Глава восьмая

Да, я лгунья, но, кажется, мне стоит это объяснить подробнее.

Первое: у меня в семье врут все. Отец, наверное, был хуже всех нас: бывало, он звонил в кредитную компанию и клялся, что его карточку украли, лишь бы не платить лишние двадцать баксов.

Сестра тоже врала. Я слышала, как полиция спросила у нее, когда она в последний раз видела Лори. Я видела, как Джослин, засунув ладони в задние карманы джинсов, спокойно отвечала им, что с самого утра не видела подругу и не разговаривала с ней. Я понимала, что это ложь: они говорили по телефону той ночью, когда Лори пропала.

Второе: мне было восемь. Я мало что знала, но понимала, что врать полицейским – плохо и, если я что-то скажу о телефонном звонке, Джослин вляпается в глубокие неприятности.

Поэтому, когда меня попросили расказать обо всем, что случилось той ночью, я опустила тот факт, что подслушала разговор Лори с Джос.

Что мне было делать? Она моя сестра, и меня в холодный пот бросало от мысли, что ее могут у меня забрать. Я боялась, что за вранье ее посадят в тюрьму. Мне пришлось сохранить ее тайну.

Только когда Джослин уехала из города, на меня снизошло осознание. Я даже допустила возможность, что моя сестра, которая и мухи бы никогда не обидела, не чувствуя при этом вины, могла быть как-то связана с убийством своей подруги.

Это была крохотная ложь во спасение – когда я не сказала полиции о телефонном звонке. Крохотная ложь, превратившаяся в огромное чудовище. Маленькая трусиха, я так боялась, что однажды кто-нибудь узнает об этом.

Я до сих пор не могу заставить себя рассказать об этом Кэлли, потому что трусихой остаюсь и сейчас.

Мэгги будит меня в шесть и зовет на кухню, завтракать. Я надеваю толстовку поверх майки, в которой спала, и встречаю ее внизу. Внутри назревает тревожное чувство.

Мэгги выдвигает стул и садится. Глаза у нее налиты кровью. Я сажусь за стол напротив нее. На тарелке меня уже ждет глазунья. Не верится, что она до сих пор помнит, какое блюдо из яиц я люблю больше всего.

– Как прошли поминки? – спрашивает она.

– Тяжело. – Я протыкаю желток вилкой.

Кофеварка пищит, сообщая, что кофе готов. Мэгги отодвигает стул и встает из-за стола.

– Тебе нужен компьютер, чтобы зарегистрироваться на рейс?

Я откладываю вилку.

– Гм, если честно, мне хотелось бы позвонить и отложить рейс до конца недели, чтобы пойти на похороны к Ари. Если ты не против.

Мэгги выглядит растерянной, и мое сердце замирает. Вдруг на лестнице раздаются шаги. На кухню, потирая глаза, заползает Кэлли.

– Смотрите-ка, кто решил составить нам компанию, – говорит Мэгги. – Что это ты так рано встала?

Кэлли наливает себе чашку кофе, прислоняется к стойке и пожимает плечами.

– Так ты не против? – спрашиваю я Мэгги. – Если я останусь еще на пару дней?

Она снова обращает на меня внимание.

– Конечно. Оставайся у нас сколько хочешь. Однако на похороны тебе нужно будет надеть что-нибудь поприличнее. Как насчет того, чтобы съездить в «Таргет»?

Кэлли глядит на нас поверх кружки.

– Тесса сегодня собиралась поехать со мной к Эмили. Наверное, ей сейчас тяжело.

– А-а-а. – Я вижу, что Мэгги расстраивается, но уже через пару секунд она снова улыбается. – Ладно, тогда, может, завтра?

– Конечно. А пока Тесса может надеть что-нибудь мое, – говорит Кэлли. Она кивает головой в сторону лестницы. – Я покажу, что у меня есть в шкафу.

Все игнорируют тот факт, что у Кэлли второй размер, а у меня – шестой. Ясное дело, Кэлли просто хочет, чтобы от меня отвязались; но Мэгги почему-то не кажется странным, что ее дочь, еще два дня назад сравнивавшая меня с бездомными попрошайками, теперь собирается играть со мной в переодевания у себя в комнате.

