Глава девятая

После ухода детективов Мэгги выскальзывает на патио с домашним телефоном в руке. По ее голосу понятно, что она разговаривает с Риком: люди меняют тон в зависимости от того, с кем говорят. Голос Мэгги для разговоров с Риком – как всегда, не терпящий возражений, хотя она явно напугана. Я понимаю это, потому что она курит: я не видела ее с сигаретой с тех пор, как мы были детьми.

Я крадусь в гостиную. Там Кэлли пишет сообщения. Пальцы так и летают по экрану телефона.

– Какой же это бред, – говорит она, не поднимая головы. – Они зря тратят время.

У меня была похожая мысль. Полиция знает, что Ари убили точно так же, как «монстр» убивал своих жертв. Неужели они и правда думают, что Ник планировал убить Ари, а потом подделать почерк «монстра», чтобы все стали искать подражателя? Или же просто хотят совершить удобный арест?

В новостях на этой неделе не упоминалось о возможной связи между смертью Ариэль и «огайским речным монстром». Я легко могу представить, как комиссар полиции Фейетта разговаривает по телефону с редактором местной газеты, запрещая ей публиковать любые материалы, из-за которых могут пойти слухи, что Уайатт Стоукс невиновен.

В районе Фейетта никогда раньше не было таких высокопрофильных дел, как это. «Огайский речной монстр» был, конечно, местной полиции не по зубам. Один из детективов, обнаруживший собачью шерсть на теле Кристал Девис, стал шефом полиции. Прокурор, который судил Стоукса, тоже продвинулся по карьерной лестнице и стал окружным прокурором.

На деле «монстра» поднялись многие. Если сейчас оно развалится, то падать им будет больно.

«Падать будем мы все», – вдруг осознаю я. Если Мэгги узнает, что я сохранила телефонный звонок в секрете, она больше никогда не посмотрит на меня так, как прежде.

А Кэлли… Кэлли придется рассказать. Сестре моя защита больше не нужна. Она и так все эти годы отлично держалась в стороне от убийства Лори. Но Кэлли заслуживает знать о телефонном звонке, особенно теперь, когда мы вместе с ней пытаемся докопаться до правды.

Вот только я не знаю, как объяснить, почему я так долго от нее это скрывала. Сначала я боялась, что сестру, как и отца, посадят в тюрьму, если я раскрою полиции ее обман. Я бы не вынесла этой потери. Но когда она сбежала, страх жить без нее сменился кое-чем похуже.

Это было бы еще непростительнее, чем ложь о том, что мы той ночью видели во дворе Уайатта Стоукса.

Я поднимаю взгляд на Кэлли. Слова крутятся на языке: я должна тебе кое-что рассказать. Но ее взгляд по-прежнему прикован к телефону.

– Я еду к Райану, – заявляет она. – До Ника никто не может дозвониться. Надо узнать, все ли в порядке.

– Ладно, – отвечаю я, чувствуя себя неловко оттого, что Кэлли не попросила меня поехать с ней. Она выскальзывает за дверь, крича, что скоро приедет домой. Мэгги возвращается в дом, она до сих пор в пижаме. Она слабо мне улыбается и говорит, что идет принять ванну.

Я остаюсь одна.

Теперь можно сесть за компьютер.

Для начала я звоню бабушке и наговариваю сообщение для автоответчика. Нет, этим утром на рейсе до Орландо в 3.59 меня не будет. Внезапно умерла старая подруга, я остаюсь на похороны, не волнуйся, у меня все хорошо. А еще я подкармливала одноглазого кота, который забредает к нам под крыльцо. Прости. У меня под кроватью стоит несколько банок «фрискис», если тебе не сложно. Еще раз прости.

