуэн махнула рукой.
– Я люблю принимать гостей. К тому же я только что достала банку шотландского песочного печенья и с удовольствием поделюсь с вами. – Она похлопала себя по внушительной талии. – Нам с Джорджем никак нельзя съесть это лакомство целиком. – Миссис Макгоуэн рассмеялась и вышла из комнаты и, уже направляясь в кухню, крикнула: – Не стесняйтесь! Если хотите, можете тут поводить носом. Портрет, о котором вы говорили, висит в столовой, это рядом с прихожей.
Мать встала и протянула мне руку. Я же не торопилась вставать.
– Спасибо. Я уже видела его и не горю желанием еще раз пережить то ощущение.
Мать присела передо мной на корточки.
– Мелани, она никуда не уйдет, сколько бы ты ни притворялась, что ее там нет. Стоит ей ощутить твой страх, как тебе самой будет только хуже. – Мать встала и снова протянула мне руку. Отнюдь не убежденная в том, что поступаю правильно, я позволила ей поднять меня с дивана.
Я повела ее за собой к знакомому месту в гостиной, где я в последний раз видела портрет. Войдя, я уставилась на девушку со знакомыми чертами, сосредоточив на сей раз внимание на медальоне в виде сердца с выгравированной посередине буквой «А». Было ясно как божий день, что она приходится родственницей девушкам на втором портрете, но это лишь еще больше сбивало с толку. Она не могла быть Приоло, хотя внешнее сходство было невозможно отрицать. То обстоятельство, что второй портрет был найден на чердаке в доме моей матери, лишь укрепляло мою убежденность в том, что все три – родственницы. Не говоря уже о том, что я сама была похожа на них. Я очень надеялась, что миссис Макгоуэн прольет свет в темные уголки прошлого нашей семьи и что Ребекка вновь не сбежала, прихватив с собой какое-нибудь особо ценное свидетельство.
Джинетт. Услышав хорошо знакомый мне голос, я вздрогнула. Увы, радость, оттого что она произнесла не мое имя, быстро улетучилась, стоило мне понять, что она обращается к моей матери.
Мать потянулась к моей руке, как если бы это был самый естественный жест во всем мире. Ее глаза были широко открыты, но я не увидела в них страха. Скорее решимость. Ее дыхание было отрывистым и поверхностным, и я с тревогой посмотрела на нее:
– С тобой все в порядке?
Мать кивнула.
– Она пытается проникнуть в мое сознание, но я не дам ей это сделать. Главное, не отпускай мою руку. – Она крепко зажмурилась и тряхнула головой, как будто ответила на некий вопрос, который я не могла слышать.
В следующий миг на нас обрушился порыв ледяного ветра и, словно стальной нож, попытался разрезать воздух между нами, стремясь разъединить наши руки. Мне показалось, будто я услышала голос, и он велел мне отпустить руки, но было ли это на самом деле, не знаю. В ноздри мне ударил мерзкий запах морской гнили. К горлу тотчас подкатил комок тошноты. От ужаса я едва ворочала языком.
– Я не знаю, как это делается. Я не знаю, что мне делать.
Голос матери был тверд и спокоен:
– Главное, будь сильной. Не слушай ее. Говори себе, что ты сильней, чем она. Что мы сильней, чем она… но только если мы будем работать вместе. Ты больше не одна, Мелли. С тобой я.
Наши взгляды встретились, и я поняла: она имеет в виду не только злокозненных духов. Чувствуя, как холод по-прежнему пытается разъединить нас, я отвернулась.
Мать один за другим убрала с моей руки пальцы, как будто их оторвала чья-то невидимая рука. И я впервые заметила в ее глазах слезы.
– Я сильнее, чем ты! – громко произнесла я, схватив материнскую руку моими обеими. Увы, моя хватка была слабой, пальцы были как будто без костей. Ее рука начала выскальзывать.
– Мы сильнее, чем ты! – крикнула я, что есть сил сжимая ее руку.
