Глава тридцать третья

Я дожидаюсь, пока пропадет тусклый свет масляных ламп в гостиной, просачивающийся из-под двери, и выползаю из постели.

Сегодня видно только половину луны, поэтому приходится искать их на ощупь – винтики, которые держат железный брус под кроватью. Один шевелится под пальцем. Я благодарю про себя извечную любовь отца к дешевому дерьму: этот брус он, скорее всего, украл с чьей-то лужайки.

Основание вилки не помещается в верхнюю резьбу винта, хотя мне удавалось до этого убедить себя, что все получится. Я краснею, по затылку скатываются капли пота. Было бы проще, если бы было хоть что-то видно.

Наклоняю вилку, чтобы она попала в винт. Задерживаю дыхание и делаю поворот слишком сильно – пластик вот-вот треснет. Наклоняюсь, чтобы аккуратно провернуть вилку, и нажимаю на винт.

Приходится потратить несколько минут, но винт начинает поддаваться. Может, мне в тюрьме не придется так уж плохо. К тому моменту, как винт выскакивает, меня прошибает пот. И это только первый из них. Повторяю процесс, спина футболки вся мокрая, а лицо стало красным как помидор.

Когда откручиваю второй винт, брус отскакивает. Внутри он как будто полый, но и так сойдет, надеюсь. Пробую вклинить его конец между подоконником и замком, но он все время соскальзывает. Мне нужен настоящий лом, осознаю я с болью поражения.

Глаза щиплет. Я сдерживаю рыдания и поддеваю дужку под замком. Дергаю ее на себя, пока не начинает казаться, будто сейчас сломаю руки.

Замок ломается первым. Он отскакивает прямо в окно, на стекле появляется трещина. Я сую брус в трещину, пока не начинает поддаваться окно, а за ним и москитная сетка, и я поднимаюсь на подоконник. Рама царапает мне спину, но я так счастлива, что мне почти не больно.

Я на свободе. Выбралась из проклятой хижины.

Я бегу. Нет, скорее, ковыляю. Камни и ветки протыкают мягкую, мясистую часть стоп, но я не останавливаюсь, пусть вокруг и темно, а мне ничего не видно. Мне даже непонятно, куда я бегу – в гору или с горы.

Я очень, очень устала. Вижу свет: оранжевую лампочку на крыльце. Иду дальше, мимо дома. Тут мне никто не поможет, даже если будет ловить связь. Уж лучше быть с матерью, чем стучаться к кому-то, вроде мужчины, которого мы с Декером встретили у магазина в Бэр-Крике. Как говорится, знакомое зло лучше незнакомого.

Я иду, пока ноги не стираются в кровь, а тело не перестает выдерживать мои рыдания. По моим прикидкам, иду уже почти час, а города все не видно. Впереди еще долгие часы темноты.

Нахожу темное место между двумя деревьями, куда не попадает свет луны, пристраиваюсь на боку и засыпаю.

Когда просыпаюсь, солнце висит в море оранжевых, желтых и розовых оттенков. Первое, что я слышу, – лай собак и голоса: их два, мужские.

Втягиваю шею, как черепаха. Убеждаю себя, что мне пришел конец.

Из-за дерева появляется мужчина. На нем коричневая униформа, на кармане рубашки – значок. Немецкая овчарка у него на привязи замечает меня и начинает лаять.

– Эй, Эд, – зовет мужчина, не отводя от меня глаз. – Сюда.

Офицер протягивает мне руку, в деревьях за ним слышится треск рации.

– Ты – Тесса?

В ногах пульсирует кровь, в порезы забились грязь и пыль. Шея болит от долгого лежания на лесном настиле, но у меня получается кивнуть и прохрипеть два слова: помогите мне.