Глава 9
Биология и ее противоречия

Олд Стьюбенвилл Пайк – это узкий отрезок проселочной дороги рядом с шоссе, соединяющим район Питтсбурга Даунтаун с аэропортом. Недалеко отсюда есть небольшой мотель, заброшенный с 1950-х годов, его разбитые окна и деревянные двери уже наполовину заросли пышной растительностью – загнивающее воплощение американской реальности в процессе медленного и непримиримого возвращения к природе. Прямо по соседству находится небольшой деревянный дом с парой брезентовых гамаков на крыльце.

Если бы вы проехали мимо, направляясь, например, к оптовику чуть дальше по дороге за ящиком пива, наверняка вы бы заметили людей, отдыхающих в гамаках, и скорее всего не подумали бы, что там происходит что-то интересное. Вы, вероятно, приняли бы их за группу молодых беспризорников, которые сидят на крыльце, курят и треплются ни о чем. Вы не могли бы и подумать, что они киборги или считают себя таковыми. Вы не могли бы и подумать, что они только что вышли передохнуть из подвала дома, где возились с самодельными технологиями для преодоления границ собственных тел.

Позвольте мне вкратце рассказать вам о том подвале с людьми-киборгами, где я провел несколько странных дней и вечеров в конце лета 2015 года. Это место совсем не было похоже на то, где создается наше будущее. Во-первых, там определенно стоило бы хорошенько прибраться. Всюду был мусор, разнообразное грязное барахло: разбитые жесткие диски, списанные мониторы, пустые бутылки пива, картонные коробки, заброшенные тренажеры, покрытые толстым слоем пыли. В мой первый вечер обитатели этого подвала привезли новый пластиковый баннер; в атмосфере командной гордости они вешали его на стену над длинным письменным столом, загроможденным кучей разнообразных устройств: ноутбуков, полупроводников, батарей, проводов, осциллографов. На баннере с красно-белой микросхемой в форме человеческого мозга футуристическим шрифтом в стиле IT-технологий было выведено Grindhouse Wetware.

На сайте компании Grindhouse Wetware поясняется, что они – команда людей, работающих над «усовершенствованием человечества с помощью безопасных, доступных технологий с открытым исходным кодом». Их устройства предназначены для подкожной имплантации с целью повышения сенсорных и информационных возможностей человеческого организма. Эта компания – самая известная в рамках так называемого направления the grinder scene, интернет-сообщества, в основном состоящего из биохакеров, или «практикующих трансгуманистов». Эти люди не хотят дожидаться наступления сингулярности, не хотят ждать, когда искусственный сверхинтеллект наконец станет реальностью и заключит в себе содержание человеческого разума, вберет в себя человеческий мозг. С помощью подручных средств они делают все возможное, чтобы слиться с технологиями прямо сейчас.

Компания только что получила значительную сумму денег, поэтому в воздухе витало чувство облегчения. Сегодня вечером будущее киборгов стало на десять тысяч долларов ближе. Деньги только что были перечислены на банковский счет компании, это была оплата за недавнее выступление в Берлине Тима Кэннона, директора по информационным технологиям Grindhouse Wetware и де-факто лидера команды – все начиналось в его подвале.

Я познакомился с Тимом и парой его коллег из Grindhouse Wetware несколькими часами ранее в рабочем пространстве TechShop в Окленде, районе Питтсбурга, где Тим принимал участие в круглом столе, который записывался для шоу National Public Radio. Это была наша с ним первая встреча вживую после почти года переписки по электронной почте и чатов в скайпе, большинство из которых было организовано Райаном О’Ши, директором по связям с общественностью Grindhouse Wetware. Райан присоединился к разговору вместе с молодым коллегой Марло Уэббером, талантливым самоучкой, инженером-электриком, который недавно переехал из северо-восточной Австралии, чтобы работать с ними. Он поселился в доме Тима сразу, как приехал в Питтсбург; они планировали, что в конечном итоге компания будет в состоянии платить ему зарплату, достаточную, чтобы сделать рабочую визу.

Эти джентльмены не выглядели как киборги, хотя, полагаю, это поднимает вопрос о том, каким именно вы ожидаете увидеть киборга. Они были не особо похожи на гиков – возможно, я говорю именно об этом. Райан выглядел как актер независимого кино и бывший помощник конгрессмена на Капитолийском холме одновременно: аккуратные светлые волосы, очки RayBan в черной оправе, бежевые брюки, клетчатая рубашка – его опрятная одежда имела слегка хипстерские черты. Марло был маленьким худощавым парнем в джинсах и черной джинсовой рубашке с довольным лицом проблемного подростка, который размышлял над какой-то нелепостью, взвешивая, стоит ли произнести вслух те хитроумные замечания, которые только что пришли в голову.

А Тим, учитывая, что всю свою жизнь он посвятил радикальной трансформации самого себя, выглядел очень похоже на парня, который еще в шестнадцать лет обрел свой собственный стиль и в целом следовал ему с конца 1990-х годов. Он был одет в фирменную футболку, короткие кеды, зеленые шорты и черную плоскую кепку. У него была татуировка на правой ноге в виде мультяшного панка с ирокезом, держащего пистолет у собственного виска. Еще одна большая татуировка на нижней стороне левой руки изображала двойную спираль ДНК, окруженную круглым винтом. Эта татуировка, отражающая механистический взгляд Тима на Homo sapiens, на человеческий код, сильно выпирала из-за внутреннего имплантата и большого жуткого узловатого шва. В прошлом году Тим имплантировал себе устройство Circadia, которое получало различные биометрические показатели его тела и каждые пять секунд загружало их через bluetooth на телефон и по Интернету в облачное хранилище, чтобы термостат центрального отопления в доме Тима настраивался в соответствии с температурой его тела.