– Мы сильнее, чем ты! – крикнули мы вместе и тотчас замерли, почувствовав, как холод исчезает. Лишь слабый морской запашок говорил о том, что невидимая гостья все-таки была здесь.
– Чай готов!
Мы обе как по команде обернулись. В дверях с чайным подносом в руках стояла миссис Макгоуэн. Мы посмотрели на чашки, ложки и песочное пе- ченье.
– Давайте я вам помогу, – сказала я, беря у нее поднос. Скажу честно: при виде печенья у меня тотчас потекли слюнки. Мои руки все еще слегка подрагивали от пережитого ужаса. Я крепко вцепилась в поднос, чтобы чашки не дребезжали, стукаясь друг о друга.
Мы сели и подождали, пока миссис Макгоуэн добавит в чай лимон и сахар. Мы с матерью взяли по четыре печенья. Глядя на нас, хозяйка удивленно выгнула бровь:
– Если надо, я принесу из кухни еще, – сказала она.
– Нет-нет, спасибо, – заверила ее я, запивая последнюю крошку глотком чая. – Просто мы пропустили ланч. – Или же борьба с призраком отняла у нас слишком много калорий, подумала я с улыбкой. – И еще раз простите нас за то, что мы нагрянули к вам почти без предупреждения. Дело в том, что мы надеялись приехать одновременно с мисс Эджертон, чтобы лишний раз не обременять вас.
– Ничего страшного, моя дорогая. Я всегда готова помочь людям, которые, как и я, любят историю. Да и вообще, учитывая, как далеко мы живем от наезженных дорог, я всегда рада гостям.
Моя мать подалась вперед:
– Мелани говорила, что вы изучали старые бумаги семьи Крэндалл, которым дом принадлежал до того, как его в тридцатые годы приобрела семья вашего мужа. Мы очень надеялись, что вы узнали, кто эта девушка, изображенная на портрете.
– Да, я узнала, и именно это мы обсуждали с мисс Эджертон.
Мое сердце забилось быстрее.
– Вот здорово! А можно взглянуть, что именно вы нашли?
– Разумеется. Кажется, я сказала Джеку по телефону, что смутно помню, что в конце девятнадцатого века произошла какая-то трагедия. Но не помню, какая именно. То, что я знаю, мне известно из переписки семьи Крэндалл в Коннектикуте и той ее ветвью, что переселилась сюда к нам в Южную Каролину. – Она встала и начала перебирать стопку пожелтевших конвертов на журнальном столике. – Я прочла их все, так что неплохо знаю их содержание. Это все равно, что спустя столетие подслушивать чужие разговоры. – Миссис Макгоуэн с улыбкой посмотрела на нас.
Я украдкой покосилась на мать. Та сидела, плотно сжав губы. Интересно, подумала я, на моем лице точно такая же маска нетерпения? Мой взгляд скользнул вниз, на ее скрещенные ноги: как и я, она подергивала ногой. Я заставила свою ногу успокоиться.
– Это должно быть так интересно! – сказала я. – Так что вы нашли?
Наконец миссис Макгоуэн вытащила конверт и осторожно извлекла из него пожелтевшее от времени письмо.
– Это письмо Уильяма Крэндалла из Мимоза-Холла некоей миссис Сюзанн Крэндалл из Дарьена, штат Коннектикут. Как я понимаю, это невестка упомянутого в письме Джозайи, и тетя девушки на портрете. Как я поняла из других писем, Уильям – кузен мужа Сюзанн. Боюсь, письмо довольно печальное. – Вынув из кармана очки для чтения, она водрузила их на нос. – Не хотелось бы его лишний раз разворачивать, по крайней мере, пока я не поместила его в специальный архивный альбом. Но я прочту его специально для вас.
Мы с матерью кивнули. Миссис Макгоуэн прочистила горло и начала читать.
«29 сентября 1870 года.