Я благодарю Мэгги за завтрак, мою за собой тарелку и следую за Кэлли в ее спальню.

Окно до сих пор открыто, вонь перегара сменилась запахом сырой земли с улицы. В Орландо после дождя воздух становится влажным до духоты. А когда дождем пахнет в Фейетте, ты ощущаешь, каким это место было до того, как человечество испортило его своим безобразием.

Кэлли садится в офисное кресло и начинает заплетать волосы.

– Ночью я думала, почему жертвой стала именно Ари. Она непохожа на остальных девушек.

– И Лори – тоже, – отвечаю я.

– Понятное дело, но ведь Ари на Лори тоже не была похожа, – говорит Кэлли. Она собирается с духом, как будто подбирает слова, чтобы они не звучали слишком жестоко. – Я имею в виду… Ари была симпатичной, да, но она не была особенно уверена в себе. Ей нравилось думать, что она хорошо знает уличную жизнь, но на деле она в ней ничего не смыслила.

Ник говорил, что Ари хотела уехать из города. Может, она просто подсела в машину не к тому человеку.

«Или все было еще хуже», – думаю я, вспоминая горячее дыхание Мэри Дюрелз на своей шее.

– У Ариэль была работа в Мейсоне? – спрашиваю я Кэлли.

Она заканчивает заплетать косу и завязывает ее резинкой.

– Вряд ли. Она подрабатывала няней, пока была в средней школе, но, когда ее мама вышла из декрета, отец заставил ее присматривать за Кэрри Энн и Дейвом.

Я сажусь на кровать и вытягиваю ноги; колени чуть хрустят. Не знаю, как признаться в том, что сказала мне Мэри, чтобы не казалось, будто я подозреваю Ариэль в занятии проституцией. Я вдруг вспоминаю, как мы собирались дома у Кэлли и играли в отель. Семилетняя Ари выполняла роль администратора, спокойно сидя за складным столом в старом пиджаке Мэгги и сатиновом шарфе. Во что бы мы ни играли, Ариэль соглашалась на любую роль, которую ей давали.

Кэлли глядит на меня, заметив, что я отвлеклась.

– Что такое?

– На поминках Мэри Дюрелз намекнула, что Ари была, ну, знаешь… что она продавала себя.

Кэлли хмыкает.

– Твоя старая соседка? Да уж, супернадежный источник. Ари не была проституткой.

Я поджимаю ноги и сажусь по-турецки. Икры болят от вчерашней ходьбы.

– Мэри, наверное, где-то об этом услышала.

– В этом городе какого только дерьма не болтают. – Кэлли снова поворачивается к зеркалу, решив вместо косы сделать пучок. – Старшеклассницы не занимаются проституцией на стоянке для грузовиков.

Так и хочется сказать: «В твоем мире, может, и нет». Но я не собираюсь обижать Кэлли просто потому, что могу.

– Ты сильно удивишься, – говорю я вместо этого, – но в новостях была целая история о таких девушках в Колумбии. Они искали клиентов через сайт «Крейгслист» и зарабатывали по несколько тысяч баксов в неделю.

Кэлли приоткрывает рот.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– Я слышала, как она рассказывала о чем-то подобном на обеде в прошлом году, – говорит Кэлли моему отражению в зеркале. – Спрашивала Ника, нужно ли ей разрешение родителей для того, чтобы открыть банковский счет.

Я осматриваю грязные подошвы своих носков.

– В этом есть смысл. Если она хотела скрыть, сколько денег зарабатывала.

– Или если не хотела, чтобы ее папенька-психопат контролировал каждый ее шаг. – На лицо Кэлли набегает тень. Я знаю, она всегда боялась Дэрила Каучински. Иронично, но ее никогда не пугал мой отец с рябыми зубами, бесстыдно курящий травку на парадном крыльце. Наверное, потому, что он хоть и кричал на нас с Джос, угрожая выбить из нас всю дурь, но рукоприкладством все же никогда не занимался.

– Ари говорила еще что-нибудь странное? – спрашиваю я Кэлли.

Она пожимает плечами.

– Мы с ней не разговаривали с конца десятого класса.