Сложно было тогда, при встрече с Тимом, не заметить выступ на внутренней стороне предплечья размером с колоду игральных карт. Возможно, вам бы стало не по себе и к горлу подкатила бы тошнота при виде такого зрелища, такого насильственного технического проникновения в плоть. Для установки Circadia потребовалось проведение нескольких манипуляций: длинный разрез, снятие верхнего слоя кожи, внедрение устройства в зияющее отверстие тела, растяжение кожи и окончательное наложение швов. Поскольку ни один медик не смог бы официально провести эту процедуру, не лишившись лицензии, устройство особым способом установил специалист по модификации тела в Берлине – Тим называл этот способ raw dog, то есть без анестезии.

– Тяжело было первые девяносто дней, – вздохнул он. – Это все, что я скажу.

Мы отдыхали в креслах за пределами комнаты, где журналисты готовились к круглому столу, запасаясь попкорном, родниковой водой и крафтовым пивом.

– В первые пару недель накапливалось много жидкости, которую приходилось регулярно сливать. Также мне приходилось принимать специальные медикаменты, чтобы тело приняло имплантат. Меня преследовали приступы паранойи. Начинало пощипывать в голове, и я боялся, что мой мозг отравился батареей, протекшей в кровь, и тому подобное. А потом я чихал и думал: «О, круто, мне просто нужно было чихнуть».

Люди спрашивали, почему устройство Circadia такое большое, а он отвечал, что они и не пытались сделать его маленьким. Это был эксперимент для подтверждения концепции о возможности корректной работы технологии внутри тела. Он оказался успешным: Тиму ничего не угрожает, устройство в порядке. Сейчас они работают над новой, более компактной версией, требующей менее масштабных повреждений человеческой плоти машиной.

Тим рассказал мне о своем изнурительном распорядке дня: он совмещал работу программистом в компьютерном агентстве днем и службу на свою компанию Grindhouse Wetware в подвале ночью. У него также были девятилетний сын и одиннадцатилетняя дочь, и он был вовлечен в напряженную и затяжную борьбу за опеку над детьми со своей бывшей. Все это совершенно не оставляло времени для сна, и поэтому он стал использовать систему полифазного сна, когда спал два раза по двадцать минут в течение дня, а затем отключался на три часа ночью, обычно между часом ночи и четырьмя часами утра.

По его словам, все дело в понимании и управлении самими системами: системой дня, системой тела, системой жизни.

К нам подошла женщина средних лет в брюках с завышенной талией и в сандалиях. Она была одета с иголочки, ее волосы были убраны назад. Она представилась одной из двух участников круглого стола. Ее звали Энн Райт. Она была профессором Университета Карнеги – Меллона и активно участвовала в движении «Самоквантификация» (Quantified Self-movement), приверженцы которого использовали технологии для сбора и анализа данных о своей повседневной жизни. Тим сказал ей, что тоже увлекается самоквантификацией. Недавно он купил гаджет, который собирал его данные и загружал их в облако. Он сообщил, что это движение ему интересно, но с некоторыми оговорками.

– Действительно, – ответила она, – вопрос не только в сборе как можно большего объема данных, но и в том, как их использовать, чтобы оптимизировать жизнь человека.

– Все так, – согласился Тим. – Хотя я бы из этого уравнения полностью исключил переменную «человек». Люди действительно ничего не смыслят в принятии решений. Это как с полностью беспилотным автомобилем. Люди говорят: «О, вы не можете отстранить человека от принятия решений. Я человек, и я первоклассный водитель». А я такой: «Нет, парень, ты совсем не крутой водитель. Ты обезьяна, а обезьяны не умеют принимать решения».

Энн нервно усмехнулась. Казалось, ей стало неловко, и я подумал, является ли это неудобство реакцией на фразу Тима, раскрывающую механистические принципы самоквантификации, рассматривающей человека как набор фактов и статистических данных, которые могут быть обработаны, интерпретированы и из которых будут сгенерированы дополнительные данные, словно человеческая жизнь – это цикл обратной связи входящих и исходящих данных.

– Что касается меня, – продолжал Тим, – никакая оптимизация не поможет этому практически не эволюционировавшему шимпанзе. Будем честны: у нас просто нет нужной оболочки, чтобы стать теми, кем мы хотим быть. А та, что есть, наше тело, отлично подходит, чтобы бегать по африканской саванне, но от нее не так много пользы в мире, в котором мы сейчас живем. Нам нужно ее поменять.

Тиму, как и многим трансгуманистам, было свойственно частенько ссылаться на африканскую саванну. Основной посыл был в том, что мы далеко ушли от мира, в котором эволюционировали.

– Этот парень – прямо генератор цитат, – сказал я Марло, пока мы ждали начала мероприятия. Я массировал запястье, перебирая пальцами сырой механизм из связок и хрящей, механизм запястья, покрытый кожей.

– Ох, моя правая рука… – простонал я. – Парни, может, вы могли бы помочь мне и установить какое-нибудь обновление?

Усмехнувшись, Марло показал мне радиочастотную метку RFID, имплантированную в тыльную сторону его ладони, повозив ею туда-сюда под тонким слоем кожи. По размеру и форме метка была похожа на капсулу парацетамола. Теоретически он мог бы взмахом руки открыть входную дверь в HackPittsburgh – лабораторное пространство в центре города, где они работали, когда нужно было воспользоваться высококлассным оборудованием. Но Марло был новым сотрудником, и допуска в лабораторию у него пока не было – в основном он просто сидел неподалеку в ожидании заданий.

Тема круглого стола звучала так: «Роботы в США: киборги и государственная политика в цифровую эпоху». Вместе с Энн Райт на дискуссии присутствовал элегантно одетый мужчина, юридический директор Американского союза защиты гражданских свобод (ACLU) штата Пенсильвания Витольд «Вик» Вальчак. Модератор дискуссии и ведущий радио NPR Джош Раулерсон представил Тима, объявив: «Можно с уверенностью сказать, что среди нас есть киборги». А потом посмотрел на Тима и переспросил, действительно ли можно так сказать.

– Это такой же ярлык, как и любой другой, – ответил Тим, пожав плечами.

Все крутилось вокруг темы Big Data и современного человечества как набора узлов, через которые осуществляется передача информации. Энн долго говорила о своем неодобрительном отношении к корпорациям, которые используют собранную информацию о ней, чтобы предугадать, что она захочет купить или куда решит отправиться в путешествие. Тим же сказал, что существует значительная разница между сбором персональных данных и извлечением из них выгоды. Он не понимал, почему все так переживают об этом.