Дражайшая Сюзанна,
С великой скорбью вынужден сообщить тебе известие, которое тяжелым камнем лежит на моем сердце. Корабль, на котором плыли Джозайя и твоя сестра Мери, а также их дочь Нора, потерпел крушение. Мы надеялись, что их опоздание объясняется иными причинами, но прошла уже неделя, и мы сделали запрос о местонахождении судна. Последний контакт с капитаном имел место, когда судно, перед тем как плыть дальше на юг, бросило якорь в порту Уилмингтона, Северная Каролина. Ввиду того что ожидался сильный шторм, капитану было рекомендовано повременить с отплытием, однако он был уверен, что сумеет опередить бурю. Увы, похоже, его самонадеянность не оправдалась, ибо с тех пор никто не видел ни судно, ни его капитана, ни команду, ни двух десятков пассажиров. Единственным свидетельством постигшей их ужасной судьбы была находка резной фигуры с носа корабля на острове Эдисто.
Мое сердце разрывается при мысли о гибели твоей сестры, ее супруга и их малышки Норы, нашедших последнее успокоение в морской пучине. Я взял на себя смелость заказать по ним заупокойную службу и даже поставил на местном кладбище мемориальный камень.
Какое счастье, что юная Алиса захворала и, будучи не в состоянии отправиться в плавание вместе с ними, осталась на твоем попечении. Провидение уберегло ее от печальной участи, постигшей ее родителей и сестру-близнеца, за что мы должны быть ему благодарны, даже если наши сердца преисполнены скорби.
Твой кузен,
Уильям Крэндалл».
Миссис Макгоуэн сложила письмо и вернула его в конверт.
– Я, как генеалог-самоучка, попыталась составить на основе этих писем генеалогическое древо Крэндаллов. Ничего серьезного, но кое-что привлекло мой интерес. – Она принялась перебирать бумаги в большой канцелярской папке.
Мы с матерью переглянулись.
– И кто эта девушка на портрете? – спросила я.
Миссис Макгоуэн на миг растерянно обернулась:
– Ах, да! Это Алиса Крэндалл, дочь Джозайи и Мери и близняшка Норы, погибшей в кораблекрушении вместе с родителями. Она осталась в Коннектикуте и до тринадцати лет воспитывалась в доме тети Сюзанны. Затем их семья перебралась сюда, в Южную Каролину. Алиса прожила в этом доме до самой своей смерти. На ее счастье, она умерла в двадцатые годы и не стала свидетельницей того, как во время Великой депрессии их семья потеряла дом и все свое имущество. Эта незавидная участь выпала ее сыну Биллу.
Скажу честно: я очень надеялась, что хотя бы одно из имен в письме будет начинаться на «Р» или на «М», что будет в нем нечто такое, что заполнит хотя бы одну пустую клеточку мозаики, а не добавит еще одну. Я была даже готова предположить, что эти Крэндаллы и их печальная история не имеют к нам ровным счетом никакого отношения, а девушки и их идентичные медальоны – это просто совпадение.
Но тут мать повернулась ко мне и едва слышно сказала:
– Но ведь в таком случае дух той девушки не увязался бы сюда вслед за нами.
Я удивленно посмотрела на нее. Насколько мне помнится, я не произносила моих мыслей вслух. Но, возможно, матери и дочери умеют читать мысли друг друга. Просто у нас с ней не было времени проверить это на практике.
Я вновь повернулась к миссис Макгоуэн:
– Скажите, а можно взглянуть на составленное вами генеалогическое древо Крэндаллов?
Хозяйка дома наморщила лоб.
– Именно его я и искала. Странно. Оно лежало в этой папке. Я показывала его мисс Эджертон. Так что оно должно быть где-то здесь. – С этими словами она продолжила перебирать бумаги. – Наверно, она случайно захватила его с собой, когда собирала свои вещи.
И вновь мы с матерью переглянулись.
– Возможно. Когда я ее увижу, я спрошу у нее и перезвоню вам, – сказала я и встала. – Вы даже не представляете, как мы благодарны вам. Спасибо, что уделили нам свое драгоценное время.
