Глава шестнадцатая

Когда мы возвращаемся обратно в дом, все тихо. Нашего отсутствия никто не заметил. Я засыпаю, но вскоре снова просыпаюсь с невыносимой тяжестью в мочевом пузыре. Часы с кукушкой показывают, что время – десять минут пятого. В другой стороне коридора слышен душ: Рик собирается на работу. Я жду, когда дверь откроется и Рик пойдет обратно в спальню, но его все нет и нет.

Больше я сдерживаться не могу. Придется воспользоваться туалетом внизу.

На кухне горит свет. Выйдя из туалета, вижу, что Мэгги сидит за столом, обхватив голову руками. Она глядит на меня и моргает. Я улавливаю запах маффинов. На духовке тикает таймер.

– Ты готовишь? – спрашиваю я. В четыре утра?

Мэгги трет глаза. Они стали розовыми и опухли.

– Не могла уснуть. Решила приготовить что-нибудь, чтобы потом занести Каучински.

Я присаживаюсь рядом с ней. Она накрывает мою руку своей и вдруг сжимает мою ладонь так сильно, будто мы балансируем на вершине американских горок.

– На ум приходят ужасные воспоминания.

Помню, как Мэгги кричала на Рика, когда той ночью они вернулись домой, постучали в спальню к Лори и не дождались ответа. «Как это, Лори нет?» Помню, как Рик с Мэгги вместе суматошно сортировали флаеры с фотографией Кэлли и надписью «ПРОПАЛА». До сих пор вижу перед собой ту стопку на старом кухонном столе Гринвудов. Они даже не успели развесить все объявления, когда полиция уже нашла ее тело.

– Ты ее еще помнишь? – шепчет Мэгги. Знаю, что она имеет в виду Лори, не Ариэль. Я киваю.

– Она любила утро. – Мэгги улыбается. – Позже шести не просыпалась. Удивительный человек.

В голове всплывает очередное воспоминание: Лори в блестящих черных легинсах и салатовой спортивной футболке. Волосы убраны под белую повязку. Она бегала каждое утро, даже в дождь. Мэгги не нравилось, что она хотела бегать только одна. Лори хвалилась, что в Филадельфии всегда бегала в одиночку, а там гораздо опаснее, чем в Фейетте.

Может, поэтому он и выбрал Лори – если это действительно был «монстр», а не кто-то из ее знакомых. Возможно, по такому же принципу он выбрал их всех, а потом оставил их тела на виду, чтобы показать, что преподал им урок. Вы думаете, что вам ничто не угрожает, но это не так.

Мэгги убирает руку, склоняется к столу, щекой прижимаясь к сложенным запястьям.

– Сестре пришлось нелегко после смерти мужа, поэтому Лори стала проводить лето здесь. Алкоголь… У нашего отца тоже были проблемы.

Она вдруг спохватывается, прикрывает рот ладонью. Думаю, Мэгги еще никогда не была настолько близка к тому, чтобы признать реальность произошедшего с бутылкой водки под кроватью Кэлли. Цифры на таймере духовки отсчитывают время последней минуты.

– Я беспокоюсь о Кэлли, – говорит Мэгги. – Знаю, тебе, наверное, кажется, что у нее простая жизнь, но она плохо справляется с разочарованиями. Когда ты уехала, она плакала много дней.

После того как Кэлли перестала разговаривать со мной по телефону, я представляла себе, как когда-нибудь услышу от Мэгги подобные слова, и всегда ждала, что мне станет легче. Но нет, во мне вдруг просыпается приступ острой тоски по матери. Она так волновалась за нас с Джослин, что с годами эти волнения истощили, ослабили ее тело, забрав все изгибы и округлости, на которых в детстве часто покоилась моя голова.

Интересно, волнуется ли еще обо мне Аннетт, где бы она сейчас ни была. И, если я ее найду, увижу ли в ней еще хоть какие-то материнские черты.

После разговора с Мэгги я возвращаюсь в постель, но так и не могу уснуть. Когда утро сменяет ночь, я спускаюсь вниз, попутно замечая, что дверь в спальню Кэлли открыта и там никого нет.

На кухне, где Мэгги раскладывает уже остывшие маффины на тарелке, ее тоже нет.