– Я думаю, это оскорбляет веру людей в то, что они – уникальные маленькие цветочки. Но мы – животные, а у животных свои модели поведения. Мы обижаемся на заявления о собственной предсказуемости.

– Я не предсказуема, – заявила Энн, естественно, обидевшись.

– Все предсказуемы, – ответил Тим, – при достаточном количестве информации и наличии мощных средств обработки данных.

Здесь Энн сослалась на академическую концепцию «построения сюжета», в которой человек встраивается в некий последовательный рассказ, в котором играет непривычную для себя роль.

– И что-то не так с этой новой моделью поведения, – заметила она. – Она превращает нас в персонажей чужого сюжета.

На этой фразе Марло, пользующийся предложением бесплатного светлого эля без зазрения совести, кивнул в знак согласия в этом утомительном споре.

– Если компьютер в состоянии предсказать с точностью до девяносто девяти целых и девяносто девяти сотых процента, что вы беременны, по вашим покупкам или запросам в поисковике, – ответил Тим, – это не «построение сюжета», это просто факт. Мы – предопределяемые механизмы. Проблема в том, что большинство людей страдает антропоморфизацией самих себя.

Этот последний афоризм вызвал медленный и неустойчивый смех от едва ли половины из пятидесяти людей в зале, тихий подавленный хохот предопределяемых механизмов.

Тим сказал, что наша потребность в неприкосновенности частной жизни возникает из нашей первобытной животной природы. Если бы у нас были усовершенствованные мозги, мы бы не стали делать того, что потребовало бы конфиденциальности. Решение, по его словам, заключалось в операции по удалению в мозге моделей рудиментарного поведения, сохранившихся из-за слишком медленных темпов эволюции. Они больше нам не понадобятся.

– Я имею в виду, что человечество растет неустойчивыми темпами, пожирая все ресурсы. Наше либидо подходит для ледникового периода, когда каждый четвертый человек умирал при рождении вместе с матерью. Это уже не так. И все же каждого из нас в этом зале очень интересует секс. Не так ли?

Эта фраза вызвала еще один всплеск нервного смеха. Джош Раулерсон слегка улыбнулся публике, а Райан занял свое кресло.

– Чувак, надеюсь, ты вырежешь это из эфира? – сказал Тим. – А то я несу то, что думаю.

Я вынес из продолжительных разговоров с Тимом и его коллегами важную мысль: их ораторское искусство было столь убедительным, что через какое-то время собеседник обнаруживал себя защищающим идеи, в которых сам не был до конца уверен. Вся их идеология была настолько радикальным воплощением американской мечты о самосовершенствовании, что в конечном итоге обесценивала саму личность. Это либеральный гуманизм, доведенный до крайности своими парадоксальными выводами: если мы действительно хотим быть лучше, чем мы есть – быть более нравственными, сохранять самообладание и вершить свою судьбу, – мы должны перестать убеждать себя, что мы лучше биологических механизмов, движимых эволюционными императивами, которым нет места в новой картине мира. Если мы хотим быть не просто животными, а чем-то большим, мы должны воспользоваться технологиями и сделать себя механизмами.

Идея киборгов в основном ассоциируется с научной фантастикой, с творчеством Филипа К. Дика и Уильяма Гибсона, с фильмами «Робокоп» и «Человек на шесть миллионов долларов», хотя ее истоки лежат гораздо глубже, в послевоенной кибернетике, которую ее основатель Норберт Винер определил как «всю теорию управления и передачи информации, будь то в машине или в животном». С позиции трансгуманистического взгляда кибернетики, человеческие существа были не отдельными личностями, действующими независимо в своих собственных целях, не свободными индивидуумами в погоне за своими судьбами, а подчиненными механизмами, действующими в рамках строго определенной логики механизмов более высокого порядка, биологическими компонентами огромных и сложных систем. И информация связывала между собой элементы в этих системах. Ключевой идеей кибернетики было понятие «контура обратной связи», в соответствии с которым компонент системы, например человек, получает информацию о своем окружении и реагирует на эту информацию, изменяя окружение и таким образом изменяя получаемую информацию (в этом смысле движение «Квантификация себя» глубоко встроено в кибернетическое мировоззрение). Раньше энергия, ее преобразование и передача рассматривались в качестве фундамента Вселенной. Сейчас информация является единицей всеобщего обмена. В кибернетике все – технология. Животные, растения и компьютеры – все это выполняет одни и те же действия и является одним и тем же.

Термин «киборг» – сокращение от «кибернетический организм» – впервые был употреблен в научной работе 1960 года «Киборги в космосе» (Cyborgs in Space), опубликованной в журнале Astronautics нейрофизиологом Манфредом Клайнсом и врачом Натаном Клайном. Статья начинается со справедливого утверждения, что человеческое тело по своему строению не подходит для освоения космоса, и далее делается предположение о целесообразности интеграции в тела космонавтов технологий, которые позволили бы им стать автономными системами во враждебной внеземной среде. «Для внешне расширяемого организационного комплекса, бессознательно функционирующего как интегрированная гомеостатическая система, – пишут авторы статьи, – мы предлагаем термин «киборг». Понятие «киборг» включает экзогенные компоненты, расширяющие саморегулирующуюся функцию управления организмом с целью его адаптации к новым условиям».

Итак, киборг возник как призрак «холодной войны», мечта об укреплении идеалов американского капитализма – эффективности, самодостаточности и технологического господства. Одно из наиболее противоречивых и взаимосвязанных определений термина «киборг» дает Донна Харауэй в эссе «Манифест киборгов» (A Cyborg Manifesto): «Ужасная апокалиптическая сущность нарастающего господства абстрактной индивидуализации Запада, высшая форма личности, освобожденная от каких бы то ни было зависимостей, человек в космосе». Этот термин сужал до абсурда механистическое и милитаристское представление о человеческом теле и мозге: киборг был не просто человеком-машиной, а солдатом-машиной – человеческое тело и разум в симбиозе с новейшими военными информационными системами.