– А также за ваше печенье, – добавила мать, вставая с дивана. – Вы нам очень помогли.
Миссис Макгоуэн проводила нас до дверей.
– Мне тоже было приятно. Приезжайте в любое время, когда вам захочется обсудить семейную историю. Это действительно крайне интересно. И захватите с собой Джека. – Она улыбнулась и вручила нам наши пальто.
– Ой, и еще одна вещь, – вспомнила я. – Вы случайно не знаете название того судна, что затонуло со всем экипажем и пассажирами?
Миссис Макгоуэн покачала головой:
– Нет, его название ни разу не упоминается в письмах. Лишь то, что оно затонуло в тысяча восемьсот семидесятом году где-то у побережья между Северной и Южной Каролиной.
Я кивнула.
– Что ж, небольшая, но зацепка. Еще раз спасибо вам, – поблагодарила я и, спустившись с крыльца, вместе с матерью зашагала к машине.
Прежде чем открыть дверцы и сесть в нее, мы поверх крыши посмотрели друг на друга.
– Что ж, крошечный, но все же результат, есть, – сказала я. – Мы знаем, что девушку на портрете зовут Алиса Крэндалл, что у нее была сестра-близнец по имени Нора, которая в тысяча восемьсот семидесятом году вместе с родителями погибла во время кораблекрушения. И кем бы ни был призрак, что обитает в доме на Легар-стрит, он неким образом связан с этим домам и был не рад, что мы приехали сюда. – Мать подняла взгляд на огромное облако, медленно закрывавшее собой солнце. – Мы также знаем, что по какой-то причине Ребекка не хотела, чтобы мы увидели генеалогическое древо Крэндаллов.
Я раздраженно простонала:
– Нет, это полная бессмыслица! Я уже начинаю верить, что ничто из этого не связано между собой!
Мать открыла дверцу машины.
– Давай где-нибудь поужинаем и все хорошенько обсудим. По дороге сюда я видела в пяти милях отсюда симпатичный приморский ресторанчик.
Я посмотрела на мать. Мне невольно бросилось в глаза и сереющее небо за ее головой, и то, как в сумерках ее глаза сделались почти такими же темными, как и мои. Я вздохнула. Хотя между нами постепенно и выковывались узы взаимопонимания, в моей жизни навсегда останутся уголки, куда моей матери вряд ли захочется заглянуть; уголки, чью пустоту она бессильна заполнить. Впрочем, это уже не играло такой большей роли, как раньше.
– У меня аллергия на морепродукты. Когда мне было восемь лет, у меня однажды возникла такая острая реакция на креветки, что я с тех пор не беру их в рот.
Что было не совсем правдой. По рекомендации моего доктора уже во взрослом возрасте я попробовала их снова, без каких-либо последствий. Но маленькая девочка внутри меня хотела, чтобы мать знала, что ее не было рядом со мной в тот момент, когда я так остро нуждалась в ней.
Мать несколько секунд молча смотрела на меня.
– Я должна тебе что-то сказать, Мелли…
Она не договорила. Ее перебил рев приближающегося мотора. Мы обе повернули головы. Оставляя после себя, словно многоточия, комья грязи и камешки, по дороге катил черный «Порш» Джека. Подъехав, машина остановилась, и из нее выскочил Джек.
– Как я понимаю, Ребекка уже уехала, – сказал он, обращаясь к моей матери и демонстративно игнорируя меня. Он был в белой футболке, поверх которой была надета мятая клетчатая рубашка; на щеках – легкая щетина. Меня так и подмывало заметить, как неопрятно он выглядит, но почему-то мне также подумалось, что он прямо как с обложки мужского журнала.
Я повернулась к нему:
– Она уехала за час до того, как сюда приехали мы. С чего ты решил, что она здесь?