Я молчу, пока Кэлли стягивает с себя футболку с надписью «Пенсильванский чемпионат по вращению жезла», в которой спала. Она замечает в зеркале мой взгляд и краснеет. Наверное, забыла, что мы уже десять лет как не переодевались друг перед другом.

Я отвожу взгляд, пока Кэлли натягивает топик.

– Что между вами произошло? – спрашиваю я.

– О чем это ты?

– О вас с Ари. Вчера ночью ты сказала: «Я так перед ней и не извинилась».

Не могу сознаться Кэлли о том, что знаю: она удалила Ари из друзей на «Фейсбуке», – не признавшись притом, что следила за ней все эти годы как ненормальная.

Она возится с пучком на голове. Ей явно стыдно.

– Ничего такого не случилось. Я на ней срывалась, и она в конце концов от этого устала, как я поняла.

Я поднимаю брови.

– И все?

Кэлли пожимает веснушчатым плечом.

– После того как ты уехала, моей лучшей подругой автоматически стала она. Она была такой приставучей, что это действовало мне на нервы. – Кэлли вздыхает, поправляя челку. – Короче, если это и правда – то, чем она занималась в Мейсоне, – в нашей компании она об этом никому не рассказывала. Никто бы не смог сохранить такое в секрете.

– Кто-то ведь должен был знать, – говорю я. На меня наваливается безысходность. Я скорее выколю себе глаза, чем постучу в дверь к Мэри Дюрелз и спрошу, кто ей сказал, что Ари себя продавала.

Кэлли поднимает голову и какое-то время молчит.

– Есть один способ это выяснить, – говорит она. – Можно самим поехать на стоянку грузовиков, поспрашивать, видел ли кто-нибудь Ари.

Вероятно, это пустая трата времени. Остальные девушки, промышляющие на стоянке грузовиков, после выхода сегодняшней газеты с лицом Ариэль на первой полосе сбегут из страха перед полицией и, скорее всего, не появятся там еще несколько дней. Ну а кто останется, явно не станет болтать. И уж тем более – с нами.

Но тюрьма округа Фейетт находится как раз по дороге к стоянке грузовиков. Когда Джослин навещала отца той ночью, она могла оставить зацепку, по которой ее можно отыскать.

– Конечно, – говорю я, – можно начать оттуда.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не подпрыгивать на месте, пока Кэлли просит у Мэгги минивэн. У меня хорошее предчувствие. Из тюрьмы я уеду только с номером или адресом сестры. Мне просто надо убедить Кэлли остановиться там по дороге домой из Мейсона.

Мэгги просит нас не обедать ни в каких кафе, потому что у нее осталось много холодной нарезки, которую иначе придется выкинуть к концу недели. Мы машем ей на прощание с подъездной дорожки, пока она не отходит от окна гостиной. Я пристегиваюсь и тянусь в карман за плеером. Кэлли смеривает меня косым взглядом.

– Ты его так часто слушаешь, – говорит она.

Я пожимаю плечами.

– Помогает отстраниться от шума.

Кэлли морщит лоб. Она делала такое же лицо в детстве, когда я говорила что-нибудь, что ей казалось слишком мрачным. Однажды вечером, когда я пришла к Гринвудам погостить, Кэлли ныла из-за того, что после ужина мне уже надо будет уходить.

– Ну почему, почему, почему мне надо делать домашку?

Мэгги теряла терпение.

– Чтобы получать хорошие оценки, поступить в престижный университет и устроиться на хорошую работу! – рявкнула она наконец.

Я тогда сидела в кресле и натягивала обувь. Помню, как я подняла на них обеих взгляд.

– Какой смысл в жизни, – спросила я, – если сначала ходишь в школу, потом – на работу, а в итоге умираешь?

Кэлли, похоже, была в ужасе.

Я всегда была маленькой нигилисткой. В этом я виню пьяные тирады своего отца. Они стали совсем невыносимыми после того, как поставщик пива, на которого он работал, сократил его примерно за полгода до закрытия фирмы.

В любом случае нас с Кэлли воспитывали по-разному, и это, похоже, становится заметно каждый раз, когда я открываю рот.