Затем звоню Яне, своему менеджеру в «Чилис», и говорю, что мне нужен дополнительный отгул из-за смерти отца. Она говорит, что я могу взять столько выходных дней, сколько мне нужно. Мне нужны деньги, а не выходные. Я беру с нее слово, что, когда вернусь, меня все еще будет ждать работа – хоть в Орландо и нет недостатка в уволенных из «Диснейленда» работниках, готовых убирать посуду со столов в сети семейных ресторанов.

Если я что-то и знаю в этой жизни, так это то, что далеко не каждому человеку дано получить костюм Микки-Мауса.

Я жду, пока наверху включится вода, и только потом сажусь за компьютер, все тот же старый рундук марки «Делл», который был у Гринвудов еще восемь лет назад. На нем столько раз переустанавливали систему, что он работает медленно, как человек, которому сделали лоботомию. У Рика раньше была серьезная зависимость от просмотра порно в Интернете. Возможно, терапевт, к которому Мэгги заставила его ходить, предложил онлайн-покер в качестве замены.

Когда компьютер с треском включается, я вбиваю в поиск адрес с номера водительского удостоверения сестры: Федеральная улица, 34е, Аллентаун, Пенсильвания.

Если верить «Гугл», дом по этому адресу выставлен на продажу. Без права выкупа. На фотографиях показаны пустые, плохо зашпаклеванные стены. Ковровое покрытие, по-видимому, раньше было бежевым. На кухне валяются вырванные провода.

«ВОЗМОЖНА АРЕНДА ОТДЕЛЬНОЙ ЖИЛПЛОЩАДИ!» – хвастает перечень. К объявлению прилагается фото таковой – это однокомнатные апартаменты.

Согласно перечню, дом был выставлен на продажу восемьдесят четыре дня назад. Кто бы ни жил по адресу: Федеральная улица, 34е – его там уже давно нет. Джослин сейчас может быть где угодно.

Я все равно просматриваю каждую фотографию. Жилье – дыра по всем стандартам, но я так завидую Джос, что меня чуть ли не трясет. Какое-то время она здесь жила, одна. Наверное, сняла себе эти самые апартаменты.

Я вспоминаю, как мы с Джос жались друг к дружке на односпальной кровати. Думаю о стоявшем на старом крыльце кресле-качалке, которое изрубили на дрова – акт отчаяния в попытке чем-то затопить печь в гостиной. В доме всегда пахло дымом и алкоголем, а от ковров предыдущих арендаторов воняло совсем уж омерзительно.

Джос от всего этого сбежала. Сбежала от нас.

Я удаляю «Федеральную улицу, 34е» из истории поиска. И затем, прежде чем успеваю остановиться, ввожу в поисковую строку «Гостиница “Блэк-рок”».

На странице возникают адрес и телефон ресторана в Клируотере. Рейтинг у него на сайте заведений «Йелп» даже ниже, чем у «Чилис», в котором я работаю во Флориде.

Похоже, мать уехала не дальше Джос. Клируотер находится примерно в получасе езды к северу от Фейетта. Я звоню, трижды проверяя каждую нажатую цифру. Со второй попытки мне отвечают: трубку берет мужчина.

– «Блэк-рок».

Когда я решила, что мне надо найти сестру, то даже представить себе не могла, что мне придется искать ее через мать. Это проблема сразу по двум причинам.

Первая: моя мать – единственный человек из моего прошлого, которого я хочу видеть даже меньше, чем отца.

Вторая: я – трусиха.

Я вешаю трубку.

Отец всего раз написал мне письмо из тюрьмы. Один лист, исписанный с двух сторон, в котором он описывал мою жизнь, как он ее помнил. Он писал, что в младенчестве я была той еще крикуньей и, когда он засовывал мне в рот соску от бутылки, чтобы я замолчала, Джос говорила: «Нет, папа, надо вот так» – и показывала, как правильно использовать соску, на своей кукле.

А он водил нас по вечерам в «Лодочный домик», ресторан у реки. Мы на троих делили ведерко мороженого и играли в крестики-нолики мелками на бумажных салфетках.