– Мне позвонила Ивонна. Она пыталась дозвониться до вас. Но, похоже, твой телефон не принимал звонки. Ивонна рассказала мне про окно, про твою бабушку, про то, как Ребекка унесла папку, которую она приготовила для тебя, а также что из архива пропало фамильное древо Крэндаллов. Я хотел найти Ребекку и выяснить у нее, так ли это.
– Мы тоже. Поэтому мы и приехали сюда. И угадай! Миссис Макгоуэн тоже не может найти их фамильное древо, которое она составила! Оно пропало в промежуток времени между приездом сюда Ребекки и ее отъездом. Выводы делай сам.
Джек, прищурившись, посмотрел на меня.
– Думаю, этому существует лишь одно объяснение. Ребекка так увлеклась этой историей, что позволяет себе безответственные поступки.
– Например, такие, как кража дневника из моей кухни. Это не просто безответственный поступок, Джек. Это преступление. И она не отвечает на мои телефонные звонки.
Он потер подбородок, и когда посмотрел на меня снова, его взгляд был тверд и суров.
– Я разберусь с этим делом, – сказал он и посмотрел на дом. – Миссис Макгоуэн показала вам что-нибудь интересное?
– Помимо пропавшего фамильного древа? Вообще-то да. – И я быстро поведала ему про девушку на портрете и про погибшее в бурю судно.
Джек на пару секунд задумался.
– Ты говоришь, судно пропало в тысяча восемьсот семидесятом году, верно?
– Да. Немного поздно, чтобы к его крушению приложили руку мои предки-мародеры, если ты думаешь именно об этом.
Джек вопросительно поднял брови:
– Корабль разбился у берегов Южной Каролины. Резная фигура была найдена неподалеку от плантации твоей семьи на острове Джонс. Скажи, разве не странное совпадение?
Моя мать сочла своим долгом вмешаться:
– Думается, к тому времени финансовое и общественное положение нашей семьи было таково, что не требовало столь радикальных действий.
Джек пожал плечами:
– Я лишь хочу сказать, что корабль затонул у берегов острова Джонс. И если кто-то пытался хоть что-то спасти, было бы просто грешно этого не сделать, учитывая, что мать-природа уже потопила судно. После Гражданской войны многие ранее зажиточные семьи Чарльстона обеднели. Рынок сбыта хлопка сузился. Прибавьте к этому возросшие затраты на его выращивание ввиду запрета рабского труда, и станет понятно, что состояние семьи Приоло заметно скукожилось. Было бы странно, если бы они не воспользовались привалившей им в руки удачей.
– Что ж, наверно, такое возможно, – нехотя согласилась я. Неприятно иметь отношение к кому-то, кто обогатился за счет убытков другого. – Но это никоим образом не приближает нас к разгадке тайны, мы не знаем, кто та девушка на затонувшем судне шестнадцать лет спустя.
– Может, эта самая Алиса? – предположил Джек.
Я покачала головой:
– Нет. Миссис Макгоуэн сказала, что Алиса вместе с тетей переехала из Коннектикута в Мимоза-Холл, когда ей было тринадцать лет, и прожила здесь всю свою жизнь, до самой своей смерти где-то в двадцатых годах. Но на ней точно такой же медальон, как и на девушках на портрете в доме моей матери. И если в доме номер тридцать три по Легар-стрит жила девушка по имени Мередит, я бы предположила, что на портрете она та из двух, на ком медальон с буквой «М».
Джек подошел к своей машине.
– Пока не забыл, – произнес он и, сунув руку в задний карман, вытащил оттуда что-то, но зажал это в кулаке и показывать не стал. – Неужели тебе не интересно, что тебе хотела сказать Ивонна?
– Конечно, интересно. – Я почти забыла, что привело Джека в Мимоза-Холл.
– Она нашла список жертв землетрясения тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. – Он выдержал театральную паузу. – В нем есть имя Мередит Приоло. Пропала без вести, предположительно погибла. Последний известный адрес – Легар-стрит, дом номер тридцать три.
Моя мать шагнула вперед:
– Но почему эта Мередит нигде не значится на фамильном древе?