Кэлли тянется к радио.

– Не возражаешь, если…

Я мотаю головой и откладываю «айпод». Кэлли прокручивает станции, пока не находит альтернативный рок. Мы молчим, а как только включается реклама, я откашливаюсь и говорю:

– Я тут подумала… Если мы хотим узнать больше о том, что случилось с Лори тем летом, надо разыскать мою сестру.

Кэлли выключает радио.

– Разыскать?

Я гляжу в окно.

– Мы с ней не общались с тех пор, как она уехала.

– Жесть, – тихим голосом говорит Кэлли. – Сочувствую тебе.

От жалости в ее голосе хочется вжаться в сиденье. Я осторожно подбираю слова.

– Мне кажется, она вернулась в город: она навещала папу перед смертью.

– Серьезно? – Кэлли, похоже, удивлена не меньше меня. Почему Джослин вернулась, чтобы повидаться с отцом, но больше ни к кому не заглянула?

– Давай поищем ее в телефонной книге и позвоним, – предлагает Кэлли.

– Я пробовала, – отвечаю я. – Она теперь живет под другим именем. Но ее можно разыскать. Мне кажется, она живет в Аллентауне.

Кэлли молчит.

– Я не говорю, что нам надо ехать в Аллентаун… – Мои мысли путаются, и я начинаю заговариваться. – Но нам стоит с ней поговорить.

– Не в этом дело. – Кэлли делает паузу: теперь уже она подбирает слова. – Просто… без обид, но сестре на тебя наплевать. Даже если она и может нам помочь… то, скорее всего, не захочет.

И ведь не поспоришь – что сказать, сестра даже имя сменила. Поэтому я затыкаюсь и смотрю в окно. На другой стороне шоссе замечаю гигантский знак с подсветкой. Оранжевая надпись гласит: «ДОРОЖНЫЕ РАБОТЫ: ОБЪЕЗД». Быстрый укол паники. Домой придется ехать по другой дороге, и мимо тюрьмы мы не проедем.

Придуманные заранее фразы: «Слушай, раз нам по дороге, может, спросим, остался ли в тюрьме номер Джослин?» — оказываются бесполезны. Кэлли уже объяснила мне, что думает по поводу моей сестры.

Мне некогда уговаривать ее на поиски Джос. А вот и знак. «ТЮРЬМА ОКРУГА ФЕЙЕТТ – СЛЕДУЮЩИЙ ПОВОРОТ НАПРАВО».

– Э-э-э, – подаю я голос, – ничего, если мы сюда заедем ненадолго? Надо забрать кое-какие вещи. Остались от папы.

– М-м-м, – Кэлли жует губу, – а в другой день тебе их не отдадут?

– Я не спрашивала, – честно говорю я. – Просто подумала, что хорошо бы их забрать.

Кэлли пожимает плечами.

– Хорошо. Только вбей адрес в мой GPS.

Через десять минут мы уже останавливаемся на тюремной парковке. Когда Кэлли заводит фургон на стоянку, я отстегиваю ремень.

– Вернусь через пару минут, – говорю я. – Тебе необязательно идти со мной.

Я хлопаю дверью, прежде чем она успевает возразить. Все возражения по-любому будут пустыми. Я ее не виню. На ее месте я тоже не пошла бы в тюрьму. Тем более в ту самую, где держат Уайатта Стоукса.

По сравнению с субботой в приемной совсем пусто. Охранница по имени Ванда узнает меня. Она откладывает ручку и уже готовится защищаться, по-видимому, думая, что я пришла, чтобы снова наехать на нее – за то, что они не сообщили нам о скоропостижной смерти отца. Мы несколько секунд неловко разглядываем друг друга, дожидаясь, пока кто-нибудь не выскажется первой. Вот только она не знает, что я могу заниматься этим весь день. Всю жизнь совершенствуюсь в искусстве ставить людей в неловкое положение одним своим присутствием.

Наконец она сдается: милосердие побеждает.

– Как тебя зовут, милая?

– Тесса, – отвечаю я.

Ванда складывает руки на груди и откидывается на спинку стула.

– Что ты хотела, Тесса?