– Доброе утро, милая.

– Привет, – отвечаю я, зевая. – А где Кэлли?

– По вторникам она работает в студии, – говорит Мэгги. – Учит детей вращению жезла в дошкольном лагере. Вернется домой к полудню.

Не хочу дожидаться, пока Кэлли вернется домой: я ведь еще не сходила к бывшей жене Джо Фейбера. Я надеялась застать ее до того, как она уйдет на работу, если бывшая миссис Фейбер вообще работает. Не хотелось бы с ней разминуться, иначе придется дожидаться, когда она придет обратно.

Мэгги допивает остатки кофе и ставит кружку на стол.

– Я в душ, а потом отнесу маффины Каучински. Если хочешь, пойдем вместе.

Во мне что-то как будто барахлит. Я вспоминаю, что после похорон не смогла даже подойти к семье Ариэль, и краснею от стыда.

Я запинаюсь, выговаривая слова.

– Я… собиралась перезвонить бабушке…

Технически это не совсем ложь. Со вчерашнего утра она оставила мне два голосовых сообщения.

– А, хорошо, – отвечает Мэгги. – Я все думала, когда ты с ней поговоришь. Наверняка она о тебе беспокоится.

Я улыбаюсь и возвращаюсь наверх. Мэгги обратила внимние, что я не разговаривала с бабушкой всю неделю, и я начинаю нервничать. Наверняка она заметила что-то еще. Но думать об этом мне не хочется.

Чувство вины по-прежнему терзает меня, когда я украдкой захожу в гараж за велосипедом Кэлли, дождавшись, пока Мэгги пойдет в душ. Вина, вина, вина. Я чувствую себя виноватой, потому что снова солгала Мэгги, хотя и так все время что-то от нее утаиваю. Я чувствую себя виноватой, потому что не звоню бабушке.

Порой мне кажется, что вина – единственное чувство, которое у меня осталось.

Сначала я замечаю церковь: грустное старое здание, окна разбиты и покрыты копотью. В 2001 году в подвале случился пожар от замыкания. Нужно быть человеком определенного склада ума, чтобы пятнадцать лет жить в доме напротив и не жаловаться, что это место до сих пор не снесли.

По другую сторону дороги стоит дом с забором-сеткой, протянувшимся по краю участка. Если вдруг кому-то захочется припарковаться на подъездной дорожке, придется выйти из машины и открыть ворота. Посреди дорожки, съехав на газон, стоит пикап с номерами Нью-Джерси.

Я заглядываю в почтовый ящик. Поверх стопки лежит флаер из «Покупай кипами», адресованный Мелиссе Лоренс.

Лает собака. Хлопает сетчатая дверь. С порога мне кричит женщина:

– Я же тебе говорила оставлять газеты у ворот – и все!

Ко мне несутся две страшные собаки, хлопая челюстями и повсюду брызгая слюной. Они останавливаются недалеко от ворот. Сбоку стоят три пустые стальные миски. Две собаки. Три миски.

Я застываю на месте, но не из-за собак, бросающихся на ворота. Женщина идет ко мне по подъездной дорожке. Под охотничьими сапогами хрустит гравий.

Мелисса Лоренс – это, если вежливо выразиться, женщина, которая может со всем управиться сама. Я вежливой не буду и скажу, что Мелисса Лоренс из тех женщин, кто сломает тебе нос, если ты на нее не так посмотришь.

– Ты что, глухая? – рявкает она на меня, пока собаки кружат у ее ног. Одна встает на задние лапы и кладет передние на грудь Мелиссе. Она даже не морщится под ее весом, просто отталкивает ее, поднимает пожеванную сыромятную кожу размером с мою голову и швыряет ее через двор. Собаки кидаются за ней, стукаясь боками, чтобы опередить друг друга.

Мелисса осматривает меня с головы до ног. У меня в руках нет ни брошюр, ни планшета. Она упирает руки в бока.

– Я тебя не знаю, – говорит она.

– Я ищу Джо Фейбера.

Мелисса таращится на меня странными глазами.

– Его что, видели неподалеку?

– Нет. Я надеялась, что вы знаете, где он.

Мелисса глухо, безразлично смеется.