Чувствуя, как у меня начинает болеть голова, я потерла виски.
– Мы нашли в дневнике визитку с именем Мередит и ее адресом. Он тот же самый, что и в списке жертв. Легар-стрит, дом номер тридцать три. Если предположить, что дневник вела именно она, то с тем же успехом можно сказать, что она одна из двух девушек на портрете.
Джек кивнул, хотя лицо его осталось бесстрастным.
– Я тоже так думал, пока сегодня не забрал из чистки вот это.
С этими словами он положил мне в ладонь золотой медальон на цепочке. Сначала я не узнала его, потому что он блестел в тусклом вечернем свете. А потом меня как будто обдало холодным ветром.
– Ничего не понимаю. – Я вопросительно посмотрела на Джека.
– Присмотрись.
Махнув рукой на то, как это будет смотреться со стороны, я прищурилась, глядя на единственную букву посередине медальона. Даже в сумерках и без очков, невооруженным глазом было видно, что последний штрих буквы «М» был добавлен позже, и что первоначально буквой на медальоне было «Н».
Я протянула медальон матери. Та уже успела надеть очки для чтения. Она медленно подняла глаза и посмотрела на нас с Джеком.
– Возможно, я ошибаюсь, но единственное, что сейчас приходит мне в голову, это то, что это «Н» обозначает имя Нора. Как вы думаете?
Я подумала то же самое.
– Но как мог медальон оказаться на том судне через шестнадцать лет после того, как сама Нора погибла? И почему буква на нем была перебита? – Еще раз взглянув на медальон, я положила его в сумочку.
Джек почесал голову:
– Послушайте, давайте где-нибудь перекусим, а заодно все хорошенько обсудим и, может, даже придем к каким-нибудь выводам?
Не глядя на меня, мать одарила Джека ослепительной улыбкой.
– Большое спасибо, но мне нужно вернуться домой. А вы с Мелли вполне можете заняться этим и без меня.
– Я не могу отпустить тебя одну, мама. Я поеду с тобой.
– Я позвоню твоему отцу. Он приедет ко мне.
Не могу сказать, что ее довод убедил.
– Не волнуйся, – продолжила мать. – Не буду вам мешать.
Было видно, что она пытается свести меня с Джеком. Я же видела, что он в равной мере не в восторге от ее предложения. Но, похоже, мать решила, что все согласны, потому что шагнула к машине и открыла водительскую дверь. Однако прежде чем сесть, сказала:
– И еще одна вещь, Мелли. – Она на миг умолкла и продолжила: – Мы сегодня разъярили призрака. Мы показали ей, что вдвоем мы сильнее, чем она. Чтобы уменьшить нашу силу, она будет пытаться разлучить нас. Поэтому мы должны как можно скорее выяснить, кто она такая.
– Или что?
Мать покачала головой. Ветер взлохматил ее прическу и теперь трепал волосы, отчего она показалась мне особенно ранимой.
– Я не хочу это знать.
Помахав рукой, она села в машину и поехала прочь от дома. Не говоря ни слова, Джек открыл дверь со стороны пассажирского сиденья и кивком предложил мне сесть, а когда сам скользнул за руль, то выразительно посмотрел на меня.
– Рад видеть, что на этот раз ты не увлеклась дегустацией бренди мистера Макгоуэна. – Он улыбнулся воспоминанию, которым, похоже, не хотел делиться со мной.
Примерно через полчаса мы подъехали к придорожному ресторану, на рекламном щите которого красовался жареный цыпленок, жареная окра и жареный пирог – три моих любимых блюда, – и устроились в угловой кабинке. Заведение пропахло дымом и кипящим жиром, а из-за стойки и от мелькающего огоньками музыкального автомата тянуло пивом и шумными вечерами. Украдкой вытащив из сумки антибактериальную салфетку, я протерла ею пластиковую скатерть в красно-белую клетку, затем вытащила еще одну, чтобы протереть руки и виниловую подушку на стуле, которая держалась за счет двух полосок изоленты. Я также предложила салфетку Джеку, однако он лишь недоуменно поднял бровь и покачал головой.