Американское правительство давно заинтересовано в реализации идеи слияния людей с техникой военного назначения. В 1999 году DARPA учредила грант для научно-исследовательских программ, работающих над созданием «биогибрида». В том же году она сформировала Отдел оборонных исследований, назначив на должность директора Майкла Голдблатта, бывшего исполнительного директора Макдональдса и венчурного капиталиста. Голдблатт, как он сам выразился в интервью, убежден, что «границы условны» и что человек может стать «первым видом, способным управлять эволюцией». Как Энни Якобсен говорит в своей книге «Мозг Пентагона» (The Pentagon’s Brain) о DARPA, Голдблатт был «первопроходцем военного трансгуманизма – идеи, что человек может и должен значительно расширить свои возможности машинами и другими средствами».

Финансируемые Управлением программы стали выпускать ужасных химер: крыс, движениями которых можно управлять с ноутбуков с помощью электродов, имплантированных в медиальный пучок переднего мозга; бражников с полупроводниками, имплантированными им на стадии куколки так, чтобы во взрослом состоянии чужеродные технические объекты стали частью взрослого организма. Якобсен пишет, что, получив возможность работать на самом низком метаморфическом уровне развития тканей насекомого, ученые «смогли создать киборга, состоящего наполовину из насекомого, наполовину из машины, которым можно управлять» (термин Винера «кибернетика» изначально произошел от греческого слова kubernan, означающего «управлять»).

Как директор Отдела оборонных исследований Голдблатт не скрывал своего стремления создать суперсолдат-киборгов, способных выдерживать экстремальные условия боя. Вскоре после назначения Голдблатт заявил руководителям проектов, что «солдаты, не имеющие физических, физиологических или когнитивных ограничений, будут иметь ключевое значение для выживания и быстрого реагирования в будущем». Области экспериментов включали в себя обезболивающие вакцины, химические соединения, с помощью которых раненые солдаты могли бы переходить в «замороженное состояние» до прибытия медицинской помощи, и программу Continually Assisted Performance – ее целью было создание «солдата 24/7», которому не потребуется сон.

На рубеже веков создание интерфейса «мозг – компьютер» стало для DARPA приоритетным направлением исследований. Идея метода состоит в возможности общения с солдатами и управления ими силой мысли. «Представьте время, – выразился Эрик Айзенштадт из Отдела оборонных исследований, – когда человеческий мозг будет оснащен таким беспроводным модемом, что сама мысль бойцов будет обладать силой действия».

Все это снимает покров жизнелюбивого гуманизма, окружающего The Robotics Challenge в Помоне. Становится очевидно, что интерес DARPA к технологии – это интерес к методологии эффективного насилия.

Движению биохакеров свойственны интернационализация и свержение кибернетических идеалов. Биохакеры хотят того же, что и DARPA, но по личным мотивам. Их цель – что-то вроде персонализированного военно-промышленного комплекса. «Главная проблема киборгов, – говорит Харауэй, – в том, что они являются противозаконными порождениями милитаризма и патриархального капитализма, не говоря уже о государственном социализме. Но внебрачные дети часто крайне неверны своему происхождению. В конце концов не важно, кто их отцы».

Движению биохакеров свойственна эпатажность. Возьмем как яркий пример гигантское биометрическое измерительное устройство в руке Тима – это провокационный жест, как и все остальное. В этом смысле одним из известных прародителей движения биохакеров можно назвать австралийского художника и автора перформансов Стеларка, чья деятельность в преодолении границ между технологией и плотью, начатая в 1970-х годах, становится все более и более экстремальной. В своем проекте Ping Body он прикрепил к своим мышцам электроды, чтобы удаленные пользователи смогли управлять движениями его тела через Интернет. Проект «Ухо на руке» (Ear on Arm), запущенный в 2006 году, включал в себя выращивание клеток и хирургическое реконструирование искусственного уха на левом предплечье Стеларка с возможностью подключения к Интернету, чтобы использовать его в качестве «удаленного прослушивающего устройства», способного работать на больших расстояниях. В целом художественная деятельность Стеларка имеет явный трансгуманистический подтекст: серия провокационных перформансов, представляющих тело как технологию, требующую обновлений в век информации. Как он выразился в заявлении, которое непосредственно вторило первоначальному призыву киборга Клайнса и Клайна: «Настало время задать вопрос о том, является ли двуногий дышащий организм с бинокулярным зрением и мозгом объемом 1400 кубических сантиметров адекватной биологической формой. Он не справляется с количеством, сложностью и качеством накопленной информации; он сдает перед точностью, скоростью и мощностью современных технологий, он биологически плохо вооружен, чтобы быть эффективным в его новом окружении, отличном от природного». Для Стеларка тела – это бедные простые двуногие животные, а мы – устаревшие технологии. Плоть – это изжившая себя форма.

Что значит думать о себе самом как о киборге? В определенном смысле идея киборга – это не что иное, как особое представление о человеке, особый современный образ человека как механизма обработки информации. Вы носите очки? В вашей обуви есть ортопедические стельки? В вашем сердце установлен кардиостимулятор? Испытываете ли вы странные фантомные боли, когда не можете получить доступ к смартфону, если у него села батарея или разбит экран, или если вы забыли его в другой куртке и не можете получить доступ к какой-либо важной информации, или если вы не можете сориентироваться с помощью GPS, не можете определить свое местоположение с помощью спутника на орбите Земли, и поэтому теряетесь в пространстве. Подразумевает ли такая потеря нарушение целостности вашего организма, обогащенного дополнительными функциями, повреждение интегрированной гомеостатической системы – самого себя? Если киборг – это человеческий организм, усовершенствованный технологиями, разве мы все уже не киборги? Это не риторические вопросы. Я спрашиваю совершенно искренне.

Во второй день в Питтсбурге я проснулся в полдень, и у меня оставался еще целый день до встречи с биохакерами в доме Тима. Я вышел из отеля в центре города и направился к реке. Синяя пульсирующая точка на экране телефона отображала положение моего тела в пространстве, когда я осторожно двинулся вниз по пустой сетке улиц. В подвале музея, посвященного одному из самых известных жителей города, Энди Уорхолу, я увидел плакат с черно-белой фотографией художника, склонившегося над шелковой сеткой, и цитатой: «Причина, по которой я творю именно так, в том, что я хочу быть машиной».