Я все помню по-другому. Помню, как папа кричал на Джос из-за того, что в свои десять лет она все еще таскала с собой дурацкую куклу-младенца. Помню, как он раз в пару месяцев приходил домой с лишними деньжатами и, пока мама не вернулась после уборки чужих домов, тащил меня в «Лодочный домик». Он усаживал меня за стол с чашкой мороженого, пока сам тратил остатки карманных денег за барной стойкой.

А еще отчетливее я помню, как отреагировала мама, когда нашла это письмо – с замызганными от потных пальцев краями и выцветшими чернилами в тех местах, где складывалась бумага, – у меня под подушкой. Она бросила его в топку. Я хныкала и звала папу, а она схватила меня за плечо и закричала: «Папа никогда не вернется!».

Даже тогда я понимала, что она всегда только этого и хотела: чтобы мы с Джос принадлежали исключительно ей. Маме всегда хотелось верить, что мы – ее дети, а не чьи-нибудь еще. Вероятно, поэтому она так сильно обижалась на Джослин и отца. Оказалось, что Джослин на него очень похожа, хотя ему и не родная. Им с отцом нравилось смеяться над разными глупостями: над сериями «Южного парка», над тем, как папа стриг ногти на ногах секатором, пока мама причитала, что это отвратительно.

А больше всего ее злило то, что Джослин она была не нужна. Всякий раз, как мама паниковала, – например, если кого-то из нас сильно тошнило или мы ранились обо что-то, – отец рявкал на нее: «Господи, Аннетт, возьми себя в руки. Дети крепче, чем ты думаешь».

Я всегда знала, что под «детьми» в таких ситуациях он подразумевал именно Джос.

Больше писем я от него не получала. Наверное, мама перехватывала их и сжигала.

Как бы то ни было, боюсь я не маму. Я боюсь того, что с ней сделаю, когда увижу.

У меня не осталось никого, кроме нее – но она позволила бабушке забрать меня из единственного дома, который я знала. Эту рану время не залечило. Нет, время вооружило меня яростью – такой, что хватит и уничтожить себя, и потянуть ее за собой, если потребуется.

Время сделало меня похожей на отца.

Я набираю в грудь воздух и снова звоню.

– «Блэк-рок». – Голос у мужчины на этот раз звучит недовольно.

– М-м-м… у вас работает кто-нибудь по имени Аннетт?

– Уже больше года – нет.

– А-а-а, ясно. Извините. – Я тяну за нитку на джинсах. – Вы не знаете, где она сейчас?

Домашний телефон Гринвудов начинает звонить, практически заглушая то, что говорит мужчина на линии. Я затыкаю пальцем ухо.

– …живет в Оленьем Беге, – слышится ответ. – Но, говорю, это было больше года назад.

– Хорошо. Спасибо.

Олений Бег – это мобильное сообщество, расположенное на окраине Клируотера. Там есть свой «Уолмарт», значит, маме не приходилось рисковать и возвращаться в Фейетт, известный своим районом для бедных с огромным супермаркетом.

Я не удивлена, что Аннетт оказалась там: чтобы найти уютный комплекс и снять однокомнатную квартиру, надо ехать еще дальше на север. В этом округе только пустые дома со знаками «СОБСТВЕННОСТЬ БАНКА» на лужайках да трейлерные парки, много трейлерных парков.

Внизу, у Гринвудов, тихо: Мэгги еще принимает ванну. Может, хоть раз у меня получится ускользнуть, ничего никому не объясняя. Я не люблю врать Мэгги, но я скорее умру, чем расскажу ей правду: что мама не звонила, не писала и не приезжала меня навещать последние десять лет, и я даже не знаю, жива ли она.

Только я собираюсь выйти за дверь, как наверху скрипит лестница. Мэгги туже затягивает халат и склоняет голову набок.

– Ты уходишь? – спрашивает она.

