Окно в груди
Иногда хирург совершает настолько впечатляющий профессиональный подвиг, что за операцией навсегда закрепляется ассоциация с его именем. В 1817 году английский хирург сэр Эстли Купер поразил своих коллег, лигировав брюшную аорту, самый большой кровеносный сосуд в брюшной полости. Его пациент (у которого пытались устранить крупную аневризму в паху) умер, но попытка подобной операции вызывала такое восхищение, что на протяжении многих лет ее называли просто «операция сэра Эстли Купера».
Меры для предотвращения повторного появления опухоли включали каутеризацию и использование «едких веществ», то есть коррозийных химикатов, разъедающих пораженные ткани.
Через год после этой знаменитой неудачи медики со всей Европы услышали новость о еще одном героическом хирургическом вмешательстве. Во всех главных журналах появились статьи с заголовком «Операция Ришеранда». На этот раз героем стал барон Антельм Бальтазар Ришеранд, выдающийся французский хирург. Титул «барон» был присвоен ему Людовиком XVIII за усердную работу с ранеными во время наполеоновских войн. Ришеранд восхищался сэром Эстли Купером, причем даже слишком: позднее он лишился уважения во Франции, после того как осмелился заявить, что хирурги его страны хуже английских. Его одноименная операция была не менее поразительной, чем операция сэра Эстли, причем его пациент остался в живых. Так, Medico-Chirurgical Journal описывает его триумф:
Случай удаления части ребер и плевры рыцарем Ришерандом, профессором медицинского факультета и главным хирургом больницы Сен-Луи.
«Мсье Мишло, санитарный врач из Немура, на протяжении трех лет страдал раковой опухолью в области сердца, которая была удалена в январе 1818 года. Однако кровоточащий грибок часто возникал повторно, несмотря на каутеризацию и применение едких веществ».
Это был не грибок в сегодняшнем понимании этого слова, а патологическое разрастание тканей. Меры, принятые в первых попытках предотвратить повторное появление опухоли, включали катеризацию (прижигание тканей) и использование «едких веществ», то есть коррозийных химикатов, разъедающих пораженные ткани.
«Когда пациент приехал в Париж, мсье Ришеранд обнаружил у него огромную опухоль, из которой выделялась красноватая сукровица с гнилостным запахом. Пациент, однако, не испытывал сильной боли».
У мсье Мишло был хронический кашель, но в остальном его здоровье было вполне крепким. Операция должна была стать большим испытанием, но пациент казался достаточно сильным, чтобы вынести его.
«Было решено удалить часть ребра или ребер, если это будет необходимо, поскольку очаг болезни располагался именно там. Профессор Дюпюитрен и другие выдающиеся хирурги присутствовали и ассистировали на этой опасной операции».
Барон Гийом Дюпюитрен был ведущим хирургом в Париже, и его знали во всей Европе. Сегодня его имя помнят в основном благодаря «контрактуре Дюпюитрена» — заболеванию, при котором скопление доброкачественных опухолей в соединительных тканях руки заставляет пальцы стягиваться к ладони, из-за чего рука становится похожа на клешню.
Несколько лет спустя двое хирургов-баронов, Дюпюитрен и Ришеранд, разорвали отношения из-за оскорбления Ришеранда в адрес французских хирургов, однако на момент операции они были дружелюбно настроенными коллегами. Пациента привязали к столу, чтобы его движения не мешали врачам. В конце концов, анестезии в 1818 году не было.
Сегодня пневмоторакс не является большой угрозой, потому что все операции в грудной полости проводятся с подключением пациента к аппарату искусственной вентиляции легких.
«Я начал (говорит мсье Ришеранд) с расширения раны посредством крестообразного разреза и увидел, что шестое ребро покрасневшее и увеличенное в длину на десять сантиметров. С помощью бистури я разделил сухожилия межреберных мышц сверху и снизу, а затем в двух местах надрезал ребро с помощью пилы Хея и удалил пораженный участок, аккуратно отделяя шпателем плевру от внутренней поверхности ребра».
Это была сложная операция. Решеранд осознал необходимость удаления секции пораженного раком ребра, что подразумевало отделение мышц и других соединенных с ребром структур вроде плевры, защитной оболочки легких. Инструмент, который он использовал для распиливания кости, был изобретен несколькими годами ранее английским хирургом Уильямом Хеем. У него была длинная ручка и лезвие длиной всего несколько сантиметров. Он предназначался для вскрытия черепа, но его маленькое лезвие оказалось идеальным для описанной операции.
Драматичное зрелище. Бьющееся сердце находившегося в сознании пациента стало видно в операционном разрезе, в то время как коллапс легкого поставил жизнь мужчины под угрозу.
«Седьмое ребро было поражено в той же степени и было удалено таким же образом, однако с некоторыми трудностями: не обошлось без проникновения в грудную полость из-за небольшого разрыва плевры. Сама оболочка была утолщенной и больной: коротко говоря, именно с нее началось распространение грибка. Площадь пораженной поверхности составляла 20 квадратных сантиметров! Оставить ее нетронутой означало не закончить операцию, поэтому вся оболочка была удалена с помощью ножниц».