– Джои знает, что ему нельзя ко мне подходить ближе чем на десять миль. А в чем дело?

– Мне нужен парень, мужчина, по имени Денни, – отвечаю я. – Он работал в ландшафтной компании Джо.

– Да, я знаю Денни. Он дружил с сыновьями Джо. – Голос Мелиссы становится тверже. Она заставляет меня нервничать, но ответ все равно пробуждает во мне слабое чувство надежды найти зацепку.

– Вы знаете его фамилию? – спрашиваю я.

– Не выдалось повода спросить. Они приводили девушек и шли в амбар.

– Среди них была вот эта девушка? – Я разворачиваю фотографию Лори, которую вырезала из статьи «Ведомостей». Мелисса опускает на нее взгляд. Ее лицо мрачнеет.

– Думаешь, я не знаю, кто это такая? – Она вдруг сотрясается от кашля и харкает слизью на землю. – Да, я ее уже видела.

– Здесь? – спрашиваю я. – Лори сюда приходила?

Мелисса кивает.

– Раз или два, вместе с тощей малолеткой, с которой встречался Денни. Один раз ночью у них была вечеринка в амбаре, блондинка расстроилась и ушла. Больше после этого я ее не видела.

– А другая, – не могу себя заставить произнести вслух имя сестры, – она с ней не пошла?

– Она пыталась уговорить ее остаться, но блондинку всю трясло, – говорит Мелисса. – Наверное, к ней кто-то приставал, Томми или Майк. Я-то их знаю.

– А где они теперь? – спрашиваю я. – Сыновья Джо?

По выражению лица Мелиссы видно, что ее гостеприимство исчерпано.

– Джо выгнал их вон из этого штата. Так я сказала полиции, и это все, что мне известно.

Полиция. Семью Фейбер допрашивали после смерти Лори? Насколько мне известно, Уайатт Стоукс был единственным, кого подозревала полиция. Мелисса собирается обратно в дом по подъездной дорожке.

– Прошу вас, – зову я ее. – Я ищу сестру, подругу Денни.

Я уже жду, что она продолжит идти вперед, проигнорировав меня, но Мелисса вдруг останавливается. Слова из ее уст удивляют меня еще больше.

– От твоей сестры одни неприятности, – говорит она. – От них всех. Больше не приходи меня о них расспрашивать.

Она подзывает собак, и они бегут следом за ней в дом. Уголком глаза я вижу, как шевелятся занавески на окне. Похоже, она собирается проследить за тем, чтобы я ушла.

Когда я возвращаюсь домой, Мэгги уже нет. Наверное, она еще у Каучински. Я получила от нее сообщение с указанием, где мне найти ключ – на выступе навеса, – и строгим наказом его не потерять, когда зайду в дом. В доме тихо, если не считать гудения кондиционера в гостиной.

Я наливаю себе стакан холодного чая и выпиваю его залпом. Потом мою стакан, протираю его и ставлю обратно в буфет, чтобы не оставить никаких вещественных доказательств того, что я была на кухне, – хоть Мэгги сто раз мне говорила, что я могу брать здесь все что угодно.

Я сажусь в офисное кресло и включаю компьютер. Когда он оживает, вынимаю из кармана уже помятую фотографию Лори, которую вырвала из статьи «Ведомостей», и кладу ее на поднос для бумаг.

Я не знаю фамилии Денни, но зато теперь у меня есть имена двух других: Томми и Майк Фейберы. По запросу имен вместе с Фейеттом всплывают их фото, или, вернее, снимки из тюрьмы.

Томас Дж. Фейбер и Майкл И. Фейбер, штат Пенсильвания, арестованы за девять месяцев до убийства Лори Коули и отбыли тридцать дней наказания за преступления, связанные с наркотиками. Ссылка, сопровождающая фотографии, не работает.

Я ищу имена обоих сыновей Фейбера вместе с именем Лори. Если полиция проверяла семью Фейбер, кто-нибудь из «кибердетективов» давно бы об этом пронюхал. Создали бы целый форум, посвященный разбору прошлого Томми и Майка Фейберов и возможной роли, которую они сыграли в убийстве Лори.