– Просто… прогуляюсь немного.

– Если не хочешь, чтобы я тебя подвозила, в гараже стоит велик Кэлли, – говорит Мэгги. – Она на нем уже много лет не ездит.

– Спасибо. Это было бы замечательно.

Я обхожу гостиную и иду к двери из кухни. Велосипед с подсолнухами, на котором Кэлли ездила в детстве, свисает с потолка гаража, пристегнутый за колеса вверх тормашками. Велосипед взрослого размера, светло-синего цвета, стиля ретро, с белой корзинкой, прислонен к верстаку Рика в дальнем углу. Когда я дотрагиваюсь до ручек, из корзинки выскакивает паук-сенокосец. Я ногой снимаю с колес паутину и вывожу велик из гаража на подъездную дорожку.

Я не ездила на велосипеде с детства. Забираюсь на сиденье, но промахиваюсь и чуть не падаю на дорожку. Надеюсь, этого никто не видел.

«Поговорка “просто, как ездить на велосипеде” появилась не с потолка», – напоминаю я себе, виляя по улице и заставляя себя ехать ровно. Несколько раз прокрутив педали, я уже еду тверже, но все равно делаю пробный круг по кварталу, потому что не хочу сегодня умереть.

Боль в икрах и ветер на затылке мгновенно меня пробуждают. Я в восторге оттого, что больше не надо ходить. Поднимаю зубчатую передачу и жму на педали сильнее. Цепь подо мной скрипит, и я понимаю, что сначала неплохо было бы ее смазать, раз Кэлли не ездила на этом велике много лет.

Свет на углу Главной улицы постепенно приближается. Вдруг подо мной раздается неприятный хлопок, и я останавливаюсь. Улица пуста, но я осторожно отвожу велик на край дороги, чтобы проверить, что случилось.

– Черт. – Я выдыхаю воздух с медленным шипением. – Чтоб тебя, сука, ненавижу.

Мне ни за что не проехать двенадцать миль до Оленьего Бега и обратно со спущенной шиной. До Гринвудов всего десять минут езды – еще не поздно развернуться и поехать обратно. Впрочем, в нескольких сотнях ярдов отсюда есть заправка, и можно попробовать подкачать шины на велике там. Может, они просто спустились от старости.

Я вытираю пот со лба плечом футболки. Мне надо добраться до Оленьего Бега, а пешком я не смогу, поэтому остается один вариант. Я слезаю с велика и веду его по Главной улице до «Квик-Марта». Парни, с которыми мы вчера вместе наблюдали за полицией у дома Ари, ездят на скейтах по парковке. Декер Лукас наблюдает с обочины; на колене у него пачка лакричных конфет.

– Привет. – Он машет мне лакричной палочкой. – Снова ты.

– Снова я, – отвечаю я.

– Ого, как ты на нем ездишь? – Декер кивает на шины.

Я беру у него конфету. Он наклоняется, чтобы осмотреть переднее колесо.

– Приличная дыра, – заявляет он. – У меня есть набор, могу подлатать.

– Правда? – Я готова кинуться ему на шею. Почему-то желание попасть в Олений Бег прямо сейчас отдается стуком у меня в груди.

– Только он у меня дома, – говорит он, и почва уходит из-под ног.

– А-а-а. – Я разрываю конфету зубами пополам.

– Я живу за углом, за школой, – говорит Декер. – Можно дойти пешком.

– Здорово. Спасибо. Я тогда куплю тебе еще конфет.

Декер смеется и отмахивается от меня. Друзьям он не говорит, куда идет, а им, похоже, все равно. Я веду велик Кэлли вдоль обочины, пока Декер летит по улице на скейтборде.

– Так ты, выходит… вернулась? – Декер внезапно останавливается и ждет, пока я его догоню, вероятно, осознав, что бросать меня невежливо.

– В Фейетт? – Вопрос не трудный, но ответ мне дается с трудом.