В тот момент операция перешла в еще более опасную фазу. Из-за повреждения плевры в полость вокруг легких попадает воздух, и в результате повышения давления может произойти коллапс одного или обоих легких. Такое состояние называется «пневмоторакс». Сегодня пневмоторакс не является настолько большой угрозой, потому что все операции в грудной полости проводятся с подключением пациента к аппарату искусственной вентиляции легких: легкие расширяются и сокращаются автоматически благодаря трубке, опущенной вниз по трахее. У мсье Ришеранда не было такой современной роскоши: если бы у пациента случился коллапс обоих легких, он почти наверняка не выжил бы.
«Не было потеряно ни капли крови. В этот момент ворвался воздух, левое легкое отказало, а в ране показалось сердце, завернутое в перикард».
Драматичное зрелище. Бьющееся сердце находившегося в сознании пациента стало видно в операционном разрезе, в то время как коллапс легкого поставил жизнь мужчины под угрозу.
«Рану сразу же перевязали, чтобы предотвратить удушение. Тревожность и затрудненность дыхания достигли предела, и так продолжалось 12 часов после операции. Пациент провел ночь сидя с прямой спиной и не сомкнув глаз».
Это неудивительно. Даже если бы ему было достаточно комфортно, чтобы спать, у него ничего не получилось бы из-за страха.
«Ближе к утру на стопы и внутреннюю поверхность бедер пациента были поставлены горчичники с целью облегчения дыхания. С этого момента пульс начал учащаться, а силы прибывать. Пациенту давали только жидкости. Так прошло три дня. Лихорадка была умеренной, но затрудненность дыхания мешала пациенту спать. Через 96 часов после операции мы сняли повязку и увидели, что между перикардом и легким образовались спайки по окружности раны, которая теперь напоминала окно, через которое можно было четко разглядеть сокращения сердца».
Это растопило бы лед на любой вечеринке. Представьте, что вас знакомят с человеком, в груди которого виднеется сердце.
«К счастью, спайка между сердцем и легким была неполной, и там оставалось достаточно места для обильных серозных выделений, которые выходили из раны 10–12 дней в количестве 250 миллилитров в день. На 13-й день выделения прекратились, а на 18-й день спайка между перикардом и легким стала полной, благодаря чему воздух уже не попадал внутрь. Теперь пациент мог лежать и спать. К нему вернулись аппетит и жизненные силы. Рана зажила, и он полностью восстановился» [13].
Слово «спайка» используется здесь в техническом смысле: из-за формирования рубцовой ткани после операции соседние ткани могут слипаться. В данном случае это пошло пациенту на пользу, поскольку спайка между легким и мешком вокруг сердца сформировала воздухонепроницаемый шов, позволивший пациенту снова нормально дышать.
Если бы у меня удалили значительную часть грудной клетки без анестезии, а потом поместили бы ее в медицинский музей, то я бы тоже не отказался на нее взглянуть.
Это был поразительный результат, но история на этом не заканчивается. В более подробном описании операции и ее исхода, позднее переведенном для Edinburgh Medical and Surgical Journal, мсье Ришеранд писал:
«Пациент, который несколько дней испытывал свои силы путем прогулок в саду вокруг дома, не смог устоять перед соблазном прокатиться в экипаже по улицам столицы. Не утомившись пятичасовой экскурсией, он посетил l’Ecole de Medicine, где ему показали удаленные у него ребра и плевру, помещенные в музее этого учебного заведения».
Если бы у меня удалили значительную часть грудной клетки без анестезии, а потом поместили бы ее в медицинский музей, то я бы тоже не отказался на нее взглянуть.
«Ничего не мешало ему вернуться домой, что он и сделал на 27-й день после операции. Он прикрыл рубец куском вареной кожи на время заживления».
Вполне понятная мера предосторожности. Одна заключительная деталь этой истории заинтриговала мсье Ришеранда. В начале XIX века считалось, что на поверхности сердца отсутствуют болевые рецепторы и что к этому органу можно прикоснуться, не причинив дискомфорта пациенту. Поскольку возможность это сделать предоставлялась нечасто, Ришеранд решил не отказывать себе в этом удовольствии.
«Я не упустил предоставленный мне шанс еще раз доказать полную нечувствительность сердца и перикарда» [14].
В начале XIX века считалось, что на поверхности сердца отсутствуют болевые рецепторы и что к этому органу можно прикоснуться, не причинив дискомфорта пациенту.
Эта странность не могла затмить удивительное хирургическое достижение. Как писал анонимный корреспондент Edinburgh Medical and Surgical Journal, вся операция сопровождалась трудностями. В рассказе Ришеранда о том, как он удалял ребра пациента, ничего не говорится о том, что в этой области расположено множество важных кровеносных сосудов, причем некоторые из них проходят вдоль углублений на обратной стороне костей. Чтобы удалить секции ребер, ему требовалось отделить сосуды и перевязать их, чтобы предотвратить катастрофическую потерю крови. И ему удалось это сделать в то время, когда пациент находился в полном сознании. Хотя в статье об этом не говорилось, пациент сам был хирургом. Мне хочется верить, что это помогло ему перенести это испытание, но я все же сомневаюсь.