Позже, когда я задержался в сувенирном магазине, который, казалось, и был центром этого музея, я достал с полки бумажное издание сценария к фильму «Я стреляла в Энди Уорхола», в котором актриса Лили Тейлор играет Валери Соланас, писательницу и бывшую проститутку, пытавшуюся в 1968 году убить Уорхола. В конце книги был воспроизведен полный текст поразительно безумного и тревожно проницательного «Манифеста общества полного уничтожения мужчин» Соланас. Пролистывая его, я наткнулся на следующие строки: «Назвать мужчину животным – льстить ему; он – машина, ходячий дилдо».

Я поставил книгу на полку и, не польщенный и не задетый увиденным, покинул музей и направился обратно через реку.

– Просто обычно люди слишком высокого мнения о себе, – сказал Тим.

Лопасти потолочного вентилятора медленно крутились над нами, сквозь дверь с сеткой в кухне Тима можно было услышать вечерние трели цикад, щелканье и жужжание бесчисленных механизмов, подключенных к системе ночи.

Он сказал: «Если проследить эволюцию мозга, то его логические центры росли одновременно с расширением творческих центров. Это порождает убедительную иллюзию, что мы не просто мешки с химическими веществами, реагирующие на дерьмо. Хотя ими и являемся».

Тим прислонился спиной к раковине у кухонного окна, а на стене за ним была витиеватая надпись: «Жить хорошо. Любить много. Смеяться часто». Такая чувственность не сочеталась с окружающей обстановкой и с тем, что обсуждалось в комнате «мешками химических веществ». Полагаю, что такой цветочный интерьер дома был работой Даниэль, веселой подруги Тима, веб-разработчика, которая работала в Pittsburgh Cultural Trust. Сама Даниэль не имела никаких особых трансгуманистических устремлений, но в какой-то момент ей захотелось установить имплантат.

– Может быть, здесь, внизу, – сказала она, указывая на бедро, – там, где это было бы не так заметно.

Прожив с Тимом уже восемь лет, она приспособилась к странностям его деятельности и образа жизни, к крайностям его футуристического видения. Она была с ним, когда он впервые решил, что хочет быть киборгом, когда он объявил ей, что, как только такая процедура станет возможной, он ампутирует руку и заменит ее технологически оснащенным протезом.

Они были в машине, когда он признался ей в своем желании: Тим сказал, что, как только появятся протезы, превосходящие его собственные конечности, он решительно заменит их на передовые технологии. Поначалу она опешила, даже ужаснулась, но постепенно привыкла к этой идее.

– Если это сделает его счастливым, я тоже буду счастлива, – пояснила она. – Да пусть делает что угодно.

– Люди обладают менталитетом, наделяющим плоть некой магией, – сказал Тим. – Люди думают, что раз что-то является для нашего организма естественным, то оно и более реально, подлинно для него.

Он настаивал, что такой подход, от которого со временем отошла и Даниэль, был иррациональным, основанным на эмоциях. По его словам, каждые семь лет наши тела полностью обновляются – на клеточном уровне он был уже не тем человеком, который встретил Даниэль восемь лет назад, и еще через восемь лет он снова будет совершенно другим человеком, другим телом. Рук, которыми Тим обнимает Даниэль, через восемь лет не будет – они обновятся за счет естественной регенерации клеток, или их заменят бионические протезы.

Я подумал о Рэндале Кунэ и о том, что физические формы, в которых мы пребывали, наши субстраты были условностью. Я подумал о Нейте Соаресе, утверждающем, что «в углероде нет ничего особенного». Я понятия не имел, действительно ли каждая клетка нашего тела имеет семилетний жизненный цикл. Если это правда, то распространение подобной идеи может привести к потенциальной победе пропаганды трансгуманизма, независимости субстрата – корабля Тесея во взгляде на полную эмуляцию мозга. Это была головокружительная мысль: человек, который впервые прочел о трансгуманизме в Дублине десять лет назад, не имел никакой материальной связи с человеком, сидящим сейчас в гостиной в Питтсбурге и беседующим с трансгуманистом о том, что все клетки тела обновляются в течение семилетнего цикла. И если нет никакой материальной связи, то мной, моим «я» мог бы быть любой другой человек? А что такое «я» тогда? Что за человек? Не был ли человек просто множеством атомов, и не был ли атом по большей своей части пустотой – просто оболочкой, содержащей единое ядро, парящее в пустоте? Не был ли тогда человек в некотором смысле пустотой? Я хотел было задать вопрос, осмысленно ли говорить, что я существую, когда одна из собак Тима зашла с заднего крыльца и начала проявлять откровенный и почти оскорбительный интерес к моей промежности; это я воспринял как знак того, что я действительно существовал или, по крайней мере, что мне следует перейти к какой-нибудь другой теме.

Мне хотелось увидеть некоторые имплантаты, поэтому Тим и Марло отвели меня в подвал, чтобы показать, над чем они трудились. Сейчас главным проектом была разработка технологии Northstar (что переводится как «Северная звезда»), о которой Марло говорил как о своем детище. Текущая версия была способна обнаруживать магнитный север и при этом загораться красными светодиодами под кожей. Новая версия, находящаяся сейчас в процессе разработки, сможет распознавать жесты и позволит, например, открыть дверь автомобиля круговым движением ладони или запустить двигатель, перекрестив руль.

Ни Тим, ни Марло не согласились с моим предположением, что эта впечатляющая и провокационная идея совсем не равносильна революционному вмешательству в человеческое бытие. Возможность разблокировать двери автомобиля с помощью жеста – это само по себе не более чем жест и всего лишь шаг по направлению к большим глубоким преобразованиям человека (если что, это было так же неудобно, как и открывание машины ключом, учитывая к тому же, что использование ключей не требовало лицензии). Они утверждали, что это было только начало. Если бы мы подходили к человечеству с инженерной точки зрения, то нас бы практически ничего не ограничивало. Основной сложностью и сутью этой проблемы была сама природа.