– Да. Ты сюда насовсем?

– Нет. – Я ковыряю резиновую бахрому на ручке велика. – Папа заболел. Я приехала попрощаться.

Я поднимаю голову на Декера. Глаза у него полезли на лоб.

– Какой ужас, – отвечает он. – Нам сюда, можно срезать по футбольному полю.

Я иду за ним, чувствуя благодарность за то, что он не стал расспрашивать. Справа забором-сеткой огорожена игровая площадка для младшеклассников. Со времен моего детства здесь поменяли все турники.

– Я живу на другой стороне улицы, – говорит Декер. – Смотри, не наступи на гусиный помет.

Мы идем вокруг зеленых кучек как по минному полю и ныряем в пролесок на краю футбольного поля. Он выходит на тихую дорогу. Я шагаю за Декером, мимо проезжает машина.

Его дом – в стиле ранчо и выкрашен в ярко-зеленый цвет. На подъездной дорожке стоит старомодный автомобиль. Когда Декер снимает замок с гаражной двери и поднимает ее, я понимаю, почему машина припаркована на улице. Для нее там просто нет места. Повсюду стоят полугнилые картонные коробки, пылятся старые телефонные справочники. Это похоже на шоу, которое смотрит моя бабушка: там человек в защитном костюме заходит в дом, находит пару дохлых кошек, и в конце все плачут от счастья.

– Эх, – вздыхает Декер, – мама не любит выкидывать вещи.

– Это круто, – отвечаю я, потому что кончики его ушей уже покраснели.

– Многое из этого – папино барахло, – бессвязно говорит он. – Прошло уже одиннадцать лет, а мама все думает, что он вернется за этими вещами.

Декер стучит пальцем по подбородку, словно позабыв, зачем мы тут стоим.

– А, да! Набор.

Пока Декер рыщет в глубинах гаража, я просто жду, засунув руки в карманы. Слышится возня, и затем он возвращается с набором для ремонта шин. Я сажусь на землю, прижав колени к груди, и наблюдаю, как он работает над великом.

– Так сколько ты здесь пробудешь? – спрашивает Декер.

– Я должна была уехать сегодня, но решила дождаться похорон Ари Каучински.

– Помню, как вы с ней играли пластиковыми медвежатами в садике мисс Броган. Она говорила, что с их помощью надо учиться считать, но вы вечно делали из них медвежьи армии. – Декер качается на пятках; когда переходит от шин к цепи, изо рта у него высовывается кончик языка. – Не верится, что она умерла. Кому такое вообще могло прийти в голову? Она была такой милой.

Милых девушек всегда обижают. Как будто вселенная получает какое-то извращенное удовольствие оттого, что забирает милых девушек одну за другой. А ведь мир наблюдает за этим и, в свою очередь, получает извращенное удовольствие от оплакивания очередной милой девушки.

– Наверное, какому-нибудь случайному ублюдку, – отвечаю я.

Декер закачивает воздух в обе шины.

– До меня доходили слухи, что это снова орудует ОРМ.

Декер принимает мое молчание за непонимание.

– «Огайский речной монстр». Прости, постоянно забываю, что ты переехала, когда это случилось.

Я поджимаю пальцы на ногах.

– Кто тебе такое сказал?

– Мама. – Декер смотрит на меня робко. – Но она много всякого читает. Всякие теории заговора. Типа полицейские знают, что взяли не того, но ни за что не признаются, что «монстр» до сих пор на свободе.

Значит, Декер не помнит, что я свидетельствовала против Стоукса. А может, он и вовсе этого не знает. В газетах никогда не говорилось, что свидетели по делу – это мы с Кэлли. Мы были несовершеннолетними, и судья запретил разглашать наши показания, чтобы защитить нас. Многие знали, что мы с Кэлли каким-то образом вовлечены в судебный процесс, но большинство наших одноклассников не было в курсе, почему нас так часто снимали с уроков. Они ничего не знали и завидовали.