Подошла официанта и приняла у нас заказ. Джек продолжал молча рассматривать меня. Раздраженная его взглядом, я вытащила из сумки блокнот и, начертив две колонки и как можно больше горизонтальных линий, сколько могло уместиться на странице, начала заполнять клетки всей той информацией, которую узнала с тех пор, как моя мать вернулась в Чарльстон и заявила, что моя жизнь в опасности. Все, что до сих пор вызывало у меня вопросы, я заносила в правую колонку. Все, на что у меня имелись ответы, – в левую. К тому времени, когда я закончила, у меня не осталось свободных клеток в правой колонке, зато в левой было заполнено только две: дневник вела Мередит Приоло и, возможно, та же самая Мередит Приоло, проживавшая по адресу: дом номер тридцать три по Легар-стрит, которая числилась пропавшей без вести после землетрясения 1886 года.
Держа в руке ручку, я посмотрела на Джека. Странно, что он ничего не добавил и даже не сказал никакой колкости. Он все еще качал головой.
– В чем дело?
Он посмотрел мне в глаза.
– В тебе, – сказал он секунду спустя.
– Во мне?
Он вновь молча посмотрел на меня:
– Да. Я не пойму, какого черта я делаю здесь с тобой.
Я спрятала обиду за ледяной улыбкой.
– Смею предположить, что Ребекка не отвечает на твои звонки, и тебе больше не на ком выместить свое раздражение. К тому же мне казалось, что ты был занят поиском материала для своей новой книги. Насколько мне известно, ты не способен что-то делать из чисто альтруистических побуждений. – Я выразительно посмотрела на него, в надежде на то, что он вспомнит, как в тот первый раз мы с ним сидели в похожем ресторане и лакомились жареными креветками, пока он вешал мне на уши лапшу о том, что его интересует все, что угодно, но только не то место, где в моем доме спрятаны бриллианты.
Сверкнув глазами, Джек подался вперед, однако, похоже, сдержался и не сказал того, что хотел сказать. Что-то такое, о чем мог впоследствии пожалеть. Вместо этого он посигналил официантке.
– Принесите счет. И упакуйте заказ навынос.
Официантка бросила на стол чек. Джек потянулся было к нему, но я положила ладонь на его руку.
– Ты все еще зол на меня за те глупости, какие я наговорила тебе в тот вечер, когда в доме была экскурсия? Но ведь я уже извинилась, не так ли? И мне действительно стыдно. Мне казалось, что мы снова друзья. Что еще я такого сделала, что ты снова злишься на меня?
У столика, с тремя заляпанными жиром пакетами и картонным контейнером с нашими двумя колами, вновь выросла официантка. Взяв одну колу, Джек поставил ее на стол, а сам схватил пакеты.
– В машине только одна подставка для стакана, – объяснил он и, встав, направился к двери.
Взяв со столика несчастный стакан, я вслед за ним вышла в пахнущую дождем темноту.
Весь оставшийся путь до Чарльстона мы ехали молча, даже не включив радио. Несмотря на соблазнительный аромат и мой урчащий живот, я не осмелилась открыть один из пакетов, хотя Джек наверняка даже сквозь рев мотора слышал, как мои кишки исполняли марш.
Где-то между Руффином и Осборном небеса разверзлись потоками ливня, перекричать шум которого было просто невозможно. Я чувствовала себя совершенно несчастной. С одной стороны, мне хотелось, чтобы Джек говорил со мной. С другой – я опасалась того, что он может мне сказать. Страшно, что его больше нет в моей жизни, и еще страшнее от того, что я должна сделать, чтобы удержать его там.
Моя нога принялась выбивать ритм в такт дворникам на ветровом стекле. Вскоре Джек не выдержал и положил на нее руку, заставив прекратить этот стук. Его прикосновение как будто было заряжено электричеством. По моей ноге, а от нее – словно ртуть в градуснике – вверх по спине тотчас пробежал ток, пока наконец не остановился где-то внизу живота.