– Больше никогда не следует играть в игры с биологией, – сказал Тим. – Это несправедливая игра для нас как вида. Она требует слишком много бессмысленной жестокости.

Он сидел с босыми ногами в позе лотоса на офисном кресле, затягиваясь модифицированным вейпом, и его лицо время от времени скрывалось в больших облаках тумана с ароматом карамели.

– Люди думают, что я презираю природу, – произнес он, и в его очках блеснул свет от галогенных ламп. – Но это неправда.

Марло, возившийся с какой-то проводной схемой в другом углу подвала, повернулся к нам в эргономичном кресле.

– Приятель, честно говоря, – признался Марло, – в определенном смысле ты выглядишь как человек, который презирает природу.

– Я не презираю ее, – ответил Тим, снисходительно усмехнувшись. – Я просто указываю на ее ограничения. Люди хотят остаться обезьянами. Они не хотят признавать, что мозг не дает им полной картины, не позволяет сделать рациональный выбор. Они думают, что все под контролем, но это не так.

Тим знал, что такое «не все под контролем». Он знал, что значит ощущать себя вожделеющей машиной, проводником в схеме потребностей и их удовлетворения. Когда он ушел из средней школы, то попал в армию. Это было до 11 сентября и до последовавшего бума американской военной промышленности, поэтому он никогда не был за границей. Когда он ушел из армии, то начал пить и, как он сказал мне, в свои двадцать с хвостиком был беспомощным бестолковым существом как в душе, так и в жизни. Он просыпался утром и обещал себе, что не будет сегодня пить, и он действительно так думал, но жажда алкоголя заявляла о себе, вызывая физические спазмы, и у него не было ни малейшей возможности противостоять приказам химических веществ в мозге. Пьянка никогда не была хоть в малейшей степени его решением: она была его падением перед гораздо большей силой, чем его собственная воля, и он никогда не узнает, какой частью уравнения был он сам, потребностью или сопротивлением – голосом в голове, настаивающим, что сегодня пить не стоит, или конвульсиями в теле, которое требует алкоголя.

Выпив, он был гадок: взрывной, подлый, исполненный гнева и презрения к себе. Подростковые годы на питтсбургской панк-сцене и годы в армии «развили» в Тиме, как он сам говорил, «талант затеять драку». Он признавал, что это качество было огромным недостатком его характера, но победить другого парня голыми руками было для него искушением. Он сказал, что даже сейчас помнит каждую драку, в которую ввязался, и сожалеет о тех, которые обошел стороной.

Однажды, по его словам, он очнулся в больнице и узнал, что пытался покончить с собой, но не мог вспомнить, как это произошло. Он буквально не знал, что делает. В какой-то момент он стал отцом двух маленьких детей, и его отношения с их матерью испортились, став холодными и ядовитыми. Он не контролировал себя.

После неудавшегося самоубийства и после госпиталя он записался в общество анонимных алкоголиков и полностью отказался от иллюзии свободной воли. Он был атеистом, но подчинился требованиям общества в пользу веры в Высшую силу: он заставил себя поверить, хотя раньше никогда не верил. И эта система, этот механизм сработали: он не выпивал семь лет.

Когда Тим говорил о теле, когда говорил о людях как об обезьянах или как о детерминированных механизмах, он говорил в общем, но мне казалось, что он говорил конкретно о себе, о своей зависимости и о своей борьбе с ней. Освобождение от зависимостей – это только начало большого путешествия, цель которого заключается в том, чтобы больше не быть человеком, не быть жертвой животных побуждений и слабостей.

В январе 2011 года в Интернете он наткнулся на лекцию «Кибернетика для масс» молодой англичанки, которая назвала себя Lepht Anonym. В ней она рассказала о своих экспериментах по расширению собственных чувств с помощью введения магнитов и других устройств под кожу. Не имея возможности заручиться поддержкой специалиста, она проводила эти процедуры сама в своем доме, стерилизуя оборудование (овощечистки, скальпели, иглы) водкой. Сверившись с учебниками по анатомии для первокурсников, чтобы убедиться, что она не заденет ни крупные нервы, ни кровеносные сосуды, Lepht Anonym стала работать над взломом собственного тела, над своим превращением в машину.

– Lepht была сумасшедшей, – рассказал Тим, – но также она была чертовски крутой. Я действительно восхищался ею.

– Она была хардкорным хакером, – согласился Марло.

– До мозга костей, – ответил Тим. – Когда я увидел дерьмо, которым она занималась – блин, чувак, будто революция началась без меня.

На интернет-форуме Biohack.me Тим познакомился с Шоном Сарвером, инженером из Питтсбурга, и вместе они приступили к разработке и созданию собственных киборг-технологий. Шон также был бывшим военным; он поступил на службу в ВВС после 11 сентября и в период с 2003 по 2005 год, будучи авиационным техником по извлечению материалов из сбитых самолетов, трижды проходил службу в Ираке. Посмотрев на этого парня, вы бы вряд ли приняли его за бывшего военнослужащего: в день, когда я встретил Шона в подвале Тима, он был одет в твидовый пиджак с бархатными заплатками на локтях, его экстравагантные белокурые усы были закручены в роскошную спиральку, и он очень уж смахивал на стильного злодея из детской книжки в викторианском стиле. В свободное от создания киборгов время, Шон работал парикмахером в Питтсбурге (на протяжении нескольких лет он пробовал себя в, как он говорил, «древних» профессиях и уже успел поработать в совершенно разных областях, таких как военное дело, пожаротушение, электротехника и парикмахерское искусство).

Тим и Шон рассказывали о том, что базовая подготовка в армии – это насильственное уничтожение личности, и о том, что в борьбе за самого себя, которую требовало общество анонимных алкоголиков, также разрушается личность. Я предположил, что такой подход близок понятию «что значит быть человеком», по мнению Тима, приверженца мысли о радикальной перекройке самого себя в буквальном смысле слова. Он понял, что я имею в виду, но, несмотря на свое заявление о людях как о предсказуемых и детерминированных механизмах, казалось, весьма неохотно принимал такую детерминированную интерпретацию своей собственной жизни.