Я подбираю веточку с лужайки Декера и ломаю ее большим пальцем.

– Не думаю, что это был «огайский речной монстр». Полиция вообще, кажется, уверена, что с Ариэль это сделал ее бывший парень.

– Ник Снайдер? – Декер задумывается. – Он придурок. В десятом классе он ударил меня в лицо, а я этого даже не заслужил. Тогда, по крайней мере.

Я чувствую, что губы невольно растягивает легкая улыбка.

– Что натворил?

– Ничего, – отвечает Декер, вытирая жирные руки о шорты. – Я улыбался собственным мыслям – со мной иногда случается, – а Ник это заметил и решил, что я смеюсь над ним. Потому и ударил.

Моя улыбка пропадает. Мне жалко Декера: наверное, нелегко в этом городе иметь хорошее настроение. Куда ни повернись, каждый норовит его испортить.

Я встаю, и у меня начинает кружиться голова.

– Спасибо. – Я показываю рукой на велик и киваю Декеру. Он сияет.

– Обращайся. Слушай, я собираюсь устраиваться на работу в магазин велосипедов. Могу подогнать новые шины.

Он так отчаянно пытается быть полезным, что даже не хочется ему говорить, что велик не мой.

– Конечно. Договорились.

Декер чешет затылок. Футболка задирается, открывая полоску бледного волосатого живота.

– Где твой мобильник? Я дам тебе свой номер.

Я шарю в заднем кармане. Телефон падает на дорожку и отскакивает к ногам Декера. Он поднимает его быстрее меня; открывает и, чуть хмурясь, начинает вбивать в адресную книгу свои данные.

Я хочу выхватить телефон, чтобы не дать ему увидеть в моих контактах номер окружной тюрьмы Фейетта. Но выражение его лица не меняется. Закончив, он вручает телефон мне с открытым экраном.

В моих контактах теперь есть новая запись:

«ДЕКЕР, ТВОЙ ДРУГ ^_^».

Я машу ему на прощание и запрыгиваю обратно на велик Кэлли. Думаю, я не стану удалять номер: неизвестно, когда может пригодиться друг.

До Оленьего Бега ехать строго на юг. По обе стороны от дороги тянется коричневая, потрескавшаяся земля. «Нам всем тут не помешает душ», – как говорила мама. Но когда дождь наконец добирается до Фейетта, создается ощущение, что он длится вечность.

На знаке написано «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОЛЕНИЙ БЕГ: МОБИЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО». Двое голых по пояс парней, на вид лет двадцати, сидящих на лужайке, отвлекаются от игры «кто кого перепьет» в бирпонг и пялятся на меня.

Олений Бег – это не трейлерный парк для метамфетаминщиков. Большинство семей здесь живет на постоянной основе: это видно по бельевым веревкам позади каждого дома, треникам, пеленкам и футболкам с Паровозиком Томасом.

Я представляю, как мама с Джос сидят в каком-нибудь трейлере – эдакое странное семейное воссоединение, на которое меня никто не звал. Я еле сдерживаю желание развернуться и уйти.

– Шум – крики детей, плеск воды, передача «Топ-40» по радио – приводит меня к белому домику с надписью «ТЕХОБСЛУЖИВАНИЕ». Внутри, рядом с вентилятором, сидит женщина и читает журнал «Пипл». Я прочищаю горло, чтобы привлечь ее внимание, и она поднимает голову.

– Я ищу Аннетт Лоуэлл.

Взгляд женщины опускается на журнал. Она переворачивает страницу.

– Она тут больше не живет.

Об этом я уже и так догадалась. В любой другой ситуации я бы ушла поджав хвост лишь оттого, что осмелилась открыть рот, но я проделала весь этот путь по жаре не для того, чтобы услышать отказ.

– Мне надо ее найти. – Я удивляюсь, как резко это прозвучало.