Но ничего не всплывает, даже когда я напрямую просматриваю архивы форума. Я пробую зайти на «Кибердетективов», «Наблюдателей за преступлениями», «Справедливость Стоуксу» и еще один сайт, где просто обсуждают дело «монстра», но потом у меня заканчиваются идеи.

В день после убийства Лори появлялось несколько зацепок о человеке, который жил в нескольких кварталах от Гринвудов. Некоторые люди видели, как он в то утро ездил из одного конца улицы в другой, как будто осматривал дома. Полицейские сняли с него подозрения после того, как поговорили с ним и выяснили, что он искал сбежавшую кошку.

Но форумы все равно забиты сообщениями о том, что полиции надо было допросить его еще раз. Кто-то узнал его имя, а также выяснил информацию о том, что он был поставлен на учет как насильник: на первом курсе колледжа его поймали на заднем сиденье с подружкой-старшеклассницей.

Какие-то сыщики заявляли, что его следовало бы добавить в список подозреваемых. Они нашли номер фирмы, в которой он работал, и запостили его на сайте.

Мужчина потерял работу и в результате уехал из Фейетта.

Так что, если полицейские и допрашивали сыновей Фейбера на предмет их отношений с Лори Коули, у них получилось сделать это так, чтобы никто не узнал.

Я стираю историю поиска и выключаю компьютер. Полагаю, пора перестать вести себя как сволочь и позвонить бабушке.

Тем более что надо кое-что у нее спросить.

Я поднимаюсь наверх, потому что от кондиционера на первом этаже у меня волосы на руках встают дыбом, и по дороге набираю домашний номер бабушкиной квартиры. Она берет трубку на последнем гудке перед тем, как должен включиться автоответчик. Она дышит с присвистом, как будто была на улице, может быть, в саду, и ей пришлось бежать, чтобы успеть к телефону.

Мне стыдно, потому что раньше бабушка редко брала трубку, а перезванивала людям только через несколько дней. Но когда я перешла в восьмой класс, у меня начался период страха за ее жизнь. Я все время думала, что она умерла, все было очень серьезно.

Если я приходила домой из школы, а бабушки не было дома, я сходила с ума и названивала ей на мобильный по тысяче раз, хотя было ясно, что он либо разряжен, либо брошен на кухне, в ящике с хламом. Я стучала в каждую дверь комплекса и спрашивала, не видел ли ее кто-нибудь, включала кабельный канал новостей и ждала, не появится ли информация об ужасных авариях.

Как-то раз она пришла со стороны квартала, улыбаясь, с карманами, полными гладких белых камешков с залива. Она решила прогуляться, хотя до этого ни разу не выходила на прогулку за те годы, что я с ней прожила.

Я кричала на нее: «Зачем тебе вообще тогда этот гребаный мобильник?».

Через несколько месяцев после того случая она повела меня к детскому психологу: я продолжала хандрить, и она забеспокоилась. Неофициальный диагноз – тревожно-ненадежная привязанность со слабо выраженными депрессивными наклонностями. Мне прописали пять миллиграммов «лексапро». «Не хватит, чтобы вырубить даже терьера», – шептала бабушка по телефону подруге Джун из Олбани.

– Молодец, что перезвонила, – ворчит бабушка, но я знаю, что на самом деле она не сильно сердится.

– Привет, – отвечаю я.

– Тут без тебя тихо, – говорит она, по-видимому, в шутку, потому что я даже пукаю тихо.

– Чем занимаешься? – спрашиваю я.

– Да так, ничем. Превращаюсь в одну из тех старушек, что каждый день ожидают почту. – Бабушка замолкает. – Я думала, тебе не терпится вернуться домой.

– Так и есть. – Я делаю паузу. – Можно тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

Я сажусь на кровать и подтягиваю к себе ноги, чтобы усесться по-турецки.

– От мамы было что-нибудь слышно?

В трубке какое-то время слышится только ее прерывистое дыхание.

– Ты же знаешь, я бы тебе сказала, если бы такое случилось. Мы с Нетти разные, но я не стала бы прятать тебя от мамы.

Я киваю, хоть бабушка меня и не видит, и обвожу пальцем узор «бута» на покрывале.

– А сестра? Она с тобой когда-нибудь связывалась?