– Пару дней назад сюда приходила моя сестра, – говорю я, стараясь прикинуть, как бы это сформулировать. – Я ее ищу. Может, она оставляла вам свой контактный номер или…

– Мы не выдаем такой информации. – Ванда качает головой, чтобы слова прозвучали убедительнее.

Меня обуревает отчаяние.

– Это моя сестра. Мне просто нужен ее номер, больше ничего.

Лицо Ванды чуть смягчается. Она помнит, что я так и не попрощалась с отцом. Раз ей передо мной стыдно, можно на этом сыграть.

– Пожалуйста, – умоляю я, разыгрывая бедную сиротку. – Я не виделась с ней много лет.

Ванда откатывает кресло к компьютеру. Она что-то печатает и при этом продолжает смотреть на меня. Я стою на месте, впиваясь ногтями в трясущуюся ногу. Потом раздается жужжание принтера, и Ванда возвращается, протягивая мне листок бумаги.

Это скан водительского удостоверения Бренди Батлер.

Я сжимаю кулаки, сдерживаясь, хотя мне очень хочется прикоснуться к фотографии. Хоть фото и черно-белое, я замечаю, что Джослин перекрасилась в блондинку. Брови остались прежнего цвета. Они такие же густые и темные, как у Брук Шилдс, по словам Лори.

Выражение лица – вот что ее выдает. Глаза широко раскрыты, слишком широко. Джос всегда моргала, когда срабатывала вспышка, поэтому, если ей надо было позировать для фотографии, она выпучивала глаза. Я чуть не писалась от смеха.

Мы не имели фотоаппарата, поэтому у родителей не было наших детских снимков. А когда в школе фотографировали класс, мама оставляла нас дома, чтобы потом не платить фотографу.

Но я и без фото точно знаю: Бренди Батлер – это моя сестра. Ванда вырывает листок из блокнота, чтобы я переписала адрес. Я хватаю ручку, прикрепленную к столу цепочкой, и записываю: Федеральная улица, 34е, Аллентаун, Пенсильвания.

– Ты этого не видела, – мягко говорит Ванда. Я встречаюсь с ней взглядом и киваю.

– Э-э-э… – я пытаюсь подобрать слова, – а как насчет Аннетт, жены Гленна? Она приходила попрощаться?

Сочувствие на лице Ванды сменяется невыразимой жалостью. Конечно же, мама не приходила.

– Аннетт до сих пор числится его ближайшей родственницей, – отвечает она. – Насколько мне известно, она здесь не появлялась много лет. Номер, по которому мы пытались с ней связаться, был рабочим. Видимо, там ее тоже уже нет.

Я киваю, киваю, киваю. Не стану говорить незнакомке, что это единственная информация, которую я получила о родной матери за много лет.

Когда я была маленькой, мама не рассказывала о бабушке, потому что в свое время убедила нас с Джос, что ее родители умерли. Когда бабушке сообщили обо мне, она, кажется, не удивилась моему существованию или тому, что мама нам врала.

– Скажу тебе то же, что и твоей сестре, – Ванда наклоняется вперед. – Мне запрещено разглашать информацию о семьях заключенных, но номер телефона гостиницы «Блэк-рок» находится в публичном доступе, и я не могу запретить тебе звонить туда и спрашивать об их бывшей сотруднице.

«То же, что и твоей сестре». Ноги подкашиваются, как будто кто-то подошел сзади и с размаха ударил меня по ним бейсбольной битой.

– Сестра… спрашивала, как найти маму? – спрашиваю я.

Ванда моргает, как будто в желании моей сестры увидеть маму нет абсолютно ничего необычного. В другой семье, наверное, так оно и есть.

– У тебя все хорошо? – Ванда хмурится.

– Да, просто… – Просто меня сейчас стошнит. – Неважно. Спасибо.

У двери я вспоминаю повод, который использовала, чтобы убедить Кэлли сюда заехать. Я поворачиваюсь, скручивая лодыжку. Меня трясет. Кэлли была права, когда сказала, что сестра меня только разочарует.

– От папы остались какие-то вещи? – спрашиваю я Ванду. – В смысле, личные вещи?

Она хмурится.