Это было в пятницу вечером. Группа только что завершила свое еженедельное совещание, к которому подключались члены команды со всей страны и из-за границы и на котором рассказывали, над чем они работают. Некоторые из нас стояли на заднем крыльце Тима, наслаждаясь видом на заброшенный мотель и попивая из бутылки какое-то ужасное ягодное пиво.

Разговор перешел на парня по имени Бен Энгель, молодого биохакера из Юты, с которым все познакомились недавно на фестивале биохакинга в Бейкерсфилде, штат Калифорния. Он создал гаджет, оснащенный технологией Bluetooth и способный проводить звуковые волны напрямую к внутреннему уху через кости черепа. Устройство будет включаться с помощью магнита, имплантированного в палец, и теоретически оно будет преобразовывать данные, загруженные из Интернета, в сжатые звуковые волны, которые Бен смог бы научиться интерпретировать с помощью метода, называемого «сенсорным замещением». Он рассказал о своем плане ребятам из Grindhouse, и они решили отговорить его от этой затеи, потому что боялись, что он просто погибнет.

– Он сфранкенштейнит эту штуку из кучи всякого дерьма, – пояснил Джастин Ворст, инженер Grindhouse, которому тот показал устройство. – Возьмет зарядку от электрической зубной щетки, пару деталей мобильного телефона. Вещь офигенная.

Прямо сейчас они пытались убедить его отказаться от устройства проводимости сквозь череп и вместо этого использовать технологию Grindhouse.

– Мы просто жутко волнуемся, что имплантат просочится в мозг. Ничего хорошего для движения биохакеров самоубийство не принесет, – пояснил Тим и затем спустился в сумрак подвала. Один из его псов, терьер Джонни, вышел на крыльцо и начал дружелюбно тереться о мои голени. Я заметил, что у пса было только три ноги.

– Что случилось с ногой Джонни? – поинтересовался я.

– Он попал под машину, – ответила Оливия Уэбб, руководитель службы проверки безопасности. Это была последняя ночь Оливии в компании: после нескольких лет в Питтсбурге она собиралась уехать на новую работу в Сиэтл.

– А потом он съел ногу, – продолжил Джастин. – Тим и Даниэль проснулись однажды утром, а он грыз ее всю ночь, пришлось ампутировать.

Задумчиво похрустывая картофельными чипсами, Райан произнес, что, как только мы начнем успешно воссоединяться с механизмами, мы также могли бы помочь и нашим домашним питомцам.

– Было бы это этично? – спросил он. – Или нам следует просто позволить им прожить свою жалкую биологическую жизнь и умереть?

– В любом случае мы уже делаем кое-что без их согласия, – ответила Оливия. – Ни одна собака никогда не будет просить: «Пожалуйста, кастрируйте меня», – но мы в любом случае делаем это, для их же блага. Я имею в виду, Джонни справляется с тремя ногами, но что, если бы у него была бионическая четвертая нога?

Джонни, активно поглощавший кусочки падающих из пакета чипсов, быстро скрылся на кухне, словно выразив свое отрицательное отношение к подобного рода предложению.

Чем больше времени я проводил с ребятами из Grindhouse, тем лучше понимал, что усовершенствование человеческого тела не было их главной целью. Им не было интересно, станет ли ваша жизнь более удобной, если вы решите поставить субдермальный имплантат, который загорается или вибрирует, когда его носитель стоит лицом к северу. При этом они, конечно, были недовольны ограничениями тела и хотели преодолеть их с помощью технологий. Например, Тим рассказал, что магниты, которые он имплантировал в кончики пальцев, позволили ему ощутить магнитные поля и значительно повлияли на его представление о мире.

– То, что я почувствовал, – сказал он, – было ужасно. Они здесь повсюду, а мы ничего не видим. Мы чертовски слепы.

– Точно, – согласился Марло. – Мы даже не видим рентгеновского излучения. Такой отстой!

Но область их исследований нельзя было описать только как расширение человеческих возможностей. Они интересовались окончательным освобождением, которое мне представлялось не чем иным, как самоуничтожением.

Я сидел в подвале с Тимом, Марло и Джастином, пока они работали над новым имплантатом Northstar. Песня Protect Ya Neck группы Wu-Tang Clan раздавалась из настольных динамиков, а Тим решительно кивал в такт битам, набирая какой-то код на ноутбуке. Я примостился на сиденье, похожем на скамью для тренировок, и обратился не к кому-то конкретному, а к комнате в целом: «Так в чем суть? Чего вы, ребята, хотите добиться?»

Марло повернулся ко мне, ласково сжимая в руке паяльник, и сказал, что сам он хотел бы вместить в себя всю Вселенную. Он хотел бы стать существом такой невообразимо огромной силы и знания, чтобы вне его буквально ничего не осталось – чтобы все существование, пространство и время было бы сопряжено с бытием, ранее известным как Марло Уэббер.

Я настоятельно посоветовал ему сохранить в тайне эту цель в заявлении на американскую рабочую визу; он засмеялся так, будто раньше и не думал об этой мысли как о чем-то смешном. Не исключено, что он подколол меня. Как я уже рассказывал, у него всегда был такой вид, как будто он размышлял над какой-то шуткой. Я нашел привлекательную нелепость в том, насколько стремление ассимилировать внутри себя целую Вселенную противоречило неторопливой четкости тягучего австралийского акцента, его приветливому, хотя и отстраненному звучанию. Но мне показалось, что он был со мной неискренен.

– Уверен, ты прикалываешься надо мной, – сказал я.

– Я не шучу, приятель, – ответил Марло.

– Он не глумится над тобой, – заверил меня Тим.

– Так каким ты видишь финал всего этого? – спросил я Тима. – Ты тоже хочешь вместить в себя всю Вселенную?

– Для меня финал, – ответил он, – это когда человеческая популяция плюс-минус несколько придурков полетит в космос. Лично моя цель – мирно и страстно исследовать Вселенную целую вечность. И я чертовски уверен, что буду заниматься этим не в этом теле.