– Тесса, – в голосе бабушки слышится предостережение, – я считаю, что тебе не стоит надолго задерживаться в том городе. По-видимому, он пробуждает в тебе болезненные воспоминания, о которых лучше было бы забыть.

– Бабушка, прошло десять лет, – говорю я. – Десять лет, а от них до сих пор ни слова. Тебе не кажется это странным? Что они могли попасть в беду или с ними случилось еще что похуже?

– Не понимаю, чего ты хочешь от меня, – говорит бабушка тяжелым тоном.

Я крепче хватаю телефон и набираюсь храбрости.

– Я хочу, чтобы ты мне сказала, кто отец Джослин.

– Я же тебе говорила, Тесс. Он не хотел иметь с ней ничего общего.

– Она приезжала повидаться с ним, – говорю я. – Джослин приезжала повидаться с Гленном перед его смертью. Я не могу найти ее, но, может, она сама смогла найти своего настоящего отца. А он может знать, где она.

Бабушка вздыхает, будто говоря: «Я для такого уже слишком стара».

– Милая, у тебя хорошие намерения, но они разобьют тебе сердце, если ты продолжишь в том же духе.

В груди что-то сжимается. Бабушка редко называет меня милой, доказательство тому – упрямое нежелание давать мне милые прозвища. Это, как она думает, подтверждение того, что она меня действительно любит. Такой у нее характер. «Милая» – это не знак любви, а слово-предупреждение.

И больше оно со мной не работает.

– Я никогда тебя ни о чем не прошу, – говорю я бабушке, хотя мне больно разыгрывать эту карту. – Пожалуйста, ради бога, просто скажи мне, кто отец Джослин.

Бабушка вздыхает.

– Подожди.

Слышу в трубке, как там хлопает дверь, что-то шуршит, и я ясно вижу перед глазами, как она в тысячный раз на моей памяти садится в кресло-качалку на крыльце, раскачивая его одной ногой и роясь в пачке сигарет.

– Аннетт было девятнадцать, – рассказывает бабушка. – Она пришла ко мне радостная, как будто ей не терпелось рассказать хорошую новость. Когда она сказала, что беременна, я просто… Я отреагировала не так, как она надеялась. Я сказала, что ребенок изменит ее жизнь и что лучше хорошенько обдумать, стоит ли его оставлять.

Бабушка втягивает ртом воздух. Наступает молчание. Готова на что угодно поспорить, что она закуривает сигарету.

– Отец ребенка был старше. Он должен был уехать по работе на нефтяную буровую вышку в Луизиану. Я спросила твою маму, правда ли ей хочется так жить: одной с малышом, в односпальной квартире, пока он тринадцать часов в день будет проводить на буровой вышке. Но она все равно уехала.

– Это ты мне рассказывала, – мягко говорю я. Порой ее подводит память. – И это был последний раз, когда ты с ней разговаривала.

Бабушка вздыхает, и я представляю себе, как она выпускает из ноздрей дым.

– Да, знаю. Вот только она позвонила мне спустя несколько месяцев.

Я цепенею. Эту версию бабушка мне еще не выдавала.

– О чем это ты?

– Она была в истерике. Хотела, чтобы я приехала с ней повидаться. Она потеряла ребенка.

– Потеряла – в том смысле, что он умер? Тот ребенок был не Джослин?

– Я сказала ей, чтобы она возвращалась домой, – говорит бабушка. – Я ее умоляла, Тесс, а ты ведь знаешь, что я так никогда не делаю. Но она хотела наладить отношения с Аланом, хотя он с самого начала не был рад этому малышу. Потеря ее опустошила, а он вздохнул с облегчением.

Бабушка втягивает ртом воздух.

– Думаю, когда она забеременела снова, уже твоей сестрой, все стало намного хуже. К тому времени она перестала со мной говорить, потому что ей не нравились мои слова.

Мама потеряла ребенка. У меня могла быть еще одна сестра или брат – а может, Аннетт хватило бы того ребенка и она больше не стала бы рожать, если бы он выжил. Мне всегда казалось, что маме было мало нас с Джослин, что мы недотягивали до представлений матери о том, каково это – иметь детей.

Но теперь, когда мне стало известно о первом ребенке, я понимаю: похоже, шанса исправиться у нас не было вовсе.

