Глава тридцать вторая

Я просыпаюсь на диване. Поднимаю руку, чтобы вытереть слюну, засохшую в уголке рта, и выплевываю ругательство. На моих запястьях пластиковая стяжка. Поднимаю руки ко рту и пытаюсь разгрызть пластик. Челюсть болит, как будто во сне я скрипела зубами. А может, это побочный эффект от таблеток.

Звук открывающейся передней двери заставляет меня опустить руки. Дверь отворяется, и плечом вперед заходит Аннетт. В руках у нее наколотые дрова.

– Хочу пить, – хриплю я.

Аннетт кивает и кладет поленья.

– Я налью воды.

Я наблюдаю за изгибом ее спины, как она склоняется над печкой. Она зажигает спичку и бросает ее в розжиг, ставит на решетку кастрюлю.

– Жарковато для чая, – говорю я.

Она оглядывается на меня из-за плеча.

– Это вода из ручья. Я ее кипячу, чтобы было безопаснее пить.

– Ты накачала меня таблетками и похитила, а теперь волнуешься, что я подхвачу бактериальную инфекцию?

Аннетт широким шагом подходит ко мне, садится на противоположный край дивана, ее взгляд на мгновение задерживается на моих запястьях.

– Ты – моя дочка и должна быть рядом со мной. Не говори так обо мне.

– Что ты меня похитила? – Меня трясет, и я опираюсь на подлокотник. Щиколотки тоже сцеплены пластиковой стяжкой. Глаза Аннетт сконцентрированы на мне. Они карие, как и у нас с отцом. Раньше мне никогда не казалось странным, что только у Джос глаза зеленые.

– Папа не знал, что она не твоя, да? – спрашиваю я. – Она сказала ему, кто она такая на самом деле, в тюрьме, много лет назад. Знаешь, что он сделал? Он попытался получить награду от семьи Мэйси Стивенс.

Аннетт встает, подходит к печке и проверяет кастрюлю с водой.

– Бабушка мне рассказала о ребенке, – кричу я в истерике, отчаявшись вытянуть из нее ответ, – о том, который умер.

Аннетт вздрагивает всем телом.

– Поэтому ты украла Джос? Алан не стал бы заводить с тобой еще одного ребенка?

Она молча открывает буфет и достает стакан – банку из-под джема с Томом и Джерри на этикетке, одну из тех, что мы оставляли и мыли, чтобы потом из них пить.

– Твой любимый, – говорит она с кривой улыбкой.

– Отвечай! – кричу я. – Зачем ты ее забрала?

Она закрывает глаза, переносясь куда-то в собственный мир.

– Ты никогда не поймешь, что такое настоящий страх, пока у тебя не появится ребенок, Тесса. Знаешь, что я увидела в лице женщины по телевизору, когда она поняла, что ее ребенка нет в живых?

Аннетт шевелит поленья в печке и снова поворачивается ко мне.

– Облегчение, а не страх. Джослин со мной было безопаснее.

– Это не ее имя! – кричу я. – Ее звали Мэйси!

У меня сводит желудок, пока она проверяет воду, как будто меня и не слышала.

– Нужно больше дров, – говорит она. – Пойду на улицу, наколю еще.

В ее голосе слышится предупреждение, ясное как день. Аннетт – топор. Тесса – напичканная таблетками и ни на что не способная. Когда за ней закрывается дверь, я закрываю глаза. Я не дам себе заплакать: она снова даст мне снотворное или, того хуже, попытается меня утешить.

Я наблюдаю, как потрескивает пламя в печке. Наверно, дрова сырые после дождя, который прошел вчера ночью. Оглядываю кухню: пластиковые стяжки висят на некоторых ящиках.

Жду, пока за окном не послышится стук топора, и сажусь. Чуть подвигаюсь, ставлю ноги на пол и медленно, нерешительно встаю. Я чуть шатаюсь, но обретаю равновесие.

Крепче сжимаю стянутые вместе лодыжки и прыгаю на кухню.

Аннетт оставила один ящик открытым, но у меня внутри все сжимается, когда вижу его содержимое: пластиковые вилки, ножи, салфетки, все в упаковках из разных фастфудов.

Гляжу на печку и, увидев, что Аннетт оставила рядом с кастрюлей, чувствую, как к каждой клетке тела приливает адреналин.

Коробок спичек.

Я еле засовываю их связанными руками в передний карман джинсов. Одергиваю футболку, насколько могу, и шаркаю обратно до дивана. Спустя несколько секунд возвращается Аннетт, ее руки пусты.