– Мы их обычно выкидываем, если семья не просит вернуть. Подожди, я позвоню офицеру из его блока.

Я сую руки в карманы толстовки, чтобы согреться. От ледяного дыхания кондиционера волосы на затылке встают дыбом. Я думаю о Кэлли, которая сейчас сидит в машине под раскаленным полуденным солнцем.

Мне становится стыдно, но не настолько, чтобы уйти отсюда без папиных вещей. Иначе она станет меня подозревать.

Ванда вешает трубку и предлагает мне присесть и подождать. Я тяну руку к заднему карману, чтобы достать мобильник и предупредить Кэлли, что приду через несколько минут, но вдруг осознаю, что у меня нет ее номера.

Тогда я перевожу взгляд на крохотный телевизор в углу под потолком. Показывают местные новости.

И тут, только потому, что мне неинтересно слушать банальный репортаж о наступающей жаре, я улавливаю короткий заголовок в бегущей строке внизу экрана.

Я расстегиваю молнию на вороте толстовки. Октябрь. Всего через несколько месяцев.

Какое новое доказательство нашли его адвокаты? О чем они недоговаривают?

Сигнал над дверьми отвлекает меня от этих мыслей. В зал ожидания заходит коренастый бородатый мужчина в форме охранника.

– Лоуэлл?

Я встаю, ноги дрожат. Он протягивает мне прозрачный мешок для мусора.

– Это все. – Он чуть заметно мне улыбается. Тюремным работникам не положено быть такими любезными. Я хватаю мешок и ухожу, не поблагодарив его, потому что сегодня и так превысила норму благодарности к людям, которые меня жалеют.

Выходя, прижимаюсь спиной к кирпичной стене и зажмуриваюсь. Не нужны мне его пожитки. Не нужно мне физическое напоминание о человеке, который оставил нас, когда закончились деньги, и который раз в год звонил нам из тюрьмы с просьбами о материальной помощи.

Я опускаю взгляд на мешок. Через полиэтилен я различаю его содержимое. Библия – какая ирония – и бумаги. Много бумаг, с набросками.

Значит, папа в тюрьме подался в рисование. Наверное, это получше его старых хобби: по большей части злоупотребление колесами и воровство.

Я убеждаю себя, что мне все равно, что там, внутри мешка, и что только простое любопытство заставляет меня выудить конверт, прижатый к боку.

На нем неровными печатными буквами выведено имя.

Я задираю подбородок к небу и гляжу на солнце, пока не перестает щипать глаза. Не стану распускать нюни из-за какого-то бездельника, который считал, что красть деньги на выпивку и сигареты важнее, чем заботиться о своей семье и смотреть, как растут дети.

Его поймали после ограбления третьего магазина – там, где он выстрелил в грудь Мануэлю Гонзало. Бесплатный адвокат, которого назначило отцу государство, описал его как семейного человека, которого на преступление подтолкнули безработица и обвал экономики; а вообще он был хорошим человеком, работягой. Он не хотел калечить Мануэля Гонзало – просто запаниковал, когда увидел, как кассир достает из-под стойки ружье, и потому выстрелил первым.

Даже в детстве я понимала, что все это – брехня. Когда отец шел в магазин, в кармане у него было оружие, а в голове – четкий план нападения. У всех нас есть выбор, и он сделал свой.

Я переворачиваю конверт и провожу пальцем по краю. Кто-то его открывал.

Внутри пусто.

Я снова гляжу на солнце. «От тебя осталось лишь безжизненное тело, – думаю я, – но ты все равно сумел меня разочаровать».

Я не замечаю, как подъезжает машина, но слышу шорох шин. Кэлли глядит на меня сквозь открытое пассажирское окно, воздев руки к небу в непонимающем жесте: мол, «какого черта ты там делаешь?».

Я залезаю в машину и кладу мешок в ногах.

– Прости.

– Надо ехать домой. – Костяшки ее пальцев белеют: так сильно она сжимает руль. – Мама звонила. Полиция хочет поговорить со мной насчет Ари.

Остальные ее слова звучат гулом в ушах. Я до сих пор под впечатлением от того, что сказала Ванда.

Пока Джос была в Фейетте, она все время была на шаг впереди меня. Может, она даже виделась с мамой, разговаривала с ней.