– Ты помнишь фамилию Алана? – спрашиваю я.

– Ой, Тесса, это было двадцать пять лет назад. Конечно, не помню.

Если бы она сомневалась хоть секундой меньше, может быть, я бы ей и поверила.

В десять минут первого я слышу, как хлопает парадная дверь. Спускаюсь вниз; там, в гостиной, Кэлли сбрасывает спортивную сумку на диван. На ней черные шорты из спандекса и футболка с эмблемой Университета Восточного Страудсбурга. Она всегда носит одежду с символикой УВС, будто эти вещи постоянно напоминают ей, что скоро ее дням в Фейетте придет конец.

Они – напоминание и мне. Скоро все закончится. Я не могу торчать в Фейетте вечно и, если мы не решим все эти загадки в ближайшее время, вернусь во Флориду – без ответов, да еще с кучей новых вопросов в придачу.

– Привет, – говорит Кэлли, отхлебнув воду из бутылки. – Где мама?

– У Каучински, – отвечаю я. – Ушла к ним пару часов назад.

– Наверное, помогает маме Ари прибирать в доме, ты же ее знаешь, – говорит Кэлли. – Что, по-видимому, значит, что Дэрила дома нет. Он бы этого ни за что не допустил.

Во мне что-то щелкает, когда я представляю, как Мэгги суетится на кухне у Каучински, моет грязную посуду и разбирает холодильник перед тем, как Дэрил вернется домой.

– Думаешь, он знал, чем занималась Ари? – спрашиваю я. – О сайте и прочем.

Кэлли качает головой.

– Он бы убил… – Она тут же останавливается. – Нет, это безумие. Она же его дочь.

– Знаю, – говорю я. – Но ведь «монстр» неспроста начал убивать спустя столько лет. Если он узнал, что его родная дочь стала одной из тех девушек…

Кэлли хмыкает.

– Дэрил Каучински – и вдруг «монстр»?

– Не знаю, – отвечаю я, начиная злиться. – Других серьезных подозреваемых у нас нет.

– А как же Денни? – Кэлли еще раз отпивает из бутылки. – Ты узнала его фамилию?

– Нет, но я нашла бывшую жену Джо Фейбера, – говорю я, – и виделась с ней этим утром. Она до сих пор здесь живет, напротив заброшенной церкви.

Кэлли чуть не выплевывает воду.

– Это та сумасшедшая с ротвейлерами?

– Ага, она. – Я усаживаюсь в кресло Рика. – Помнишь двух парней, которые терлись возле Джос и Лори? Томми и Майк Фейберы, друзья Денни.

Кэлли качает головой.

– Лори никогда не тусила с парнями, пока была здесь.

И не потому, что парни ею не интересовались. Напротив, она им нравилась. Но у Лори был парень из Делавэра, который жил вместе с ней в одном общежитии, с факультета инженерии. Тем летом она звонила ему перед сном каждую ночь и ждала того дня, как в конце июля поедет повидаться с ним.

– Бывшая жена Джо Фейбера говорит, что Джос однажды приходила с Лори к ним домой. – Я пересказываю Кэлли тот случай, когда расстроенная Лори ушла одна. Джослин позволила ей уйти одной в плохом настроении и ничего не сделала.

Выражение на лице Кэлли заставляет меня заново ощутить весь груз предательства сестры. Джос предпочла Лори Денни – Денни и его паршивых друзей, которые к тому же чем-то обидели Лори.

Но больше всего Кэлли поразило то, что рассказала Мелисса Лоренс о полиции.

– И Фейберы просто уехали из города? И никто не подумал, что они это сделали не просто так?

– У них были знакомые, которые их прикрывали, – говорю я. Возможно, одной из них была моя сестра.

– Фейберов арестовывали за наркотики, – продолжаю я. – Возможно, и Денни – тоже. Думаю, надо сходить в полицию и узнать, есть ли эта информация в публичных записях.

Кэлли хмурится.

– Например, в полицейском участке Фейетта.

– Об убийствах мы ничего не скажем, – говорю я. – Им будет известно только то, что нас интересует информация, которая поможет нам найти беглянку.

Кэлли открывает рот.

– Джослин.