Женщина откладывает журнал в сторону.

– Да? Ну, как найдешь, скажи ей, что она задолжала арендную плату за два месяца.

Я сжимаю кулаки.

– Ладно. Буду стучаться в каждую дверь, пока не узнаю, где она.

Я жду, что она начнет возмущаться или скажет, что это бесполезно, что никто не знает, где сейчас живет Аннетт Лоуэлл. Но она только пожимает плечами.

– Наверное, стоит начать с Мэдди.

– Мэдди? – Меня озаряет ужасная мысль: а что если Мэдди – это еще одна мамина дочка? Прошло достаточно времени, мать могла завести новую семью.

– Она – няня, – отвечает женщина. – Поищи ее за домом.

Я киваю ей и выхожу на улицу. Обойдя здание, нахожу бетонную плиту с качелями и песочницей – жалкое подобие детской площадки. За ней есть бассейн, где группа детей постарше играет в «Марко Поло».

Девочка с коляской, в которой лежит грязное одеяло, останавливается, чтобы поглазеть на меня. На ней розовые купальные трусики и больше ничего. Она высовывает большой палец изо рта, чтобы обратиться ко мне.

– Привет.

– Привет, – отвечаю я. – Мэдди тут?

Она показывает на ряд шезлонгов. На одном сидит девушка, на вид не старше пятнадцати лет. Она неотрывно пялится в экран телефона. У ее ног топает ребенок в подгузниках, сжимая в пухлом кулачке одуванчик.

Внезапно заволновавшись, я подхожу к Мэдди. На ней купальник и синие джинсы. Все в ней, от бронзовых румян до подводки, кажется агрессивным, но она красивая.

Даром, что я ее года на три старше. Такое ощущение, будто я сжалась до крошечных размеров.

– Ты – Мэдди?

Она недовольно кладет телефон на бедро.

– Да.

– Я ищу Аннетт Лоуэлл, – говорю я. – Ты ее знаешь?

– Она присматривала за детьми и всем таким. – Мэдди пожимает плечами. – До меня.

– Долго? – спрашиваю я.

– Какое-то время, да. Больше года. Фиби к ней сильно привязалась. – Мэдди бросает взгляд на девочку с коляской, которая старательно и аккуратно поправляет в ней одеяло. Ей не больше пяти-шести лет. Я хочу убраться отсюда – подальше от девчушки, вгоняющей меня в депрессию этой игрой с невидимым ребенком. Интересно, она плакала, когда мама уехала? У меня нет сил об этом думать.

– А как насчет блондинки, около двадцати шести лет? – Я просовываю палец в дырку на джинсах. – Она не приезжала искать Аннетт на этой неделе?

Мэдди часто моргает, как будто смотрит на меня впервые. У меня на мгновение появляется надежда, но она тянется к телефону.

– Не-а.

Я ненавижу себя за то, что расстроилась, даже чуточку.

– А когда уехала Аннетт?

– Пару месяцев назад, – отвечает Мэдди. – Сказала, что переезжает в фамильную лачугу. Это все, что мне известно, – добавляет она. Взгляд ее снова возвращается к телефону. Карапуз с одуванчиком заползает под шезлонг, а затем появляется с другой стороны. Он ползет к бассейну, на звуки музыки.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но останавливаюсь.

– Посматривай за ребенком. Ворота в бассейн открыты.

Не дожидаясь реакции, собираюсь уходить. В этот момент меня кто-то осторожно тянет за руку.

– У Нетти все хорошо? – Фиби, та самая девочка, глядит на меня широкими голубыми глазами.

– Не знаю, – отвечаю я. – Но я постараюсь ее найти.

Фиби прищуривается, а потом одергивает руку. Я сказала что-то такое, отчего она решила, что мне нельзя доверять.

– Ты не сможешь ее найти, – глухо шепчет Фиби, – потому что она прячется от «монстра».