Единственная зацепка, ведущая к сестре, – это человек, который больше всех хотел, чтобы она держалась от меня подальше.

Кэлли так нервничает, что, вернувшись домой, чуть не забывает припарковать минивэн. У обочины на другой стороне улицы стоит патрульная машина. Сквозь окно гостиной Гринвудов я вижу затылок какого-то мужчины.

– Это дядя Райана, – бормочет Кэлли, пока мы поднимаемся по лестнице. – Я влипла. У меня под кроватью огромная бутыль водки.

– Это ведь следователи из отдела убийств, – говорю я. – Вряд ли им есть дело до твоих запасов.

Когда мы заходим в гостиную, Мэгги не улыбается. Перед Джеем Элвудом на кофейном столике стоит кружка. Еще один детектив сидит на диване, в противоположном от Мэгги углу.

– Тесса, на кухне сэндвичи, – говорит она. – Ты, наверное, проголодалась.

Джей наблюдает за мной, а я – за ним. Ему уже под пятьдесят. Гладко выбрит. Он отхлебывает из кружки и откидывается на спинку дивана. Ярко-серые глаза не отрываясь следят за моими движениями. Интересно, узнал он во мне Лоуэлл или нет.

– Хорошо, – отвечаю я. Кухня находится всего в двух шагах от гостиной, а значит, если они не станут шептаться, то я услышу весь разговор. На стойке лежит блюдо с мясным ассорти и роллами. Я отправляю в рот кусок сыра и встаю возле холодильника, откуда немного видно гостиную.

– Как держишься? – спрашивает Джей. Нет ответа.

– Это Пит. – снова Джей. – Надеюсь, ты не против, что мы пришли.

– Если дело в Ариэль, то вам лучше поговорить с ее друзьями, – говорит Кэлли.

– У нас сложилось впечатление, что вы были близки. – Джей вынимает ручку из нагрудного кармана и дважды нажимает на ее кончик.

Кэлли колеблется.

– Это было давно. Мы с ней давно не разговариваем… Лучше попытайте удачу с Эмили Реймс.

Щелк-щелк.

– А что насчет Ника Снайдера?

Я вспоминаю, как Ник передавал Кэлли бутылку на поминках, как разрыдался перед тем, как мы зашли внутрь. Не могу сказать, думает ли об этом Кэлли, потому что она колеблется.

– А при чем тут он?

– Они с Ариэль встречались, не так ли? – спрашивает Джей.

– Да, пару месяцев, но потом расстались до окончания школы.

– Похоже, он на нее сильно сердился.

Пит, офицер, сидящий на диване, наклоняется вперед и кладет руки на колени.

– Ты хорошо знаешь Ника?

– Мы общаемся в одной компании, – говорит Кэлли.

– Он часто злится? – снова Пит.

Кэлли молчит. Я чувствую, что она удивлена тем, как быстро детективы перевели разговор на Ника. Ну конечно, вспыльчивый бывший парень Ариэль их очень интересует.

Кэлли что-то бормочет, и я наклоняюсь к проему, чтобы получше расслышать.

– Думаете, это он сделал такое с Ари?

Детективы молчат. Наконец заговаривает Джей.

– Мы просто пытаемся понять, с кем она проводила время.

– Тогда начните с ее отца, – отвечает Кэлли. – Ари его до ужаса боялась. Он как нацист, у него вся семья под сапогом. Она отчаянно хотела сбежать.

– Кэлли, – говорит Мэгги, – хватит.

Слышится какое-то нечленораздельное бурчание. Затем все встают. Джей кладет ручку обратно в нагрудный карман.

– Если Нику что-нибудь известно, пускай он лучше сам придет к нам в участок, пока не стало хуже.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Кэлли.

Лицо Джея не выражает никаких эмоций.

– Ему восемнадцать, Кэлли. Если это был несчастный случай и он во всем признается, то может легко отделаться.

Кэлли молчит. Я сжимаю ручку холодильника.

Смысл слов Джея ясен: Нику Снайдеру восемнадцать – достаточный возраст, чтобы в штате Пенсильвания его приговорили к смертной казни.