– А в каком? – спросил я. – И останешься ли ты собой?

Тим воображал себя взаимосвязанной системой информации – блуждающих узлов, путешествующих по постоянно расширяющимся траекториям Вселенной, переносящих интеллект сквозь необъятные просторы космоса, обучающихся и обретающих опыт. Он предполагал, что невообразимо широкая система будет настолько же им, насколько и его нынешняя форма, шестифутовая совокупность костей и тканей.

Я собирался сказать, что все это звучит очень дорого, и хотел спросить, кто будет оплачивать счета. Но потом решил промолчать – стоит хорошенько подумать, прежде чем шутить над основными постулатами веры после того, как вам потрудились объяснить их.

Мы вторглись на территорию традиционных религиозных верований – такой переход характеризовал многие наши беседы с Тимом и другими трансгуманистами.

В мой последний день мы с Тимом говорили о будущем, развалившись на угловом диване в гостиной, когда Джонни запрыгнул мне на колени и начал лизать меня в порыве безумной беспричинной симпатии. Я почувствовал влажное дыхание собаки на лице, скользкий теплый язык на носу и пытался выглядеть довольным, хотя это было не так.

Мы заговорили о зависимости между телом и личностью. Например, был ли Джонни ослаблен из-за того, что потерял часть тела.

Я поделился смутным ощущением, что воплощение является непередаваемым и неоспоримым элементом существования и что мы были людьми, а собака была собакой только потому, что для этого были созданы наши тела. Я рассказал о своем сыне и о том, что моя любовь к нему была во многом главным образом телесным опытом, особенностью млекопитающих. Я сказал, что испытывал нежность, ускорение работы механизма сердца, когда держал его на руках, чувствовал его маленькое тельце, слаженность, тоненькие косточки его плеч, мягкость и утонченность его затылочка. Я часто поражался тому, как мало места он занимает в мире, и тому, что грудь его была не шире моей ладошки. Он буквально был маленьким объектом, совокупностью хрупких костей, мягкой плоти и теплой непостижимой жизни. И это было тем, что составляло мою любовь, мой животный страх и привязанность к маленькому зверьку, каким он и был.

Я спросил Тима о его детях, о любви, о которой он мне рассказывал пару раз за последние несколько дней. И он снова повторил, что он жил для них, что их появление в его жизни спасло его от самого себя. И он согласился, что да, у него тоже были эти чувства, эти звериные привязанности и страхи.

– Что твои дети думают о твоем желании стать машиной? – спросил я. – Что они думают об имплантатах?

Лицо Тима выражало сосредоточенность, пока он заправлял вейп домашней смесью, принесенной вчера новым стажером. Я задумался, прослушал ли он мой вопрос или, может, не хотел на него отвечать. Я посмотрел на его бледные и тонкие руки и попытался представить тайную историю на его коже: татуировки, крайне безобразные повреждения от имплантата.

– Мои дети понимают, что я делаю, – наконец ответил он, оставаясь сосредоточенным на вейпе. – Они полностью принимают меня. Моя дочь, ей одиннадцать, недавно сказала: «Папа, мне все равно, станешь ли ты роботом, но ты должен сохранить свое лицо. Я не хочу, чтобы ты изменил лицо». Лично я не испытываю никакой сентиментальной привязанности к своему лицу, не больше, чем к любой другой части тела. Я мог бы выглядеть как марсоход, мне плевать. Но, полагаю, она весьма привязана к моему лицу.

Он затянулся и сильно выдохнул; поднимающийся шлейф плотной белизны на мгновение заслонил его лицо, к которому он не испытывал сентиментальной привязанности: темные, слегка раскосые глаза, фанатично раздутые ноздри надменного и странного человека.

Он рассказал, что Даниэль была его детям как мать. Она хотела завести и своих собственных детей, и ей было тяжело от того, что он отказывается снова стать отцом и настаивает на том, чтобы «больше никогда не участвовать в этом».

И затем он выразил чувства, поразившие меня своей религиозностью как по смыслу, так и по формулировке.

– Я здесь в ловушке, – сказал он, указывая на грудь, на ноги, сложенные в позе лотоса. – Я застрял в этом теле.

Я предположил, что это сделало его похожим на гностического еретика второго века нашей эры.

Тим терпеливо покачал головой.

– Но это не просто религиозная идея, приятель. Спроси любого трансгендера. Он скажет тебе, что заключен не в своем теле. Но я, я заперт не в том теле, потому что я заперт в теле вообще. Все тела для меня – не те.

Я чувствовал, что мы были близки к главному парадоксу трансгуманизма, горизонту событий, где рационализм Просвещения, подтолкнувший движение к самым радикальным крайностям, исчез в темной материи веры. Чем пристрастнее становилась двойственность ситуации, чем настойчивее Тим отрицал какую-либо связь между своим собственным мышлением и тайнами религии, тем более религиозным он казался.

Но, возможно, трансгуманизм не столько был квазирелигиозным движением, сколько обращался к фундаментальным противоречиям человечества, к разочарованиям, которые традиционно были прерогативой веры. Ощущать себя заключенным внутри тела, с его слабостями и неумолимой смертностью, быть прикованным к умирающему животному, как выразился Йейтс, – это основополагающее состояние человеческого существования. В некотором смысле в самой природе обладания телом было стремление избавиться от него.

Д. Г. Лоренс написал: «Сегодня человек удовлетворяет свою потребность в чуде с помощью науки и техники, радио, самолетов, огромных кораблей, дирижаблей, ядовитых газов, искусственного шелка: все эти вещи порождают в человеке чувство чудесного, играя ту же роль, что в прошлом играла магия».

И как потребность человека в тайне и космическом благоговении сейчас все больше удовлетворяется наукой, стремление к надежде на искупление точно так же становится уделом технологий. Хотя Тим и не выражался такими терминами, это было его послание, послание киборга: в конечном итоге произойдет искупление нашей человеческой природы, нашего животного «я», и мы позволим технологиям проникнуть в наши смертные тела, добившись единения с механизмами.