– Дереву надо просохнуть, – говорит она. – Поеду в магазин, привезу бутилированной воды.

Она подходит к дивану и помогает мне встать.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Я не могу оставить тебя здесь, – говорит она. – Прости, Тесса.

Аннетт кладет руку мне на бедро, чтобы направить меня в спальню. У меня в горле появляется комок, пока она сажает меня на кровать и поднимает на нее связанные ноги.

Футболка задирается. Не успела я ее одернуть, как взгляд Аннетт падает на мой карман. Она прощупывает его, не меняясь в лице. Вытаскивает коробок спичек.

Сует их себе в карман и запирает за собой дверь. Я кричу до тех пор, пока не чувствую полное опустошение и не теряю голос.

Я просыпаюсь с полным мочевым пузырем и пульсированием позади глаз. Поднимаю руки – Аннетт разрезала стяжки, пока я спала. Проверяю щиколотки – они тоже свободны. Наверно, она думает, что оказала мне услугу, разрезав их.

За окном в темноте кого-то зовет сова. Я бреду к окну и пробую замок: он не поддается.

Я стучу в стекло, но только распугиваю стайку птиц на дереве. Стекло толстое, голыми руками его не разбить. В комнате нет ничего, кроме кровати.

Я стучу в дверь.

– Мне надо пописать!

Ничего.

– МНЕ НАДО ПОПИСАТЬ!

Можно кричать и дальше, попробовать пинать дверь голыми ногами. Что одно, что другое приведет к новой таблетке, засунутой в горло, или к новым стяжкам. Я скидываю штаны, писаю посреди комнаты и возвращаюсь в постель.

Утром Аннетт видит, что я наделала, и молча вытирает пол кухонным полотенцем. Закончив, хватает меня за плечо и тащит в другую спальню.

Перед тем как она меня толкает в тесный квадратный туалет, я украдкой замечаю ряд карандашных рисунков над односпальной кроватью у стены.

– Это он их нарисовал? – спрашиваю я. – Папа?

– Твой отец построил этот дом. – Аннетт усаживает меня на унитаз и включает кран в ванне. – Это свежая вода с вершины горы.

Я наблюдаю, как капает вода.

– Почему мы не приехали сюда, когда нас выселили?

– Здесь был жилец, – отвечает Аннетт. – Много лет это место приносило нам пару сотен долларов с аренды, но хороших людей здесь не бывает. Папа впустил человека, которому я не доверяла. Он перестал платить за съем, но мы ничего не могли с этим поделать. Я приходила за деньгами, а он встречал меня на крыльце с дробовиком в руках. Пришлось ждать, пока он сам съедет.

Аннетт сует палец в воду. Ванна еще не наполнилась и на четверть.

– Залезай.

Я складываю руки на груди. Мать стягивает с меня футболку и джинсы. Я залезаю в ванну – ледяная вода доходит мне до щиколоток.

– Садись. – Аннетт хватает чашку с туалетного столика и льет воду мне на макушку. – Шампунь я пока раздобыть не могу.

Я с дрожью подтягиваю колени к груди. Вода капает на глаза.

– Я так рада, что ты успокоилась, – говорит Аннетт, проводя пальцами по моим мокрым волосам.

«Это только потому, что я представляю себе, как убью тебя во сне», – думаю я.

Я ем фасоль и консервированную морковь. Не жалуюсь на горький привкус от белого порошка, который, как я видела, она тайком подсыпала в сковородку.

Мне хочется только спать. Аннетт с удовольствием мне это позволяет. Лежа в кровати, слышу, как она колет дрова. Она заходит, вся в поту, и моет руки перед тем, как приготовить консервированные овощи себе на ужин.

На третий вечер она приносит мне тарелку кукурузы. Я слишком устала, чтобы поднять голову с подушки. Она кормит меня с пластиковой вилки, зараз засовывая по несколько зерен. Я складываю их за щекой, как хомяк.

– Я и сама справлюсь, – говорю я.

Аннетт улыбается мне тонкими губами и вручает мне вилку.

– Последний раз, когда я тебя видела, тебе еще нужна была помощь с молнией на зимнем пальто.

«Потому что я никчемная, – хочется мне сказать. – Из-за тебя я даже сэндвич себе нормально заказать не могу. Потому что ты добивалась того, чтобы мы всегда в тебе нуждались».

Вот только не Джос: мать никогда не была ей нужна. В отличие от меня, маленькой плаксы, которая расстраивалась по любому поводу: из-за застрявшей застежки на молнии, жвачки на подошве. Мама, мама, Джос, помогите.

Она уходит, не заметив, что я сунула вилку под простынь.