Должно быть, Джек это тоже почувствовал, потому что быстро убрал руку и вновь молча уставился перед собой, ведя машину сквозь сплошную стену дождя.
Вскоре мы уже подъезжали к моему дому на Легар-стрит. Увидев свет на крыльце и почти во всех окнах, я облегченно вздохнула. Интересно, подумала я, мать это сделала для меня или только для себя, любимой?
Я повернулась к Джеку:
– Спасибо, что подвез. Кстати, у тебя, случайно, не найдется зонтика?
Он повернулся ко мне. На его лице была слабая улыбка, не имевшая ничего общего с той, к которой я когда-то привыкла и которой мне так остро недоставало.
– Нет. Не найдется. Я никогда не боялся растаять под дождем.
– Разумеется, – вздохнула я. Я подумала про мои волосы, мой замшевый пиджак, мои лодочки от «Кейт Спейд» и нахмурилась, но, увидев пакеты с остывшей едой, добавила: – Вряд ли я могу надеяться, что ты позволишь мне вынуть еду, а пакеты использовать в качестве зонтика.
Он посмотрел на меня со странным блеском в глазах. Его голос прозвучал так тихо, что я едва расслышала его из-за стука капель по крыше машины.
– Давай, Мелли, выходи и вымокни. Сделай, ради разнообразия, хоть что-то неожиданное и незапланированное.
– Только если ты дашь мне один из этих пакетов…
Он не дал мне закончить предложение. Вместо этого он взял мою голову в свои ладони и впился поцелуем в мои губы. Поначалу я была настолько потрясена, что просто окаменела. Затем почувствовала его руки в моих волосах, почувствовала его колючий подбородок, то, как губы прижались к моим, как будто были созданы для этого поцелуя. Я закрыла глаза и, вздохнув, ответила на его поцелуй, отдаваясь во власть пламени, чьи языки уже лизали основание моего позвоночника.
Внезапно, хотя и довольно смутно, вспомнив, кто я, с кем я и что у меня есть причина не отвечать на его поцелуй, я резко отстранилась, хотя саму причину так и не вспомнила. Охваченная паникой, я распахнула дверь машины и, со стуком захлопнув ее за собой, выскочила под проливной дождь и со всех ног бросилась к воротам. Я умудрилась открыть щеколду и уже взбежала на крыльцо, когда Джек догнал меня.
Заключив меня в объятия, он всем телом прижал меня к входной двери. Я дрожала, несмотря на жар, полыхавший буквально в каждой клеточке моего тела. Ноги больше не держали меня. Чтобы не упасть, я обхватила Джека за шею. Он воспользовался этим, чтобы еще сильнее прижать меня к двери.
Его губы были настойчивыми и жадными. Я раскрыла навстречу ему свои, буквально растворяясь в этом тепле и силе, имя которым было Джек. Я закрыла глаза, упиваясь вкусом дождя и губ Джека. Перед моим внутренним взором взрывался калейдоскоп красок, о существовании которых я раньше даже не догадывалась.
Затем неожиданно он прервал поцелуй и отстранился. Взгляд его был непроницаем. Мы оба тяжело дышали, и я была на грани того, чтобы попросить его сделать это снова.
– Это, Мелани Миддлтон, был не почти поцелуй. Это был поцелуй настоящий.
С этим словами он повернул дверную ручку и распахнул дверь. В вестибюле стояли Софи, Чэд и оба мои родителя. Причем все четверо поспешили сделать вид, будто они ничего не слышали.
Словно Ретт Батлер, бросивший Скарлет О'Хара на дне рождения у Эшли, Джек отвесил учтивый поклон, неким чудом умудрившись при этом не выглядеть комично, хотя с него стекала вода, и, не попрощавшись и не добавив больше ни слова, зашагал к машине.