Полицейский участок южного Фейетта – это квадратное здание песчаного цвета с двумя входами: один – для оформления арестованных, другой – для отделения полиции. Я указываю Кэлли направление движения по парковке возле отделения и замечаю, что костяшки ее рук на руле побелели. Последний раз, когда мы здесь были, много часов просидели в холодных отдельных комнатах, цедя яблочный сок, пока детективы записывали наши показания.

По позвоночнику пробегает холодок.

– Мы просто спросим о моей сестре, – говорю я Кэлли. – Тебе необязательно говорить.

– Ладно.

Но я не могу забыть тот кислый яблочный вкус во рту. Если бы можно было обойтись без полицейских, конечно, я бы так и сделала.

Довольно большая приемная отлично служит своей основной цели – вмещать кучи людей, докладывающих об украденных магнитолах или жалующихся на зловредных соседей, которые начинают сдувать листья с лужайки раньше восьми утра. Внутри спокойно, только белые стены и линолеум. В зоне ожидания, рядом со стульями, на стене висит карта округа Фейетт. Там же стоит автомат.

Я жестом предлагаю Кэлли присесть на стул, пока сама иду к приемной. Там никого – только чья-то пластиковая посуда с сырыми остатками салата. За стойкой пикает радио, затем раздаются неразличимые помехи.

Потом смех. Двое мужчин. Я заворачиваю в коридор, примыкающий к стойке. Из комнаты дальше по коридору слышится смех, и это не радио. К стойке регистрации подходит улыбающийся молодой парень с папкой в руках. Завидев меня, он тут же останавливается.

– Вам помочь?

– Мне надо с кем-нибудь поговорить насчет пропавшего человека.

– Вы пришли написать заявление? – говорит он, перекатывая на языке белую жвачку.

Я колеблюсь.

– Нет. Я кое-кого ищу.

– Как давно?

– Э-э-э… восемь лет.

Парень моргает, очевидно, не зная, как поступить. Теперь, когда он стоит ближе, я замечаю, насколько он молод. Вся челюсть усеяна красными прыщиками. Вряд ли он и на пару лет старше меня. Всякая надежда на то, что здесь меня кто-то воспримет всерьез, гаснет. Он на меня даже не глядит, а смотрит мне через плечо.

– Кэлли? – спрашивает он удивленно.

Я поворачиваюсь. Кэлли вжалась в сиденье; кажется, она сейчас растает, пытаясь исчезнуть.

– Привет, Эли, – говорит она, вполне себе ласково. Он улыбается. Она – нет.

– Давно не виделись, – говорит Эли. – Что ты тут делаешь?

– Просто помогаю Тессе. Она ищет сестру. – Последние слова Кэлли специально проговаривает медленно. Эли переводит взгляд на меня.

– А, да, – говорит он. – Я работаю только с бумагами. Скажу кому-нибудь из офицеров, что вы пришли.

Эли пропадает в коридоре, а я присаживаюсь рядом с Кэлли. Она листает выпуск журнала «Новости США и всемирный доклад» годовой давности, не особенно вглядываясь в страницы; потом откладывает его и берется за телефон. Что-то жужжит – то ли у меня в голове, то ли в автомате с газировкой. Я читаю заголовки инструкций, развешанных в комнате ожидания. «Тренировка защиты против изнасилования». «Опасность алкоголизма». «Советы по безопасности для студентов». Если выставить их в ряд, получится история ужасов.

– Кто такой Эли? – спрашиваю я Кэлли.

– Друг Райана. Он окончил школу на год раньше нас. – Она не отрывает глаз от телефона.

– А в чем проблема?

Кэлли ерзает на месте.

– Не хочу, чтобы кто-нибудь прознал, что мы тут были. – Под этим она, скорее всего, подразумевает, что не хочет, чтобы об этом прослышала Мэгги.

В коридоре слышатся голоса. Мы поднимаем головы – офицер в штатском сопровождает кого-то в приемную.

– Меня кто-то здесь ждет?

Громогласный мужской голос. Кэлли замирает, наклонив голову к телефону.

Я осматриваюсь и понимаю, почему. Голос принадлежит Чарли Волку – детективу, который арестовал Уайатта Стоукса и сообщил нашим родителям, что мы с Кэлли могли бы помочь следствию засадить его за решетку.